4. (1/1)

1716 г.Маруны настояли, чтобы о том, где спрятан сундук с сокровищами, кроме Флинта и Рэкхема, знал еще и Сильвер. Он не особо удивился, попав в этот крайне узкий круг посвященных. В конце концов, он долго и усердно трудился над тем, чтобы заслужить их доверие - сначала ради собственного выживания, потом для укрепления альянса. И хотя ни сейчас, ни в будущем, которое пытался приблизить Флинт, личной выгоды это знание ему не сулило, он рассудил, что не так уж плохо будет знать, где закопан сундук, на случай, если по какой-то причине все вдруг снова изменится.Сильвер обдумывал это исключительно по привычке, ничего на деле не замышляя. Он никогда бы не предал Флинта и не стал бы подводить Мади, симпатия которой к нему и стала настоящей причиной доверия марунов. Он не понимал, чем сумел привлечь такую девушку - умную, красивую, да еще и дочь королевы марунов. И неважно, что ее королевство было всего лишь общиной беглых рабов. Сильвер искренне считал, что сила, рассудительность и преданность Мади своему народу сделали бы честь любой августейшей особе из цивилизованного мира. А кем был он? Раньше, до того, как он перестал быть полноценным человеком, он умел обаять и расположить к себе. Но Мади обратила на него внимание, когда он был предельно жалок и слаб.Он был тогда измучен болью и страхом – ему казалось, что он гниет заживо, и все, что его ждет, - это растянутая во времени мучительная смерть. И пока лихорадка сжигала его плоть, его душу не хуже гангрены пожирал Флинт. Всю свою жизнь Сильвер ни с кем не сходился близко, полагаясь лишь на себя и заботясь только о том, чтобы оставаться живым и, по возможности, сытым - и вот оказался необратимо искалечен и к тому же связан с безумным содомитом, который ни в грош не ставил чужие жизни. Об этом даже некому было рассказать. Ничего удивительного, что он выложил все Мади, избегая подробностей об определенной стороне их с Флинтом связи, насколько смог. И, неожиданно для себя, расплакался прямо при ней - и сам испугался своих слёз: он и не осознавал, насколько сильно увяз, пока не высказал все вслух.Как ни странно, в глазах Мади он не заметил жалости или презрения, только сочувственное понимание. Она будто и вовсе не считала, что он слаб и достоин жалости, а просто увидела в нем человека, цепляющегося за край обрыва из последних сил, и протянула руку. И Сильвер не стал отталкивать её.Марунские снадобья пошли ему на пользу - к моменту возвращения Флинта он почти избавился от лихорадки, а сближение с Мади дало ему точку опоры и вернуло былую уверенность. Это не значило, что он нашел в себе силы поставить Флинта на место и вернуться к отношениям, какие и должны быть между капитаном и квартирмейстером, но, по крайней мере, разум Сильвера вновь обрел былую остроту и ясность.Через несколько дней они отправились в Нассау. За это путешествие Сильвер узнал много нового и о Мади, и о Флинте, и прежде всего - о себе самом. Он убивал и до того, как стал пиратом, но всегда только для того, чтобы не быть убитым самому. Убийство было для него вынужденной мерой, неизбежным злом, когда не представлялось возможным выжить любым другим способом. В убийстве Дюфрейна не было необходимости. Дюфрейн не угрожал его жизни, он всего лишь бросил ему в лицо оскорбление, довольно беззубое в сравнении со многими из тех, что Сильверу довелось услышать за свою жизнь. Но эти слова в сути своей были правдой, и потому, может быть, полоснули по самолюбию Сильвера, как ланцет хирурга по гнойной ране. Боль, унижение, страх, отчаяние, беспомощность - все, что свалилось на него в последние месяцы, что он вынужден был терпеть, сцепив зубы - прорвалось наружу неуправляемым потоком ярости. Растаптывая мозги Дюфрейна по грязному полу таверны, Сильвер не думал о том, кем он выглядит в глазах немногочисленных свидетелей случившегося - рехнувшимся калекой или жестоким убийцей. В тот момент ему было плевать на это - гнев придал ему силы и избавил от боли, и это было хорошо.Сильвер предполагал, что после содеянного им к нему уже не будут относиться по-прежнему. Многие наверняка будут бояться его, что было не так уж и плохо. Сам он опасался, что Мади, скорее всего, от него отвернется. Чего ждать от Флинта, он не мог предсказать, но менее всего он ожидал, что Флинт попытается его утешить. Флинту словно хотелось верить, что это он толкнул его на скользкую дорожку. Но что бы ни побудило Сильвера убить Дюфрейна, это определенно было не влияние Флинта, и вовсе не Флинт заставил его почувствовать в тот момент будоражащее, освобождающее удовлетворение.Сильвер дал Флинту понять это, и тот, казалось, не вполне поверил, но после этого разговора будто зауважал его. В речи Флинта снова появилось то самое ?мы?, которым Флинт покупал Сильвера, когда ему нужна была его помощь в запудривании мозгов команде, и которое бесследно исчезло после Чарльзтауна. Было бы понятнее, если бы это случилось после того, как Флинт начал его трахать, но, очевидно, постель не была веской причиной признать в Сильвере близкого человека. Такой причиной зато стало открытие, что Сильвер может быть таким же мерзавцем, как и сам Флинт. Он окончательно в этом убедился после случая с Доббсом и еще одной душеспасительной беседы с капитаном.Флинт истолковал все неверно - ситуация с Доббсом не имела ничего общего с тем, что случилось в Нассау. Когда Сильвер приказал избить Доббса, он не испытывал ни гнева, ни ненависти - ничего из того, о чем ему толковал Флинт, объясняя Сильверу его же собственные действия. На самом деле Сильвер понимал, что двигало Доббсом и насколько тот был сдержан в своем справедливом желании отомстить, если в ответ на зверское убийство четырех товарищей он всего лишь начистил морду ублюдку, чьи руки были по локоть в их крови. Только вот время для этого было выбрано крайне неудачно. Мади, конечно, лихо все уладила, но ее патетическая речь о том, как настрадались ее люди от белых работорговцев, покоробила Сильвера. Ему хотелось возразить, что замученные члены его команды не были работорговцами, и даже если требовалось их допросить, убивать их с такой жестокостью было излишним. Но он должен был забрать Флинта с берега любой ценой, и ему пришлось кивать, соглашаться и заверять, что он больше не допустит подобного. Он снова прогнулся ради Флинта и команды, и, наказав Доббса чужими руками, испытывал скорее стыд, но не вспышку гнева. Флинту, разумеется, он об этом рассказывать не стал.Но Сильвер сделал для себя кое-какие выводы из того, как Флинт рассуждал о его мотивах, словно желая убедить и себя, и его, что они сделаны из одного теста. В обоих случаях Сильвер всего лишь действовал так, как требовали обстоятельства, но Флинт многозначительно вещал о тьме, лжи и безднах человеческой души, не замечая, что тем самым открывается для Сильвера. ?Ложь поглотит тебя полностью, если ты не сможешь распознать ее?, - сказал Флинт. И эта мысль была чертовски правильной. Если Сильвер позволит себе поверить, что Флинт проникся к нему искренней симпатией, или, что еще хуже, привяжется к нему сам, то долго он не протянет. Близость к Флинту добром не кончалась - достаточно было вспомнить покойных Гейтса и миссис Барлоу. Сильвер не собирался становиться третьим в этом списке.Но не подпускать Флинта ближе становилось со временем все труднее. Они вместе сражались, управляли кораблем и командой, вместе жили и делили постель. Не осталось ни одного уголка в жизни Сильвера, не занятого Флинтом. Только его дружба с Мади и оставалась тем, что принадлежало лично ему, и он держался за нее обеими руками. Флинт не расспрашивал его о Мади, и Сильвер радовался, что Флинт обходит эту тему молчанием, не заставляя его лгать - или рисковать, говоря правду, потому что одному дьяволу было известно, чем ответит на эту правду Флинт. Хотя, возможно, Флинт просто не считал его близость с Мади настолько важной, чтобы придавать ей значение.Или же для него слишком мало значило то, что он сам спит с Сильвером.Но, однако же, ни в чем Флинт не был так бескорыстен, как в постели. Он умел заставить Сильвера забыть о том, что его тело может чувствовать лишь боль и усталость. Его ласки обезболивали не хуже опиума, и, как оказалось, вызывали не меньшую зависимость. И дело было не только в телесном удовольствии. Главная опасность скрывалась в другом – в ложном ощущении тепла и безопасности, почти отеческой заботы, даже если исходила она от жестокого и безжалостного безумца. Лежа в объятиях Флинта, который лениво перебирал его волосы и между делом целовал куда придется, Сильвер часто думал, что это когда-нибудь должно закончиться. Вопрос лишь в том, когда и как. Он пытался выяснить, кто он на самом деле для Флинта, даже спросил, почему тот оставил его на острове, рассчитывая, что этот внешне невинный вопрос даст ему почву для выводов.- Видел бы ты себя со стороны, ты выглядел как смерть, - хохотнул Флинт. – Команде нужен здоровый квартирмейстер, а ты послал меня бы нахуй, скажи тебе я это в лицо. Кстати, как нога? – он положил ладонь Сильверу на колено, чуть выше повязки.- Почти не болит. Маруны подлечили.- Вот и хорошо, – Флинт подтянул его к себе и наклонился в поцелуй, пресекая дальнейшие разговоры. Похоже, за сострадание Мади ему тоже следовало благодарить Флинта.Временами власть Флинта создавать и навязывать другим свою реальность казалась Сильверу сверхъестественной, то ли божественной, то ли дьявольской. Все, чей путь пересекался с Флинтом, становились заложниками его воли и планов. И чем больше власти оказывалось в его руках, тем больше чужих жизней он был готов принести в жертву ненасытному чудовищу своих амбиций. Теперь дошла очередь и до марунов. Залогом безопасности этих обездоленных, не существующих для остального мира людей была тщательно оберегаемая скрытность, за которую, в числе прочих, заплатили своими жизнями и четверо запытанных матросов с “Моржа”. Но даже зная, чего стоит мирное существование поселка, Флинт убедил марунов сделать их убежище местом решающей битвы. И они согласились. Что это, если не свидетельство его всесилия и почти дьявольской злонамеренности? Сильвер еще мог понять легкость, с которой Флинт жертвовал жизнями пиратов - вряд ли бывший офицер британского флота будет мучиться совестью, пуская в расход эти человеческие отбросы. Но маруны, их женщины и дети... Разве стоит их жизнь мести за смерть одной женщины, даже такой дорогой сердцу Флинта?..В последнее время Сильвер не раз задавался этим вопросом. Члены команды вообще так далеко не заглядывали, они шли за Флинтом не в последнюю очередь благодаря Сильверу, который обещал каждому из них большую добычу и свободу потом ее тратить. Он вел их на убой в угоду Флинту. Сам он не верил в идеи революции и сильно сомневался, что они смогут выиграть. Битву-другую - да, возможно. Но войну против всей цивилизации? Определенно нет. Во что верил сам Флинт, для Сильвера оставалось неясным. Он не сомневался в серьезности стремлений Флинта, но повод не всегда равняется причине, а причина ускользала от его понимания. Сильвер прекрасно помнил кровавый шабаш, устроенный Флинтом во имя миссис Барлоу по всему побережью Северной Каролины. Пролитой крови должно было хватить, чтобы утолить любую жажду мести. Но Флинт не вспоминал свою Миранду уже давно. Он готовился к новым сражениям с такой одержимостью, с таким свежим, неистовым гневом, что Сильверу все чаще казалось, что Флинт тоже не свободен в своем выборе – в эту войну его влечет что-то, затмевающее желание отомстить за миссис Барлоу, но, вероятно, схожее по природе. Сильвер самонадеянно считал, что, если ранее ему уже удавалось хотя бы отчасти усмирить неуправляемую ярость капитана, то, может быть, удастся сделать это снова. Надо было только найти способ подобраться к нему еще ближе.