23. Your voice still close in my ear (1/1)

Всю ночь они не знали, куда себя деть и дремали урывками. От слез и горя им было так жарко, что спать в одежде они уже не могли?— задыхались, и в то же время их так трясло, так морозило, что казалось, будто оба схватили простуду, и даже под одеялом им было холодно и стыло. Они жались друг к другу, но друг друга же и отпихивали. От слез им спекло глотки (и то Очако, то Бакуго уходили на кухню пить), от пота они липли другу майками и бельем (и приходилось сползать с кровати, рыться в шкафу и напяливать что-то другое), и пару раз они вставали просто чтобы поесть, хотя оба кривились от того, что приходилось запихивать себе в глотку с боем. Бакуго потерянно смотрел на то, как Очако ест листья салата и пытается зачерпывать из банки с шоколадной пастой ложкой, и не мог понять, различает ли она вообще какой-то вкус или просто жрет, как и он, чтобы не чувствовать сосущую пустоту внутри.Они забыли, что надо бы хоть что-то надеть, а не сидеть в одних трусах и майках и облизывать липкие от чего-то пальцы. Они крошили, резали, кромсали кусками что попадется и что придется, а потом ели что взялось в любом порядке. После Очако вообще затошнило, и под конец ей стало так плохо, что долго рвало в ванной. Так что ей пришлось есть в третий раз, и от тостового хлеба вообще ничего не осталось.Думали ли они о чем-то? Бакуго не думал. Все, что творилось с ним, напоминало инфекционную болезнь: когда всего выворачивает, треплет, и сил противостоять этому просто нет. И выбор невелик: либо дождешься конца, либо сдохнешь.Примерно к семи утра они наконец успокоились, устроились спина к спине и забылись тяжелым сном мертвых. Бакуго вымотался так, что едва дышал. Казалось, что еще немного, и вообще не проснешься, но так уже плевать и на это, и на то, как жить эту проклятую жизнь, что все сойдет. Но не проснуться?— сойдет в первую очередь.Примерно к полудню их поднял настойчивый звонок в домофон. Одновременно запищали системы предупреждений, и, судя по звуку, в квартиру ломились представители госслужб. Только у них оповещения напоминали чуть ли не пожарную сирену?— тонкий и настойчивый холодный перезвон.Бакуго скатился с кровати, схватился за распухшую от слез и недосыпа голову, кое-как встал, и тут заметил краем глаза, как резко, шурша одеялом, садится Очако. Глаза у нее были хоть и заспанные, но такие большие, будто она Смерть увидела. Страшное предчувствие кольнуло Бакуго прямо в сердце, но он послал его нахер, как и любую попытку думать.Надо было просто открыть. Надо было просто пойти навстречу своей судьбе, и он каким-то чудом смог.Уже у порога его догнала насмерть перепуганная Очако, и Бакуго с удивлением понял, что она почти что голая?— одна его майка с фосфорицирующим черепом и трусы,?— а еще ужасно встрепанная и мятая, будто он возил ее по кровати и вообще творил с ней черт знает что. Только на лице Очако разливалась ненормальная бледность,?— мало похоже на счастье и на горячую ночь сплошных потрахушек, но людям за дверью такое не объяснишь. Приводить себя в порядок тоже не было времени.Бакуго в несколько щелчков открыл замки и отодвинул щеколды, чтобы после пихнуть дверь, в глубине души надеясь, что кого-нибудь зацепит и даст по лбу, но нет?— человек за дверью ловко отошел, и вскоре Бакуго уже пялился на постные лица небольшого чиновничьего отряда?— двух мужчин и двух женщин. Немного скосив взгляд, он увидел вдобавок пять-шесть мужиков в форме группы захвата. Они стояли с винтовками и делали вид, что не собираются прямо здесь и сейчас играть с ним в ?контр-страйк?.Осознав, какая за ним пришла делегация, Бакуго едва ли не присвистнул, вот только он не умел свистеть. Как назло, никакой смачной фразочки тоже не подбиралось, так что он просто сказал:—?Ну заходите… что ль.Очако посторонилась, а там и вовсе шмыгнула в комнаты, чтобы скрыться в спальне, и ей ничего не сказали вдогонку. Бакуго просто отодвинулся и пропустил четверых чиновников. Группа захвата осталась снаружи: сторожить дверь.Женщины заняли диван в гостиной, мужчины встали за ними у изголовья. Каждому из делегации было не больше тридцати-тридцати двух лет. Они казались старше Бакуго, но при этом прекрасно сохранились?— никаких шрамов, морщин, следов усталости. У каждого безупречный маникюр, чистая кожа, идеально подобранные прически, идеально выглаженные костюмы. Все четверо?— идеально подобранные европейцы с каштановыми волосами различных оттенков. У одной женщины было легкое мелирование. Но лица… лица их были настолько пугающе незапоминающимися, что в какой-то момент у Бакуго мелькнула мысль: перед ним ожившие куклы. Никакие не люди, а манекены.Говорили они тоже практически одинаково?— сухим языком протокола, от которого пробирала дрожь.—?Благодарим за содействие. Открытый конфликт привел бы к негативным последствиям,?— заметил мужчина №1 и одобрительно кивнул.—?Мы не ожидали гостеприимности, но вдвойне рады, что смогли на нее рассчитывать,?— подхватила женщина №2?— Бакуго мысленно раздал всей четверке номера, считая слева направо.А потом каждый из них представился. Выходило так, что в гостях у Бакуго были представители социального департамента и департамента общественного контроля, полиции и психолог из центра. Позабыв сразу и начисто имена?— разбитая в той массовой драке и с трудом залеченная голова Бакуго и без того болела,?— он тупо окрестил мужчину №1 Полицией, женщину № 2?— Контролем, женщину №1?— Психолухом, а мужчину №2?— Соцдепом. Раздав им мысленно прозвища, он сразу почувствовал себя лучше: шестеренки в мозгу, пусть и со скрипом, но завращались.—?Ну что ж, давайте перейдем сразу к делу. У нас есть довольно обширный список вопросов к вам, Бакуго. Не хотите ли, кстати, присесть? Вам удобно стоять перед нами? —?с раздражающей предупредительностью спросил Полиция, и Бакуго, сдерживая нервный злобный хохот, лишь мотнул головой. Он стоял перед ними почти голый?— одни спортивные штаны, съехавшие на косточки бедер, из-за чего он почему-то казался себе чуть ли не рабом-гладиатором в Древнем Риме. И стоит он перед трибунами, ломящимися от патрициев. Им в общем-то все равно, поднять палец вверх или опустить вниз, а значит, и ему, Бакуго, все равно, выживет он после этого разговора или нет.За дверью стояла группа захвата. Если будут стрелять, если убьют его здесь, Очако точно перепугается. Или под ноги кинется и?— чем черт не шутит?— вообще сдохнет от шальной пули. Почему она может сдохнуть от шальной пули?— Бакуго не знал. Просто эта мысль случайно забрела в голову и стала железным аргументом, зачем ему стоять здесь, все это терпеть и вообще говорить с чиновниками.И как только Бакуго кивнул, вопросы посыпались со всех сторон. Они шли по очереди, но сплошняком. Ему не планировали давать передышку или как-то помочь собраться с мыслями. Из него выжимали правильные ответы, и делали это до виртуозного хорошо.—?Зачем вы отключили ?глаз??—?Незачем.—?Вы отключили глаз, чтобы вас не могли выследить?—?Нет!—?Вас беспокоила реклама и сервисы?Бакуго кивнул.—?Почему не поставили рекламные фильтры? Ваш уровень позволял установить рекламные фильтры. Вы не хотели, чтобы мы записывали вас? Почему?Бакуго раздраженно цыкнул и лишь повел плечами.—?Мы ведь можем классифицировать это как умышленное действие и расценить как предподготовку к террористическому акту. Или как вооруженное нападение на почве социально-классовой неприязни. На вашем счету пять смертей,?— совершенно холодно и отчетливо заметил Полиция, и Бакуго на мгновение забыл, как дышать.Он все-таки угробил пятерых. Всю жизнь дрался, наносил людям травмы, ломал руки и сам страдал, но убить… Нет, он не думал, что когда-нибудь до такого докатится.Его тут же бросило в холодный жар, и капля ледяного пота потекла между лопаток, пока не впиталась в пояс штанов.—?Не докажете,?— хрипло пробормотал он, на что Полиция скептически дрогнул бровями.—?Пожалуйста, Фелиция, включите ему глаз,?— обратился он к женщине №2, и та, хмыкнув, встала и аккуратно расправила классическую юбку-карандаш. Не дожидаясь разрешения, она приблизилась к Бакуго. Он попытался отойти на два шага, но она так грозно и строго на него посмотрела, так властно махнула рукой, что он вздрогнул и замер. Женщина эта показала ему подушечки пальцев, на которых ярко сияли микро-диоды, подсвечивающие отпечатки. Казалось, что под кожей у женщины горят сотни микросхем. Показав пальцы, чиновница настойчиво потянулась к лицу Бакуго, а он машинально прикрыл глаз, отшатнулся, пытаясь защититься, но Контроль общественной безопасности все равно его достала и коснулась сияющими подушечками правого века.Что-то вспыхнуло, сетчатку ожгло, и перед глазами Бакуго заплясали интерфейсы и какие-то окошки программ. Но прежде, чем он пришел в себя, женщина убрала руку, отошла и сложила руки в замок у подола. Она выжидающе глядела в пустоту, вот только ее глаза так и ходили туда-сюда, будто она управляла с помощью век и микросокращений сетчатки и мышц всем интерфейсом системы. Очень скоро Бакуго понял, что так оно и есть.Она быстро установила ему новую прошивку ?глаза?, настроила фильтры, перегнала нужные данные, и вот уже спустя пару минут Бакуго рассматривал смоделированную сцену, где контуры человечков увлеченно убивали друг друга. Один человечек имел особенно жирный контур и был подписан?— ?Бакуго?. Человечек этот раскидывал толпу, давил и мял других человечков, и очень скоро среди моделей появились новые обведенные жирным фигуры. Когда Бакуго протянул руку, чтобы коснуться их, живо выскочили профайлы. Самому младшему было всего девятнадцать лет. Самому старшему?— сорок восемь. У всех есть семьи. У многих?— дети. У всех очень хороший рейтинг, чтобы до конца своих дней не знать забот и тревог. Вот только они вышли из дома, чтобы защитить соседа, и оказалось, что их можно убить ударом в висок, о брусчатку; сломать им горло или ребра, а те после проткнут легкие, и все… И конец. Всему конец.Для каждого из пятерых смерть оказалась медленной, мучительной и совершенно неожиданной. Один умер, затоптанный многими. Его биологические данные показывали настоящий кошмар: крики пульса, зашкаливающий рост адреналина и дикие цифры кровяного давления.Бакуго смотрел на эти цифры и не мог выдохнуть.—?Ну что ж… с возражениями этого толка мы, кажется, разобрались,?— ровным тоном напомнил Полиция, и женщина-Контроль вернулась на диван.Бакуго же качало?— он едва стоял на ногах, пока рассматривал и модель преступления, и профайлы тех, кого убил, не зная, что вообще убьет. Очень долго он пытался подобрать какие-то слова, выпустить из глотки хотя бы звук, но все спеклось, все сжалось, и Бакуго едва хватало сил просто дышать. Свою вину он чувствовал шкурой. Чувствовал зашкаливающим пульсом, хотя число ударов его сердца никогда не дойдет до отметки, какую пересекли почти все его жертвы, когда умирали в агонии.Но то, как он бьется в агонии ответственности, чиновники отлично видели. Его показатели стояли у них перед глазами.—?Теперь вы понимаете, что больше не можете занимать свое положение и жить прежней жизнью,?— тихо заметила Психолух мелодичным голосом. —?Как вы думаете, каким образом нам придется вас наказать? Какое решение вынесет суд? За пять расчетливых убийств? Или за организованное нападение? Или за геноцид? Признаться, вопрос непростой. Нам нужно выработать индивидуальный подход. Есть всего несколько вещей, в которых мы уверены: ваши мотивы нельзя классифицировать как психопатию, как аффективное решение. Вам нельзя приписать никакой синдром кроме незначительных проявлений дефицита внимания. Вы считаетесь абсолютно здоровым и дееспособным членом общества.—?И следовательно, вам положена высшая мера,?— заметил Полиция.Бакуго вздрогнул. Он понимал, что они правы. Все доказательства налицо. Все улики давно собраны. Его судьба постучалась в дверь, и теперь только и остается, что подчиниться ей.—?Валяйте,?— хрипло пробормотал он, и вдруг уловил сдавленный плач, который постепенно перерос в какой-то нечеловеческий вой. Бакуго и забыл, что их может подслушать Очако.Он дернулся и машинально пошел на этот вой, но Полиция перехватил его и оттеснил плечом. За его спиной Психолух уже выходила из комнаты?— искала Очако.—?Ей окажут квалифицированную помощь,?— тихо сказал Полиция. —?Что до вас, то до конца расследования вы будете жить в резервации с рейтингом 1,2. При попытке бегства полиции будет выдан ордер на ваше устранение. Нам очень жаль, Бакуго, но вы опасны для общества.***—?Это не колония. И… нахрена мне столько шмоток? —?спросил Бакуго у все еще шмыгающей Очако, которая деловито потрошила его шкаф, копалась в его вещах и пыталась рассортировать что куда, его, Бакуго, не спрашивая.—?Они все сожгут. Выкинут. Ты сюда не вернешься,?— решительно, но сипло, ответила Очако и поглядела ему в лицо. Глаза у нее совсем опухли, и Бакуго даже спросил себя: эй, а чем она вообще видит? Волосы у нее слиплись, пожирнели, а под носом уже образовались болячки?— стерла кожу салфетками, вытирая раз за разом бегущие сопли и слезы. И даже такая замученная, встрепанная и заплаканная она чем-то дергала Бакуго. Кажется, дурацкой жалостью, написанной на лице. За эту жалость хотелось и треснуть, и эту дуру обнять.Но горе их стало теперь так велико, что объятиями не поможешь, и они перестали и касаться друг друга, и обниматься. Близость между ними ушла. К тому же Очако сидела перед ним все в той же майке и одних трусах, почти полуголая. И он решил не рисковать.—?Ну значит выкинем. Ну или родакам моим по почте отправь… да блять… похуй вообще, — фыркнул Бакуго и с раздражением вцепился в волосы.—?Ты им сказал?—?Еще нет.—?Хочешь скажу?—?Отцепись. И вообще, сгребайся и дуй отсюда.—?Я уйду,?— вдруг с тихой угрозой ответила она, и когда Бакуго поднял на нее глаза, он увидел, что по щеке у нее опять бежит слеза. —?Я уйду, но сначала! Сначала… вот! —?и она пихнула ему в руки стопку маек. Бакуго машинально взял и отложил в сторону. —?Но ты должен сказать родителям. И с работы должен забрать!.. Ну все забрать! И вообще… и вообще!..Тут она начала задыхаться от подступивших рыданий и, не выдержав, снова разразилась плачем. И если в прошлый раз ее утешала чиновница-психолог, то теперь никого в квартире, кроме них с Бакуго, уже не было,?— чиновники ушли где-то с полчаса назад, выдав подробные инструкции. Группа захвата тоже удалилась. Бакуго и Очако выделили день, чтобы они очистили квартиру, в связи с чем коммуникатор Очако разрывался от оповещений из социального департамента и центра Здоровья. Ее призывали немедленно покинуть опасную зону, где обнаружен индивидуум с критически низким рейтингом 1,2.—?И сколько у тебя? —?как будто не слыша рыданий, спросил Бакуго. Терпеть оповещения, чуть ли не надрывный вой коммуникатора, он уже устал, но бить штуковину Очако так и не осмелился.Всхлипывая, пухлощекая девка помотала головой, а после все-таки проронила:—?Т-теперь четыре и…и один.—?Охуенно,?— бросил Бакуго и почувствовал, что скалится. Наверное, этим он ее достал, потому что, не прекращая всхлипывать и подвывать, Очако с трудом шагнула к нему и дала кулачком в рожу. Не так уж и больно?— просто нагло, и когда он, Бакуго, оскалился ей снова, дала уже больней по плечу пару раз. Пальцы у нее были мокрые от слез.Слушать, как она бесконечно ревет, он уже тоже устал, и поэтому, когда она, покачиваясь, замерла у его разведенных коленей?— он всегда так сидел, а теперь сидел на краю постели,?— Бакуго обхватил ее лицо ладонями, дернул на себя и заставил поглядеть в глаза. И хоть вышло грубо, говорил он совсем не жестко, потому что не хотел ни пугать, ни злиться на нее. Очако раздражала, но чтобы орать на нее?— нет, она пока ничем не заслужила.—?Слышь! Уймись. Хватит рыдать. Не сама же поедешь, а я,?— хрипло заговорил он и почему-то ухмыльнулся. То, что опять скалит зубы и пугает ее, он понял по тому, как сильно скривилась Очако.—?Там же могут что угодно с тобой сделать… —?она ответила страшным шепотом, и почему-то шепот ее звучал сладко и даже слишком душевно. Бакуго вздрогнул. Сердце у него пропустило удар.?Вот блять!??— запаниковал он, чувствуя, как тело мало-помалу снова вырабатывает окситоцин, и кроме ненависти ко всему миру в нем зарождается легкий и приятный страх, а с ним?— и чудовищный легкий хохот.—?Они же могут… они же могут просто снять мораторий на казнь… вдруг они примут, и что? Как я доберусь? До тебя? А вдруг… вдруг тебя убьют там? —?не унималась Очако, на что Бакуго едва ли не расхохотался.Его? Убьют? В гуманной системе? Он тупо будет до конца своих дней торчать с самым мусором из социального днища, и те, как и положено мусору, скорее всего, будут поклоняться ему. Ни мозгов, ни силы воли, скорее всего, не хватит, чтобы придумать, как его убить. Да и наверняка в той резервации контроль почище, чем везде. Но только бабы там?— оторви да выбрось, и вряд ли среди них найдется хотя бы кто-то, похожий на дуру-Очако.Ведь все-таки успех в обществе обеспечивает альтруизм, способность слушать и слышать других. Способность других жалеть. Если отхватил единицу, значит ты лишен человечности напрочь. Вот только эту самую человечность Бакуго почему-то в себе чувствовал. И жалость чувствовал. Ему похуй было, что там случится с ним завтра, кому придется бить морду в той резервации, как выживать, как много и тяжело придется работать, но вот как это все дерьмо переживет добрая душа Очако?— он не представлял. Как и то, с какого хуя ему не похуй. Почему ему не похуй, когда она стоит перед ним, ревет и мажет соплями ему ладони? Когда и как он до этого докатился?Он даже не заметил, как начал вытирать ей слезы с щек и эти самые сопли под носом. Не заметил, как зачем-то придержал за плечо, ведь все слилось чуть ли не в одно движение. Даже желание утешить не было?— тело само сделало все, что нужно. И Очако, получив то, что нужно, выдала ему еще больше добра,?— она всегда отвечала добром на добро, и как он, Бакуго, это вообще не заметил? Но вот она кинулась к нему на шею, крепко обняла, вцепилась пальцами в волосы, и ему показалось, что его вот-вот задушат. Очако обнимала его так крепко, так искренне, что ему сразу вспомнилась мать. То, как она стискивала его, маленького, после того, как он навернулся с дерева и едва не сломал спину. От таких материнский объятий он едва не переломился поперек, а теперь, огромный и сильный, крепче, чем многие, боялся, что Очако в нем что-то сломает.Ее хрупкие маленькие руки, ее дурацкое пухлое тело, дурацкие завывания и дебильные слезы постоянно что-то ломали в нем, и от этого поднималась такая ожесточенная благодарность в его душе, что ему хотелось проклятую девку разорвать.Поначалу он не решался отвечать на эти объятия?— талия девки была слишком далеко, и под рукой как назло были разве что ее ягодицы и бедра, которыми она по глупости терлась о его колени, а порой и о кисть, когда пыталась прижаться крепче, обхватить его лучше. Ни понимая ни черта, она гладила его собой, и Бакуго потребовалось все терпение, чтобы обхватить ее за спину и плечо, а не вцепиться пальцами в задницу. От Очако сильно несло потом, но почему-то не противно?— запах ее тела, даже резкий, почему-то нравился ему. К тому же он перебивался кисловатым запахом ее смазки, и Бакуго замер, боясь вдохнуть: он и не знал, что рыдая, бабы способны возбуждаться. И что чертова Очако, обнимая и жалея его, будет так бесстыдно пахнуть сексом. Кажется, он даже почувствовал обнаженной грудью, как трутся сквозь майку ее заострившиеся соски, и в глазах у него потемнело.Поняла она или нет, что у него стоит,?— он не стал проверять, а, резко подорвавшись с места, потащил ее прочь из комнаты и уже за порогом опустил на пол и от себя отодрал. Она упиралась. Она вцепилась в него клещом, но Бакуго как-то справился и не переломал ей руки.Взяв ее заплаканное лицо в ладони, он только и смог, поглядев ей в глаза, сказать ?Нет!?, после чего отодвинулся, отошел, захлопнул дверь перед ее носом и щелкнул замком. Стояк мешал собираться, но Бакуго кое-как справился, и не вышел, пока не набил сумку шмоток, а остальные не вернул в шкаф. Если кто-то что-то и выкинет, он, Бакуго, ни о чем жалеть не будет.Покончив с этим, он вызвал такси и открыл Очако дверь, чтобы заставить ее одеться.—?Пять минут! Сгребайся или в майке поедешь! —?прорычал он ей.Она испуганно вздрогнула, но покорно поплелась в комнату.И действительно: через минут пять он затолкнул в такси и ее, и чемодан, который она не успела у него забрать. В качестве адреса он выбрал центр Здоровья и, не оборачиваясь, захлопнул за Очако дверь.А ди-джей в его голове с исступленной и нежной ненавистью напевал ?So please shut the fuck up! You're talking too much! Just shut the fuck up!?, и от этого в душе расцветала черная и мягкая боль.Тащить в свою разрушенную жизнь источник окситоцина Бакуго никак не мог.