6. (1/1)

1716-1717 гг.Попойку по случаю победы над Хорниголдом скорее можно было назвать тризной, чем праздником, если вспомнить, сколько было убито и ранено. Впрочем, врагам тоже не поздоровилось – к моменту, когда эскадра Хорниголда покинула акваторию, ни одного живого британского солдата на острове не осталось. В плен не брали никого, добивали даже раненых. Гнев, обрушенный на британцев, был ими заслужен сполна, но варварство, с которым чинилась финальная расправа, когда даже дети участвовали в ней, отрезая еще живым людям носы и уши, не находило у Сильвера понимания, мешая наслаждаться победой. Возможно, потому, что ему повезло больше многих – он никого не потерял в этой битве, чтобы так жаждать возмездия. Флинт и Мади - единственные, чья смерть стала бы для него истинным горем, - были живы.По Флинту невозможно было определить, что он чувствует по поводу гибели почти сотни парней, которых он намеренно, только чтобы создать видимость отступления, подставил под огонь англичан. Возможно, он не чувствовал ничего. Он не задавался вопросами, чего стоит жизнь одного, десятка, сотни людей, если на другой чаше весов - достижение цели. Флинт рассказал Сильверу, откуда берут начало истоки этой войны, и, как казалось Сильверу, был в тот момент искренен. Эта трагическая история могла объяснить лишь мотивы Флинта, но не проливала свет на саму способность создавать вокруг себя хаос и разрушения. Может, все дело в Томасе Гамильтоне? Кем должен быть человек, оказавший такое влияние на королевского офицера, преданного патриота Британской империи? Какова была сила его личности? Флинт говорил, что Томас был виднейшим умом поколения, опередившим свое время, благородным, добрым и прекрасным. Наверное, останься он жив, и офицер Мак-Гроу стал бы не ужасом цивилизованного мира, а пророком, несущим свет прогресса и милосердия. Этого никто никогда уже не узнает.Сильвер вдруг почувствовал, что очень устал. Он обвел глазами стол: Флинт что-то с жаром доказывал Джулиусу, а Мади тихо переговаривалась с матерью. До него же никому, похоже, не было сейчас дела, а значит, можно было попытаться уйти незаметно. Он попрощался с рядом сидящим Рэкхемом и встал, но, не успев сделать и пары шагов, почувствовал взгляд сразу двух пар глаз. Флинт и Мади. Мади ему улыбнулась, а Флинт, когда они встретились взглядами, еле заметно кивнул, словно давая разрешение уйти, хотя Сильвер в нем не особо и нуждался.Сильвер уже почти заснул, когда в хижину ввалился Флинт. Он был пьян, и, похоже, не только выпивкой. Сильвер притворился, что спит, пока Флинт шумно передвигался по комнате, задевая то стол, то вещевой сундук, и скидывая одежду прямо на пол. На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, а потом жесткая поверхность топчана скрипнула под весом присевшего на край Флинта.- Я знаю, что ты не спишь, - прошептал он.Его рука прошлась по волосам Сильвера так невесомо, будто Флинт, противореча собственному утверждению, боялся его разбудить. Флинт какое-то время сидел молча, продолжая гладить его, и Сильвер затаил дыхание. Ему подумалось вдруг, что никто никогда раньше не проявлял к нему такую неподдельную, глубокую нежность, и он испугался того, куда эта мысль может завести его. Повинуясь настоятельной потребности разрушить наваждение, он со вздохом только что разбуженного человека перевернулся на спину. В предутренних сумерках обнаженное тело Флинта казалось неестественно белым.- Я не ошибся в тебе, Джон, - прошептал Флинт, проводя большим пальцем по его скуле, и снова замолчал. Его палец спустился ниже, прошелся по губам Сильвера, повторяя их очертания.Это был первый раз, когда Флинт назвал его по имени.- Ты про Доббса? – спросил Сильвер, чтобы нарушить тишину, плотность которой могла соперничать с толщей воды на большой глубине, способной раздавить их обоих.- К черту Доббса, - хрипло пробормотал Флинт и тут же просунул ладонь ему под затылок, приподнимая голову навстречу своим губам.Он целовался так увлеченно, что Сильвер против воли почувствовал, что заражается этой горячностью и вот уже сам отвечает ему с не меньшим желанием. Откинув покрывало и оседлав его бедра, Флинт почти лег на него, тяжелый и горячий. Вдруг он отодвинулся назад и, сплюнув в ладонь, обхватил член Сильвера, размазывая по нему свою слюну. Сильвер в замешательстве приподнялся на локтях, когда Флинт, направляя в себя его член, начал медленно опускаться на него.Такое было впервые. От мысли о том, что это Флинт, самый страшный пират Нового Света, бич цивилизованного мира и почти сверхъестественное существо в одном лице, самозабвенно, с таким полным доверием отдается ему, у Сильвера кружилась голова и замирало сердце. Он положил руки Флинту на бедра, чувствуя, как сокращаются мышцы под его ладонями, как нарастает блаженство, лишь отчасти вызванное отзывчивостью плоти.Когда все закончилось и они лежали рядом, тяжело дыша, Флинт нашарил руку Сильвера и накрыл его запястье ладонью. Сильверу казалось, что этим касанием Флинт делится с ним своей силой, передает ему часть своего адского пламени, способного не только испепелять, но также дарить свет и тепло.Флинт снова разоружился перед Сильвером, что отчасти служило доказательством его растущего доверия, но также и все усложняло. Становясь для Сильвера более открытым и уязвимым, он лишал ту сторону их отношений, где Сильвер полностью определял себя как ведомый, устоявшейся определенности. Теперь Сильверу требовалось понять, как вести себя дальше, чтобы Флинт не был им разочарован, и притом не переступить ненароком черту, за которой его видеть не желают. Он смутно догадывался, что все эти изменения могут каким-то образом связаны с Томасом Гамильтоном, и Флинт поведал ему свою историю не без умысла. Хотя с какой целью Флинт доверил ему самое сокровенное о себе, Сильвер пока вычислить не мог. Ведь не потому же только, что он спросил? Может, рассказом о том, какого человека он мог полюбить и какой мерой измеряется его любовь, Флинт хотел указать Сильверу на его место? А когда простора для иллюзий и толкований не осталось, можно, не опасаясь быть неверно понятым, больше не ограничивать себя ни в чем. А уж как это будет происходить – грубо или нежно, быстро или медленно, не ума Сильвера дело. Все равно Флинт делает и получает ровно то, чего хочет сам.Меж тем наступил сезон штормов, что отодвинуло поход на Нассау на несколько недель. Не было смысла идти в открытое море, рискуя потрепать флотилию еще до атаки на форт, и по той же причине можно было не опасаться появления здесь англичан. Флинт использовал эту фору с максимальной пользой, переоснащая корабли и обучая бывших рабов, которые страстно рвались в бой, но ничего не смыслили в настоящем военном деле. Он собирал все имеющиеся силы в единый разящий кулак, чтобы одним ударом выбить засевших в Нассау англичан. Этим, наверное, и объяснялось, что Флинт нашел время и для Сильвера, чьи таланты в дипломатии и управлении командой мало чего стоили на поле боя.Сильвер был удивлен и тронут тем, как Флинт обставил их занятия: щадя его самолюбие, нашел уединенное место, укрытое от посторонних глаз. А еще принес новый костыль, сделанный Сильверу точно по росту. Как впоследствии узнал Сильвер, Флинт смастерил его своими руками. Еще одно проявление неподдельной заботы, на которую нечем было ответить – разве что отдать жизнь в борьбе за правое дело, сражаясь плечом к плечу со своим капитаном. Но Флинт как раз хотел, чтобы Сильвер выжил, и он старался. Ради себя и Флинта, решившего, что Сильвер стоит времени и сил, потраченных на него.Это было непросто – он и в лучшие времена не был искусным фехтовальщиком, к тому же, для выживания в подворотнях куда полезнее умение уворачиваться от ножа и владение грязными и подлыми приемами. А уж теперь, когда костыль вяз в песке, а тело утратило былую ловкость, Сильвер к концу урока выбивался из сил, держась до последнего из чистого упрямства и страха не оправдать усилий, которые Флинт в него вкладывал. А Флинт давал ему немало, был при этом терпелив и настойчив, и если его и раздражала неуклюжесть Сильвера, виду не подавал. И он так искренне радовался его успехам, что Сильвер начинал верить: флинтово ?мы? наконец-то стало правдой, а не пустым, ничего не значащим словом.Но, постигая науку отражения сабельных атак, он пропустил удар совсем иного свойства. Вопрос Флинта о его реальном прошлом застал Сильвера врасплох. Он не сумел быстро придумать убедительную ложь - и не мог сказать правду, которая способна была снова сделать его в глазах Флинта маленьким и ничтожным. Он не желал этого, но выходило так, что Флинт открыл ему самые сокровенные двери своей души, а он, вместо того, чтобы ответить тем же, как сделал бы истинный друг, запер свои собственные секреты на семь замков и дал понять, что не намерен отпирать их, будто по-прежнему считал Флинта опасным чужаком. Брошенное Флинтом обвинение, что Сильвер умышленно втерся к нему в доверие, коварно затесавшись в один ряд с любимыми и уважаемыми им людьми, было после подобного, в сущности, справедливым, но эти слова хлестнули Сильвера, как пощечиной, и он впервые за все время их связи ушел, оборвав разговор на полуслове, не в силах больше выдерживать осуждающий взгляд Флинта.“Я не хочу, чтобы ты знал”, - сказал он Флинту, ударил по протянутой к нему руке дружбы, отвергнув все, чем так щедро делился с ним Флинт. Зато теперь он точно знал, что Флинту на него не наплевать, хотя легче от этого не становилось. Но пусть лучше Флинт считает, что он двуличный и подлый приспособленец, пусть лучше злится за скрытность, чем поймет, на кого он потратил столько внимания и сил, до кого опустился после своего сиятельного лорда.До этого дня Сильвер и не подозревал о глубине своей зависимости от расположения Флинта, как и о том, насколько хорошо тот научился распознавать его ложь. Причины, по которым Флинт изучал его, были понятны – для него это тоже был вопрос выживания. Из знаний о минувшем Флинт предугадывал опасности, поджидающие в будущем. Но с Сильвером такой подход не работал: это было равнозначно прокладыванию корабельного курса по ветру, направление которого вычисляли по подобранному с пола птичьему перу. Бессмысленно и бесполезно.В этих тяжелых мыслях Сильвер обошел палаточный лагерь команды, навестил раненых, выслушал множество жалоб и поучаствовал в разговорах, которые занимали едва ли сотую часть его внимания. Когда он вернулся в хижину, Флинт был уже там, и Сильвер готов уже был развернуться с порога, как Флинт окликнул его.- Постой. Куда ты на ночь глядя?Поколебавшись, Сильвер вошел и закрыл за собой дверь.- Никуда.Он готовился ко сну, стараясь не смотреть в сторону Флинта. Флинт определенно не был зол, скорее, расстроен и даже подавлен. Он сидел за столом с кружкой в руках и молчал.Сильвер лег лицом к стене и закрыл глаза, слушая молчание Флинта, и пытаясь отогнать образы, назойливо лезущие на поверхность из самых темных глубин памяти. У него и впрямь была чертовски долгая память, но вряд ли это можно было назвать счастливым даром - скорее, проклятием, от которого можно было откупиться выдуманными историями, которые начинались ниоткуда и никуда не вели.Он говорил Флинту и остальным, что не знал матери. Но правда была в том, что это относилось к его отцу. Единственное, что знал о нем Сильвер более-менее точно, что этой сволочью был какой-то испанский солдат, и у него были темные вьющиеся волосы. А мать была светловолосой и с большими синими глазами – это все, что он помнил о ней. Не считая того, как ее убили, конечно. Он видел все своими глазами, но не смог вымолвить и слова, когда хозяин гарнизонного борделя пытался выяснить подробности. Не помогли даже побои – Сильвер замолчал на несколько недель. Впрочем, он тогда еще не был Сильвером, хотя определенно был Джоном. Так его называла мама. Остальные же звали выблядком, отродьем, ублюдком и дерьмом, иногда уточняя – английским. Последнее тоже было правдой: мама говорила, что она родом из Англии, и учила его родному языку, когда не была занята, ублажая солдат и наемников в том самом бараке, где они жили. Где Сильвер родился и вырос.Много позже, уже оказавшись в Англии, он составил примерную картину, как его мать могла попасть в тот богом забытый прибрежный гарнизон где-то в испанской колонии. Скорее всего, корабль, на котором осужденные за мелкие преступления направлялись в Новый Свет для работы, был захвачен корсарами, и все взятые в плен были распроданы как рабы. Банальная история времен войны за Испанское наследство. И не менее банальная участь для хорошенькой юной простолюдинки, имевшей несчастье оказаться на том корабле. После того, как ее убили, прошло не так много времени, когда британцы с карательным рейдом напали на гарнизон. И Сильвер сбежал. Он был достаточно смышлен, чтобы знать, что с ним будет, когда он немного подрастет, и что этого лучше не дожидаться. Пробираясь через затопленные кровью улицы городка, прячась и от испанцев, и от англичан, он видел перед собой ясную цель – добраться до британского корабля, который увезет его на родину его матери. Туда, где он будет дома.Проникнуть на корабль и спрятаться в трюме оказалось довольно легкой задачей по сравнению со всей остальной дорогой до гавани. Забившись в щель между тюками выделанных кож, он наблюдал, как англичане загружают трюм трофеями, награбленными в гарнизоне. Они радовались, что взяли много серебра - отличную ценную добычу. Это слово на английском было ему знакомо – мама прятала в тайнике под полом несколько серебряных монет, которые правдами и неправдами смогла утаить от хозяина. Она говорила, что когда-нибудь она накопит достаточно, чтобы выкупить им свободу. И когда через несколько холодных и голодных дней, проведенных в заблеванном углу трюма, его обнаружил рябой матрос с недоброй щербатой ухмылкой, и вытащив за шкирку на свет, спросил, кто он такой и как его зовут, Сильвер, обмирая от страха, улыбнулся и назвал свое имя и придуманную им фамилию - самое красивое английское слово, которое он знал.Матроса, что его нашел, звали Соломоном Литтлом. Вопреки своей отталкивающей внешности, он оказался добрым парнем и взял Сильвера под свою опеку. Устроил ему постель рядом со своим гамаком, делился с ним пайком и ухаживал, когда Сильвера одолевала морская болезнь. В свободное от вахты время он показывал, как вязать узлы, и травил страшные байки, которые Сильвер едва понимал. Когда судно достигло Англии, Литтл отвел Сильвера в приют для сирот в Уайтчепеле и пообещал, что вернется и заберет его, когда заработает денег достаточно, чтобы осесть на берегу. Больше его Сильвер не видел. Он еще довольно долго придумывал про него истории, гадая, что с ним случилось - убили ли его в бою, повесили как пирата во время неудачного рейда, или, может, он сгорел от тропической лихорадки. Со временем судьба Литтла перестала иметь для Сильвера значение, но привычка вплетать это имя в выдумки осталась.Вопреки всем надеждам, в Англии Сильвер продолжал оставаться выблядком, только теперь испанским. Из-за плохого владения английской речью его поначалу считали слабоумным и недоразвитым. И поскольку о себе он рассказать не мог, запись в приходной книге при поступлении составили по словам Литтла и внешнему осмотру. На глаз определили, что ему примерно семь-восемь лет, что могло быть и ошибкой в меньшую сторону – Сильвер был малорослым и худым. С тех пор прошло четырнадцать лет. Это было все, что он знал о своем возрасте.Но как бы ни было тяжело в приюте, там он научился читать, писать и хорошо говорить на родном языке. И несмотря на голод, жестокость и прочие лишения сиротской жизни, она казалась почти терпимой по сравнению с тем, что было до Уайтчепела. То, что было прежде, Сильвер предпочел вычеркнуть если не из памяти, то хотя бы из истории, к которой он был согласен иметь отношение. Но настоящее напоминало ему о прошлом снова и снова. И когда Флинт захватил корабль, на который Сильвер завербовался матросом, чтобы доплыть до Нового Света в поисках лучшей доли, он воспринял это как злобную гримасу судьбы, дотянувшейся до него несмотря на все попытки спрятаться. Но он не собирался подчиняться предписанной хер знает кем определенности, и решение быть ?никем из ниоткуда? стало окончательным. Золото “Урки” же казалось единственным способом разорвать этот круг и обрести наконец свободу.Воспоминания множились, тяжелые и мутные, как лихорадочные сны, и Сильвер тонул в них, пока рука Флинта на его плече не вернула его к реальности. Не оборачиваясь, он накрыл ее ладонью, удерживая, словно она была якорем, привязывающим его к той жизни, что была у него сейчас. Где у него были друзья, была команда, был смысл и цель, и где были Флинт и Мади. Флинт прилег рядом позади него, обнимая, и Сильвер притянул его руку к своей груди и прижал, крепко переплетясь с ним пальцами. Он заснул, чувствуя сердцебиение Флинта и успокаивающую тяжесть его руки.Сильвер все-таки не смог оставить вопрос Флинта подвешенным в воздухе – это было бы нечестно по отношению к нему. Он хотел бы отплатить Флинту правдой, а там будь что будет. Но беда была в том, что, как и много лет назад, он до сих пор не мог облечь эту правду в слова. Все, что ему оставалось, - заверить Флинта в своей дружбе и преданности, надеясь, что тому этого будет достаточно. И Флинт никогда больше не касался этой темы, не припоминал и не пытался давить, не позволяя и тени того разговора упасть между ними. Сильвера немного пугало попустительство Флинта. Причина такого благоволения была неясной, и значит, Сильвер рисковал случайно все это разрушить, даже не осознавая, где сделал ошибку.Сильвер надеялся, что таким камнем преткновения между ним и Флинтом не станут его отношения с Мади. Она чем-то напоминала ему Флинта – силой, уверенностью в своей правоте и страстной верой в успех избранного ими пути. Но близость с Флинтом вызывала в душе Сильвера сумятицу и волнение, тогда как дружба с Мади напротив, уравновешивала его, дарила умиротворение и покой.Однажды, когда Флинт вместе с Рэкхемом отплыл на Тортугу за мушкетами и порохом, Мади поздним вечером пришла к нему в хижину. Это было довольно неожиданно и слегка выходило за рамки приличий, и Сильвер занервничал. Может, марунские вожди решили, что не готовы нести новые издержки войны, и Мади пришла предупредить его о нависшей над альянсом угрозе? Или на Тортуге что-то пошло не так, и ей это стало известно раньше него? Но Мади не спешила делиться дурными вестями – она просто стояла, глядя на него непроницаемым взглядом.- Что-то случилось с Флинтом? – вырвалось у Сильвера первое, что пришло на ум.Мади, не ответив, решительно подошла к Сильверу и взяла его за руку, глядя ему прямо в глаза. Сильвер вдруг понял, что именно могло на самом деле привести её сюда, и застыл, выжидая. Если он истолковал все неверно, поступок, которого от него не ждут, стал бы катастрофой.- Джон, - тихо промолвила Мади, подходя ещё ближе, пока между ними не осталось и пары дюймов. – Чего же ты ждешь, ну?Губы Мади оказались мягкими и податливыми. Она за руку увлекла его за собой к топчану и толкнула в грудь, а потом, подобрав юбку, оседлала его и прижалась всем телом. Не разрывая поцелуя, она запустила одну руку ему в волосы, второй же уверенно и бесстыдно принялась распутывать его пояс. Несмотря на возбуждение, охватившее Сильвера, что-то в нем воспротивилось тому, каким образом все начиналось. Пусть Мади сама пришла к нему, и пусть она королева, имеющая власть над их жизнями, но черта с два он запомнится ей таким – уступчивым и ведомым. Таким, каким он был для Флинта. Он ухватил ее за талию и рывком перевернулся вместе с ней, поменявшись местами - теперь на спине лежала Мади, а он нависал сверху. Торжествующий вздох Мади стал для него окончательным разрешением.После, уже приведя одежду в порядок перед тем как уйти, Мади ответила на его невысказанный вопрос:- Когда мы сражались с Хорниголдом, я боялась, что мы можем погибнуть, и я так и не узнаю, каково это – быть с тобой. Впереди битва за Нассау, и я решила не повторять своей ошибки.Так это случилось в первый раз.С Тортуги вернулся Флинт, и подготовка к войне закипела с новой силой. У Сильвера было полно обязанностей, связанных с командой и кораблем, что позволяло не очень часто сталкиваться с Мади, которая также не искала с ним встреч. Сильвер для себя заключил, что та ночь была единичной прихотью королевы, о чем разумнее всего было более не вспоминать, но спустя несколько дней Мади задержала его после совета и зазвала к себе. И уже там, в ее хижине, на большой постели, на этот раз полностью раздетые, они провели несколько часов. Мади была нежной и ласковой и делала все, чтобы Сильвер не сомневался в том, что он ей нравится таким, какой он есть. Ее доброта и щедрость казались Сильверу незаслуженными, пробуждая в его душе благодарность и недоверчивую радость. А после того, как его встречи с Мади стали регулярными, он начал беспокоиться о том, что будет, когда Флинт узнает, что Сильвер теперь делит постель не только с ним.Флинт, безусловно, понимал, где иногда ночами пропадает Сильвер, но ни разу, ни словом не коснулся этого. То ли Флинт признавал за ним право свободно распоряжаться своим телом, то ли считал, что такая связь послужит дополнительным способом скрепления альянса, но, скорее всего, он попросту был уверен, что Сильвер никуда от него не денется. Да Сильвер и сам это знал – окончательно убедился, когда обнаружил, что даже в постели у Мади он не мог перестать думать о Флинте - и, что еще хуже, говорить о нем. Словно полноценную самостоятельность его поступков подпитывало осознание, что между ним и Флинтом все в порядке. Мади не выказывала недовольства: возможно, она была выше ревности, хотя вероятней, ей просто в голову не приходило, что именно происходит между Флинтом и ее любовником в те ночи, когда тот был не с ней.Когда все было готово, флотилия альянса выдвинулась навстречу небывалой победе либо грандиозному поражению. К тому времени Сильвер уже знал, что оставшийся в Нассау Бонс без его ведома и разрешения воспользовался его именем для создания легендарного злодея и пиратского короля, что не только вбивало в перспективе клин между ним и Флинтом, но и делало Сильвера самым разыскиваемым человеком на Багамах. Бонс его подставил, но главным образом Сильвер злился на него за то, что тот счёл его идиотом, способным купиться на громкий титул, и увидел в нем удобную марионетку для своих планов. Намерения Бонса были довольно прозрачны и легко просчитывались, но роли были расписаны, ставки сделаны, и не время было идти на попятную.Чем ближе становилось место решающей битвы, тем больше всех охватывало нервное возбуждение, обнажая противоречия и обостряя чувства, которые все труднее становилось держать при себе. Даже между столпами альянса периодически проступали признаки разлада, гасить который приходилось Сильверу, в такие моменты видевшему себя чем-то вроде мостика между Флинтом и Мади. Два таких сильных лидера были обречены на конфликт, и им был нужен громоотвод. Каждый из них высказывал свои претензии Сильверу вместо того, чтобы озвучить их друг другу. Но иногда в голову Сильвера закрадывалось подозрение, что их взаимное недовольство и напряжение было вызвано более личными причинами, и что сам он заблуждался, считая Мади бесстрастной, а Флинта безразличным. Похоже, Мади понимала куда больше, чем говорила вслух, а Флинт все же ревновал, и Сильвер часто думал, что, возможно, наступит время, когда ему придется выбирать между той, в кого он все сильнее влюблялся, и тем, кого считал самым близким другом. Эта мысль страшила, и он отгонял ее, напоминая себе о предстоящем сражении, которое сначала надо было пережить.Сражения даже не случилось. Они недооценили Роджерса и переоценили своих людей, оставшихся в Нассау, и потерпели сокрушительное поражение, не нанеся практически никакого урона противнику. Это был полный крах всех грандиозных планов и надежд. Хаос, разрушение, гибель людей – все это было зря. И что сталось с Флинтом и Мади, было неизвестно. Сильвер отчаянно надеялся, что они выжили, но чтобы это выяснить, ему сначала требовалось сбежать от утратившего человеческий облик кровожадного мародера, увидевшего в нем шанс разжиться деньгами. Это казалось почти невозможным – даже если бы каким-то чудом удалось избавиться от кандалов, без протеза Сильвер мог разве что ползти, а похититель был свиреп и бдителен. Но история Израэля Хэндса, рассказанная Флинтом в одну из бессонных ночей, позволила склонить Хэндса на свою сторону и избежать верной гибели. Даже отсутствуя рядом во плоти, Флинт сумел защитить его. А потом, как божественная милость в ответ на молитвы истинно верующих, чудесным образом явился сам, чтобы в самый последний момент отбить его у гвардейцев. И привел к Мади, живой и невредимой.Мади, уже не таясь никого, бросилась ему на шею, а Флинт стоял поодаль, улыбаясь. И в глазах его не было ни ревности, ни зависти, ни грусти – только принятие. Чуть позже, наблюдая за Мади и Флинтом, Сильвер с удивлением обнаружил, что за те три дня, что он отсутствовал, эти двое обрели такое единодушие, какого не могли достичь за все время до этого. Теперь им не нужен был посредник, чтобы общаться на одном языке, но странным образом они по-прежнему нуждались в Сильвере самом по себе. И когда они собрались все вместе в полуразрушенном доме, чтобы обсудить новые цели и дальнейшие шаги, Сильвер вдруг понял, что ему не придется выбирать, и это сделало его счастливым. Это чувство было рождено внезапным озарением, что эти двое стали его семьей. И ради них он тоже станет кем угодно – Долговязым Джоном Сильвером, королем пиратов, всем, чем потребуется, чтобы оправдать их надежды и ожидания, чтобы сохранить их союз. И дело было не в революции или идеалах, он по-прежнему в них не верил. Но ради Флинта и Мади Сильвер был готов на все.