24. Radioactive (1/1)

После пяти часов допроса, где ему не давали ничего, кроме как воды хлебнуть и в толчок сходить один-единственный раз, выяснилось несколько охуительно важных вещей.Первая из них: он радиоактивная сволочь, которая отравляет мозги толпе.Вторая: он чертовски харизматичен и способен подталкивать неуверенных и слабых, способен организовать людей и даже довести до насилия и погромов.?У вас отличные навыки манипуляции, Бакуго. Вы воздействуете на комплексы, на коллективное бессознательное, именно поэтому вы имеете такой успех. И такое высокое подчинение. И поэтому по итогу мы имеем столько жертв?,?— выдала ему какая-то строгая тетка-аналитик с пластиковым лицом ухоженной куклы. Ни морщин, ни мешков под глазами. Ну конечно, при ее-то рейтинге!После толпы беззвездочных наглый гламур правящего класса, а точнее дознавателей и всяких работников социальных структур, так и колол глаза, и Бакуго уже больше не мог сдерживаться. Он огрызался и слал нахуй, он нагло высмеивал гипотезы вконец охуевших психологов, которые выдавали такую дикую чушь про него (да еще с такими серьезными ебалами!), что хотелось либо злобно смеяться, либо вырвать кому-то язык.Но мешали наручники. Мешало то, что он сидел в комнате допросов, а значит?— за бронированным стеклом. Мешало то, что он убил пятерых и теперь от этого не отмыться. И как? Чуть ли не голыми руками убил.О да, он радиоактивная сволочь, которая отравляет всех и все.Вот только пока про него несли чушь, пока он давил жопу на страшно неудобном металлическом стуле, само собой организовалось время кое над чем поразмыслить. А раз шел допрос, то и понять кое-что из разговоров и сунутых под нос дел. ?Глаз? у Бакуго теперь работал нон-стоп.Например, то, что дева декаданса, которой он дал ключи от дома, которой он дал себя, хотя никогда в жизни не планировал ее трахать, когда-то была вполне нормальной цивилкой. Но что-то пошло не так, какие-то творческие терки пизданутых наглухо музыкантов, и она решила, что выживет без поддержки родителей и без их монструозного лейбла. С тех пор жизнь Кьеки покатилась в днище, а после у нее вдобавок нашли опухоль в мозгу и девка совсем отчаялась. Родители пытались ей помочь (о чем заливали на всяком допросе, а их бесконечные слезы и вой ни черта не помогали понять детали?— только протокол в помощь), но Кьёка ночевала хуй знает где, шарашилась хуй знает с кем, зарабатывала непонятно чем и как; вдобавок лечилась в Центре через раз. Что в Семейном Центре, что в Центре Здоровья. Учеток у нее было как у какой-нибудь банальной шизофренички. В некоторых учетках и карточках ей так и ставили диагноз?— шизофреничка.И ради такой ебанутой Бакуго поднял целое, как оказалось, восстание, где каждый первый?— с грабежом магазина или нанесением тяжких, где каждый первый доведен настолько, что нечего терять. Нет, ясное дело, что когда у тебя рейтинг две-три единицы?— нормальным ты быть никак не можешь, но одно дело догадываться, а другое дело?— смотреть профайлы: мужика-хозяина бара, того седого панка (оказывается, тот ломал далеко не первую дверь) и других. Даже тихие вроде бы придурки оказывались либо наркошами с такими связями и проступками, что даже дышать рядом с ними?— наживать проблемы на свой аккаунт,?— либо настолько кончеными, что никакой Центр и не пытался их спасти.Через них полиция и всякие спецслужбы вскрыли тихую жизнь и тайны беззвездочных отбросов, нарыли множество складов, убежищ, клубов и погребов. Где-то занимались проституцией, где-то варили запрещенные химические наркотики, а где-то продавали людей на органы. В общем, простая уличная драка на почве классовой ненависти запустила тысячу-другую проверок, и под раздачу попали очень и очень многие.?Ваши преступления не такие серьезные, Бакуго. Однако мы не можем закрыть на них глаза. Вам придется пройти курс реабилитации и пожить в социальной изоляции. Честный физический труд пойдет вам на пользу?,?— сухо сообщила ему уже другая тетка из трудовой инспекции, которую обязали ввести его в курс дела.Суд над ним прошел автоматически: прокурор и адвокат обменялись сведениями, загрузили в систему доказательства и отсылки к законам, после чего искусственный интеллект изменил цифры рейтинга Бакуго на 1,6 и вынес приговор: пять лет жизни в резервации и минимум сто семьдесят часов исправительных работ с минимальной оплатой труда. В качестве резервации была выбрана горная лесопилка, расположенная в узком ущелье, куда не могли подвозить крупную технику и станки, а также лесоперерабатывающие машины, поэтому там использовали ручной труд приговоренных к исправительным работам. Преступниками таких еще не называли.?Пять трупов, и не преступник! Ну охуеть!??— мысленно возмутился Бакуго, когда прочел свою копию приговора. Ему прислали ее почти сразу, как только ИИ сформировал решение. Дополнительные условия, шедшие как приложение к договору, ИИ еще формировались,?— теперь поведение каждого, кто совершил преступление, вычисляли в десяти проекциях, благодаря чему удавалось с точностью до девяносто восьми процентов определить будущие решения подсудимого. Правда, на полный просчет требовалось изрядно времени. Но пока что ИИ давал высокие шансы реабилитации Бакуго, поэтому и шла речь о резервации.Бакуго же, мрачно усмехаясь, представлял, как, вооружившись бензопилой, покажет ублюдкам, насколько же они ошибаются.***На лесопилку его отправили не сразу?— будто знали, что адекватно себя вести он просто не способен. О нет, они держали его в камере две недели, не давая делать буквально ничего.В первый день Бакуго разбивал кулаки о стены, яростно отжимался и вообще не ел, потому что от клокочущего в груди гнева и кусок в горло не лез. Во второй?— разбивал кулаки, отжимался, стоя на руках, уперев ноги в стену, и уже ел как всегда. В третий все повторилось, но его не стали выводить ни на допросы, ни для наказаний, ни просто руки обработать. Но в этом и не было нужды: хватало обычной воды в раковине и мыла с антисептиком. Разбитые костяшки зарастали у Бакуго быстро.Поднос с едой ставили в окошко так, чтобы он не мог его случайно опрокинуть, и никаких контактов с надзирателями попросту не было.Тотальная изоляция скоро сломила и его ярость, и его сопротивление.На пятый день он прекратил бить стены.На десятый бросил отжиматься и просто лежал пластом. Тело зверски болело, мышцы страшно забились. Было больно даже дышать. И он тупо спал, сколько получалось спать.К двенадцатому дню он стал совершенно спокоен. Если не считать нервической дрожи от того, что в камере совершенно нечем было заняться. Мозг настолько привык загружать себя задачками, какими-то делами, что буквально заходился криком от скуки. Бакуго стали преследовать странные звуки, которые, кажется, мозг просто выдумывал. Или искажал. Сам Бакуго концентрировал внимание на том, что обычно никогда не замечал. Например, на звуке дыхания. Или сердцебиении. Или на скрипе тюремной койки. Или на капающей из крана воде. Или на тихом свисте ветра в пустых коридорах. Иногда вообще шел какой-то ровный бессмысленный звон, который, казалось, не замолкает ни на минуту, и он так ездил по нервам, что хотелось заткнуть себе уши. Но не помогало?— звон, кажется, давали сами перепонки.Чтобы не разбить себе голову и отделаться от стремных шумов, Бакуго впервые за долгое время стал думать о всяком. И выяснилось, что этого ?всякого? у него накопилось горы.Прежде всего он подумал о Кьёке, чью смерть до сих пор не мог осознать и принять. Несколько раз он повторил себе, что все, подохла, они никогда не встретятся. Ни так, ни в воображении. Он отлично ее помнил. Мог даже открыть ее профайл. Мог даже посмотреть на ее труп в морге, ведь копии фоток ее мертвого лица остались.Но никаких живых воспоминаний, фантомов?— больше ничего он не видел. А жаль, ведь ее смачные язвительные замечания помогли бы скрасить скуку. Оставь ее одну с ним в камере, и они бы срались до второго пришествия.И от того, что они больше не могут ни сраться, ни по-дурацки жамкать друг друга, Бакуго стало действительно тоскливо. Кьёка получалась чуть ли не единственной, кто использовала его, а вышло так, что они оба оказались в выигрыше. И хоть она была до смерти холодной и дохлой, но чертовки понимающей. И узкой. И мозги грела по делу. Ничем типично бабским она его не бесила. Разве что любила не совсем его. Да и любила ли? Все равно получалась какая-то хуйня: они спали как брат с сестрой, и это было с одной стороны очень обычно и закономерно, а с другой?— пиздец какое извращение.И зачем она вообще выдавливала из него всю эту хуйню? Зачем лезла? Зачем понадеялась? Зачем пыталась вдолбить в мозг что-то про какие-то границы, про какой-то планетарий? Зачем она доверила ему чуть ли не самое важное? Хотела использовать для чего-то? Куда-то привести? Согнать в группу каких-нибудь никчемных шизофреников? Или это был очередной ее приход? Может, все эти разговоры про предел мира, про маленький мир?— просто бред? Ее болезнь?Или это придурки из Центра решили, что она шизофреничка, раз рассказала на каком-то сеансе про пределы и маленький мир? Кто вообще в здравом уме засомневается в реальности мира и в его бесконечности? Кто вообще захочет поверить в то, что он?— не настоящий, раз часть ненастоящего мира?Но чем дольше думал Бакуго, тем сильнее увязал в сомнениях: с одной стороны ему до смерти не хотелось знать и думать, что он просто связался с очередной городской сумасшедшей, а с другой стороны он просто не мог пробиться сквозь стену непонимания и хотя бы допустить одну из двух вещей. Во-первых, что Кьёка все-таки любила его, раз доверила столько всего. И раз вообще с ним трахалась. Она любила его. Во-вторых, раз любила, хотела и обезопасить, и уничтожить. Может, только его мозги, ведь мысль о том, что он не существует и ненастоящий?— уничтожение. Но и спасение: ничего хорошего в том, чтобы жить фальшивкой истинного себя?— нет.?Какая же ты охуевшая тварь!??— и с нежностью, и с ненавистью подумал Бакуго, чувствуя, как его жжет дурная и никчемная любовь к той, кому его любовь уже ничем не поможет. Если бы мог, он бы убил Кьёку, которая решила лично, за него, убить ему мозг или сделать все, чтобы он угробился окончательно. И он бы обнял эту конченую, ведь, желая убить, она же мечтала и спасти его. Вывести из иллюзии этого мира и прекратить все его страдания. Трудно честному человеку жить в ненастоящем мире, и она видела, как он устал.Но своей смертью она только сильнее наказала его. И было за что: он ведь типа проебался, не справился. Мог бы лучше ее защитить, быстрее прийти, раньше выяснить, куда утащили. Не ждать никакую толпу. Мог вообще розоволосую сучку Каминари не трахать и не злить Кьёку, и тогда бы весь этот пиздец не завертелся, но сожалеть поздно, и он не стал жалеть.Но вместе с тем понял, что и сам стал наказанием. И наказал уже Очако, которой вот нахуй не уперлось страдать и за Кьёку, и за него. Была бы она другой, была бы эгоистичной сукой, которой что в лоб, что по лбу, была бы она расчетливой тварью, которой лишь бы квартиркой попользоваться, чужим баблом, а потом свинтить…Она бы нихуя не пострадала.И только осознав, что стал для нее наказанием, Бакуго понял, что они с Кьёкой ее окончательно добили. Если у нее и был какой-то шанс выбраться, вернуться к нормальной жизни, вот теперь-то, когда Кьёка мертва, а он сел, шансов вообще нет.Бакуго стукнул себя по лбу кулаком и крепко сцепил зубы. То, что он мудак конченый, это, допустим, он знал. Но то, что абсолютно все, что он сделал и ради чего страдал, приведет вообще ни к чему,?— не мог и догадаться. Он сломал все, что было в Урараке Очако, и вообще бы теперь не удивился, скажи ему кто, что вчера она вздернулась или упала на самое дно рейтинга. Повстречай он ее на какой-нибудь лесопилке или в списках тех, для кого отменят мораторий на смертную казнь, он бы тоже нисколько не удивился.Почему, что бы он ни делал, получается только хуже? Почему он вредит той, кого даже не планировал ни мучить, ни дергать, ни даже трахать? Он не хотел никакой выгоды с нее, разве что вытащить за шкирняк, но в итоге угробил так, что дальше и жить невозможно. Наверняка эта придурочная решит, что это она принесла всем беды, это она спровоцировала того конченого пятизвездочного и его компашку мажоров. Что это она стала причиной побега Кьёки, гибели ее и ее друзей, а потом ей не хватило сил даже попрощаться с ее телом. Что, типа, все сделали для нее всё, а она, никчемная, ничем не оправдала, а сделала только хуже. И что лучше ей такой сдохнуть и не топтать землю.Бакуго теперь в красках представлял, что от Очако можно ожидать. Ведь, кажется, впервые вообще понял, что значила ее отмороженность, почему она так от него отваливала и боялась подойти. Боялась, сука, напрячь и быть еще больше должной. Она же хорошая девочка, ее же воспитывали быть благодарной и не сметь напоминать о себе и просить что-то еще!И получалось так, что если бы он пристал к ней, трахнул бы ее, она бы постаралась изо всех сил его оправдать, его принять и выразить бы ему благодарность за то, что дал ей защиту и вообще чем-то помог. За такую малость она бы пожертвовала собой и сделала вид, что ее все устраивает. А раз он сам морозился и не позволял себе ничего, она постаралась еще хлеще морозиться, чтобы не докучать и ничем не напоминать о себе, чтобы случайно еще чего-то не выпросить. Гребаная Очако решила прикинуться мебелью, раз ее хоть где-то терпят и не пытаются сломать, и он, тупица Бакуго, додумался до этого только сейчас!И она не стала ни помогать ему, ни останавливать, а послушно делала, что велит, потому что мебель не разговаривает, не имеет своей воли и вообще ничего не может сделать. Мебель делает, что ей велят, и не отсвечивает.Наверное, ее прорвало, когда она узнала, что Кьёка умерла. И только теперь, в бесконечной тишине и полном безделии, Бакуго припоминал какие-то отрывки прошлого, где он, кажется, лежал под капельницей, а дура-Очако ему что-то рассказывала. Кажется, пыталась оправдаться, объяснить какую-то часть из того, что она делала, чтобы увидеть тело Кьёки. Она приходила к нему не раз, не два. Клочки воспоминаний были разными. Но ни слова из того, что тогда несла Очако, он так и не вспомнил.С ним всегда было так. Можно сказать, он разбирался в людях, видел, что можно от них ожидать, но ему настолько было поебать на то, что у них в голове, чем они живут и чего боятся, что он обычно никак об этом не задумывался. Чужой характер и чужая логика Бакуго были нужны только для того, чтобы действовать. Чтобы загнать какую-нибудь охуевшую тварь в угол одним метким словом. Чтобы вовремя прикрыться. Чтобы не дать себя опозорить или подставить. Он следил за чужими поступками ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы давать мощную ответку. Если же это был какой-то шум, какие-то чужие переживания, какие-то бесполезные мечты и ожидания (особенно если что-то ждали от него), он даже не пытался в этом ни разбираться, ни слушать. Даже то, любят его или ненавидят, он никогда не понимал. И не видел смысла обсуждать. Все равно близко оказывались лишь те, кто как минимум ему не вредил. А как максимум те, с кем он готовил пожрать, с кем спал или кого в разумном состоянии трахал не раз и не два.Пока получалось, что близкой ему была разве что Кьёка. И немного Очако, если не считать родителей. Никого больше близкого у него так и не завелось.И вот одна мертва, а другая наверняка докатилась до дурки. Спрашивать, до чего докатилась Очако, он почему-то не хотел. И даже не мог. И так с этим бременем жить.За свою короткую жизнь он наворотил столько, что сдохнуть хочется. Притом сдохнуть хочется просто потому, что хватает мозгов это все осознать. Осознание?— вообще про умных, и если ты проклят умом… Если проклят умом, то и совестью проклят. Или хотя бы ответственностью, без которой хуй разберешь, как ужиться со всеми придурками вокруг.Бакуго попытался не думать об этом дальше. Попытался спать без снов, но все равно одни и те же мысли вращались в его вселенной, не давая жить дальше.Он мог бы читать что-то из медиабиблиотеки, смотреть передачи и фильмы?— это не запрещалось, а ?глаз? не выключался,?— но теперь любая развлекуха казалась ему предательством. Он не был достоин вообще ничего.И гореть мыслями?— это все, на что он был способен. Гореть и думать, сколько ебаных деревьев придется повалить, чтобы бремя его ответственности стало хоть немного меньше.***От себя невозможно уйти. Какую бы новую жизнь ты ни начал, как бы себя ни подал, что бы ни выкинул, но все упирается в одно: от себя не уйти. А круто поменяться ты можешь всего-то пару раз в жизни. Когда это произойдет, все старое, все прежнее, все знакомое просто исчезнет. Те, кто был вчера друзьями, не будут иметь никакой ценности. А все, что умел раньше, станет основой для того, что ты умеешь сейчас.Но Бакуго не поменялся. Не смог от себя уйти. И даже если бы сказал себе: да ну нахуй, больше никому и ничего, больше никак не отвечу! —?это бы все равно не помогло. Прежде языка у него всегда отвечало тело.И поэтому, даже решив не сопротивляться и делать, что говорят, он двинул со всей дури конвоиру, когда тот поторопил его тычком, чтобы посадить в фургон. Сломал мужику нос раньше, чем вообще сообразил, что делает. За это его упекли еще на пятнадцать суток, из-за чего он чуть не сошел с ума от безделья.Но даже так это нисколько не изменило его. Просто другие конвоиры научились и больше его в спину не тыкали.Они ехали до лесопилки примерно восемь с половиной часов, и последние три часа так трясло, что все чаще приходилось останавливаться, чтобы ?изолированные? (на деле ?изключенные?) поблевали на обочине. Кроме Бакуго ехали еще двое, и выводили их по одному.Внутри фургона уже с час стоял кислый запах рвоты, и часто приходилось открывать окна.С гор дул сильный прохладный ветер. Было влажно, собиралась гроза. Бакуго впервые понял, что со всеми своими приключениями дотянул до весны. А точнее?— до апреля. Свой день рождения он тоже благополучно проебал.—?Еще партию лесорубов? —?спросили на одном блок-посту, и охрана фургона что-то пошутила в ответ. Обмен документацией здесь проводили физически?— ?глаза? у гор работали через раз.?Они ебнутые, что ли? Не боятся, что ?изолированные? перебьют их всех к хуям бензопилами и сбегут???— сквозь тяжелую тошноту подумал Бакуго, даже не подозревая, чем так хороша резервация.И даже когда их привезли?— еще не догадался.Вокруг стояли стеной горы. Просто бесконечные каменные стены, укрывающие долину от прямых солнечных лучей, а там, где не было видно гор, поднимались многовековые деревья?— такие высокие и толстые, что захватывало дух. Среди бесконечных елей виднелся только один маленький кусочек голубого. И это было не небо.Это было огромное озеро?— круглое, словно чаша. Кажется, в местных путеводителях рассказывали про него, но сюда туристов все равно не водили.Здесь жили и работали изолированные. Здесь заготавливали пятьдесят тысяч кубометров превосходной древесины в год. И почти все?— руками.Загудел вертолет, и Бакуго машинально задрал голову: высоко над ним пронеслась связка бревен, которую волокли над горами на специальных тросах.И тут все встало на свои места.Ни сбежать, ни наебать здесь никого не получится. Как только его сдадут конвоиры, нацепят все датчики, он просто останется жить здесь на пять лет. Не будет работать?— его забьют местные. Забьет кого-то из местных?— его кончат всей толпой. И не кто-нибудь, а мужики, способные валить многовековые сосны. Украсть ни машину, ни вертолет просто не получится?— вертолет в принципе не садится здесь, а машину остановить на любом блок-посту можно, ведь движение одно?— по узкому серпантину. Наверняка настолько узкому, что едва один фургон развернется. А иначе бы не тащили бревна вертолетом, а грузили бы и волокли с гор. Значит, невозможно.Остается только самому лезть по горам, вот только там гарантированно сдохнешь. Либо разобьешься, либо умрешь от голода.Почему-то от этой мысли Бакуго взяло и чувство свободы, и бесконечного счастья. Теперь от него, токсичной твари, вообще ничего не зависит.И когда конвоиры уже вели его знакомиться с бригадой, ди-джей в голове со смаком и диким счастьем запел:?Welcome to the new age, to the new age!Welcome to the new age, to the new age!Whoa, oh, oh, oh, oh, whoa, oh, oh, oh, I'm radioactive, radioactive!Whoa, oh, oh, oh, oh, whoa, oh, oh, oh, I'm radioactive, radioactive!?