Chapter eleven. The horse is the passion (1/2)

Утро, как бывает на Рождество, оказалось изумительно ясным. Серые, мрачные, тяжелые тучи за ночь истаяли, развеянные ветром, а глубокий, сизый небосвод сиял над домом. Снега на улице не было, но даже это не могло испортить приятного впечатления отчего-то теплого и лучезарного. Ощущение сказки, которым пропитано Рождество, все ещё парило в воздухе и вкусный пирог с паштетом продлили его.

Грелль казался совершенно счастливым. Сегодня большая часть слуг отдыхала, и он попал в число тех, на чью долю выпал выходной. Насытившись остатками пиршества, он с величайшим удовольствием вернулся в свою комнату и проспал еще несколько часов.

Господа планировали выезд и, как слышал мальчик, Леди Корнелия пожелала навести родню, а значит, семья Ти Спирс вернётся лишь к следующему дню. Выходные были не такой большой редкостью, особенно в Воскресенье. Религиозной натуре госпожи претила мысль о том, что её слуги работают по воскресеньям, поэтому работа кипела только на кухне. Обычно в Воскресенье слуги работали посменно, но чаще всего Мистер Блэк назначал провинившихся работать в праздники, тем самым дополнительно наказывая их. Сам дворецкий не считал, что Господь может разгневаться от того, что кто-то работает в обычное Воскресенье, но предпочитал внушать слугам мысль, что именно из-за своей лени и проступков те работают в день, когда Господь наказал людям отдыхать. Сатклифф, чье наказание за разбитые сервиз работал каждую субботу и воскресенье несколько месяцев, с особым восторгом встретил свой первый выходной.

Выспавшись и вновь подкрепившись, мальчик задумался над тем, как провести этот день. Эмили и Клара сказали ему, что мистер Блэк поехал сопровождать госпожу, а потому все слуги оставались под надзором все ещё больной миссис Лемм. Обрадовавшись такому повороту, мальчик решил сходить в конюшню.

Грум Том уехал вместе с господами, и смотреть за лошадьми остался только его помощник – молодой человек лет двадцати пяти с короткими темными волосами, серыми глазами и каким-то длинным, почти лошадиным лицом. Это был Стивен Раф. Стивен был неплохим парнем, но ощущалась в нем некая затаённая хитрость, что-то подлое было в нем. И хоть выглядел он в высшей степени благонадежно, что-то все равно смущало Грелля. Раф был большим охотником до лошадей и женщин, поэтому все служанки остерегались его, а мистер Блэк постоянно делал всевозможные выговоры за неумение держать себя. И все же, лошадей Стивен любил больше. Был в нем некий огонь, какой бывает у жокеев на скачках. Поговаривают, что и сам он был хорошим наездником, что не удивительно.

Простой парень Том и Стивен были очень не похожи и Грелль, очень любивший грума, с неким недоверием относился на Рафу а тот, в свою очередь, подшучивал над мальчиком, правда, делал это не зло.Заметив Сатклиффа у конюшни, Стивен поприветствовал его.

- Что, отдыхаешь? – поинтересовался мужчина.- Ага, наконец-то. А ты? – спросил мальчик, ощущая некую неловкость.

- Работаю. Блэк снова отсчитал, - ухмыльнулся Раф.По тону и улыбки Грелль сразу понял, что молодой человек получил наказание за очередную попытку позвать на свидание одну из служанок, но обычно ему не везло. Миссис Лемм держала своих девочек так, как будто они породистые лошади или собаки, за которыми нужно следить и предостерегать все попытки сближения с низкосортными существами. Экономка, как образец хорошего нрава, следила за нравами остальных, грозя выкинуть любую девушку, в чьей чистоте и непорочности она усомниться.- Как Бетти? – поинтересовался мальчик, входя с Рафом в конюшню.- Здорова, как бык, - хмыкнул юноша. – А ты зачастил в конюшню. Покататься, что ли хочешь?

- Я не умею, - честно признался слуга, оглядываясь по сторонам. Лошади ржали и по тому, как они беспокойно переступали с ноги на ногу, было видно, что приток свежего воздуха взбудоражил их. В конюшнях осталось еще два жеребца и кобыла Бетти. Силач – самый грозный и мощный конь в табуне, Бетти его матка и молодой чистокровный жеребец – Стрела, подаренный господину ТИ Спирсу прошлой весной. Больше всего Рафу нравился Стрела. Ещё молодой, но очень энергичный, гнедой жеребец обладал действительно выдающимися качествами – крепкий, налитой, как яблоко круп, широкие ноздри, мощную грудь и красивое длинное тело. Ноги у него были высокие, тонкие в белых гольфах, грива длинная и прямая почти каштанового цвета. Копыта не были огромными, как блюда, какие были у Силача, но было в Стреле что-то тонкое и изящное, аристократическое. Раф любовно поглядел на Стрелу и конь, видимо ощущая восхищение, направленное на него, фыркнул, пододвигаясь ближе.

- Эх, прокатиться бы на нём, - мечтательно произнес Раф. – Этот стоит целое состояние, а ведь и нельзя было сказать, что этаким красавцем вымахает. Подарили гадкого утенка, а вырос – лебедь!

Грелль не понимал, почему Стивен так восхищается Стрелой, лично ему больше всего нравился Силач, что привык к мальчику и всегда любовно терся храпом об его руку. Том же искренне обожал Бетти. Часто молодой конюх подходил к кобыле, и, положив руку ей на голову между двумя острыми ушами, гладил, любовно приговаривая: - «Ах, Бетти, моя милая Бетти».- А разве тебе нельзя его выезжать? – поинтересовался Грелль.

- Мне нет. Его Ти Спирсы хотят на скачки предоставлять. Эх, вот бы и мне на скачки. С ним будет специальный тренер выезжать. Но, знаешь…Глаза юноши загорелись, и Грелль ощутил что-то недоброе в том огне.

- Сегодня ведь нет никого. Точно. Я прокачусь на нём.- Но тебе же нельзя! – испугался мальчик.

- И что же, если об этом никто не узнает? – усмехнулся Стивен. – Ты ведь не расскажешь? Грелль промолчал. Он уже попадал в ужасно неловкие и опасные ситуации и не хотел попадать в них снова. Но, Раф, видимо истолковал его молчание как-то по своему.

- Ты верно и сам хочешь, да? – произнёс он, - ну так я тебя научу. Да! – громко сказал он, заметив сомнение и удивление во взгляде слуги, - научу.

- Ты что! – воскликнул Грелль, но Раф уже не слушал его. Мужчина подошел к седлами вытащил два. Вручив Греллю остальную амуницию, он позвал мальчика, чтобы тот помог седлать Стрелу, но Сатклифф стоял на месте.

- Что? Первый хочешь? – недовольно произнёс Раф. – Ах, черт с собой. Тогда седлаем Бетти, а после Стрелу. Грелль хотел возразить, но Стивен совершенно не слушал его. Он, как мальчишка, с нетерпением седлал лошадь, крепко затягивая ремни. Как отчаянно он хотел помчаться верхом на Стреле. Мальчик никогда раньше не видел настолько сильного нервного возбуждения и этот огонь, которым, казалось, был охвачен младший конюх, передался ему. Теперь уже и Сатклиффу хотелось прокатиться верхом и, несмотря на свой страх, он, когда Бетти была готова, с волнением повторял за Рафом, показывавшим ему, как нужно вскидывать ногу, чтобы запрыгнуть в седло. Первые разы у мальчика ничего не получилось, но Бетти, довольно ласковая и смирная кобылка, с терпением ожидала, когда он всё-таки запрыгнет.

- Значит так, - сказал Раф, стоя перед Греллем, неуверенно восседающим на спине лошади. – Не рви ей рот стременами, но и не позволяй себя унести. Не сбивай лошадь. Я покажу тебе, как двигаться, а ты постарайся попадать в такт, понял?

Сатклифф кивнул и постарался повторять все движение младшего конюха, ощущая, как сильно его потряхивает при движении на лошади. Бравый огонь прошел и теперь мальчик ощущал, как пружинистая походка Бетти заставляет его вздрагивать при каждом шаге кобылы.

Двигаться единым ритмом было тяжело. Сначала у мальчика вообще ничего не выходило и каждую минуту ему казалось, что он сейчас упадет. Спасало только то, что Бетти хоть и давно не была на улице, не испытывала горячности, от которой, казалось, кипел Стрела, а потому шла неспешно, позволяя мальчику приноровиться. Больше получаса Грелль пытался подражать манере лошади, но у него мало что получалось. Он боялся держаться за узду, поэтому пытался править иначе, но ничего не выходило. В конце концов, он взял в руки повод и осторожно пытался вертеть головой Бетти, на что так покорно вела голову в ту сторону, в которую натягивался кожаный ремень. Тогда, сидя на кроткой, как ягненок Бетти, мальчик не знал о том, как сильно повезло ему сидеть на этой прекрасной английской лошади. Если бы по воле случая сидеть ему на Стреле, рожденному для быстрого бега, то слуга, несомненно, поломал бы себе пару костей.

Сорока минут езды на Бетти показалось Рафу достаточно и он, поздравив мальчика с первым выездом, расседлал кобылу, отведя её в конюшню. Бетти выглядела более оживленной, было видно, что моцион пошёл ей на пользу, хоть и доставил некоторые неудобства неумелым седоком.

Разобравшись с Греллем, Стивен уже без беспокойств, вскочил на разгоряченного коня и Стрела, ощутив копытами твердую, мерзлую землю, втянув большими ноздрями морозный воздух, помчался вперед. Сатклифф с удивлением смотрел на то, как помчался чистокровный жеребец, как его длинные и стройные ноги быстро сменяли друг друга и огромный зад поднимался и опускался, каждый раз, когда жеребец выбрасывал задние ноги. Но не только Стрела был великолепен. Раф, преобразившись, крепко держал поводья в руке, не позволяя жеребцу ослушаться его. Несколько раз Стрела вставал на дыбы, и казалось, вот-вот скинет наездника, как Стивен, отклоняясь назад и крепко сжимая поводья, ставил коня на месте. Видя, как быстро несется конь, как его поджарое тело словно рвет воздух, Грелль понял, отчего жеребца назвали именно так. Он и в самом деле походил на стрелу. А как красиво его каштановая грива развеивалась на декабрьском холодном ветру!

Закончив импровизированный забег, Стивен завел жеребца, гордо почесывая его по гриве. Конь взмок и потому Раф насухо вытер его плечи и шею полотенцем, после чего добавил ему соломы. Грелль был глубоко поражен этой сценой. Ему казалось, что он видел не просто выезд, а настоящую битву, между конем и человеком. Как яростно пытался Стрела скинуть своего седока и с какой жесткостью и огнём в глазах юноша пытался укротить зверя. Эта была битва, доминирование, демонстрация силы и что-то внутри мальчика забилось от этой силы. Она влекла его и поражала, но он не мог понять, отчего и что именно в ней поражало его.

Весь оставшийся день и вечер он всё думал о тех впечатлениях, что так занимали и смутили его. Вспоминая, как умело гарцевал Раф, Грелль думал о том, какое восхитительное чувство тот должно быть испытал. Что-то свободное и дикое веяло от того выезда и Сатклиффу самому хотелось ощутить эту свободу.

Через два дня Ти Спирсы вернулись со своими слугами. За это время он уже дважды бывал в конюшне и учился управлять Бетти. Во второй день это вышло у него намного лучше и, ободренный своими успехами, Грелль даже решил пустить кобылу в быстрый аллюр, но едва не свалился со спины. Стивен лишь посмеялся над ним, но без злобы. Глаза Стивена, казались, были наполнены счастьем. Он сиял, как новенькая монета, а Стрела, чувствуя, что его вновь поведут на улицу, нетерпеливо дышал. Сатклифф вновь любовался на эту прекрасную схватку, сердце его замирало и сжималось – как же смел и храбр Раф и как красив Стрела, гарцующий под ним.

На третий день выезд не удался из-за дождя, и Греллю пришлось довольствоваться только короткой прогулкой. Но на этот раз идти легким шагом было совсем легко,и Бетти даже прибавляла ходу, чувствуя, как уверенно мальчик сидит в седле.

- Вот бы стать конюхом! – с мальчишеским восторгом говорил про себя Грелль, возвращаясь домой. Его буйное воображение рисовало самого себя верхом на Стреле. Ему мерещилось, что он мчится верхом по полю, а Стрела одним прыжком перелетает длинные и высокие овраги. Он ощущал, как ветер развивает его отросшие волосы и как ласкает он бледные щеки мальчика.

Однако возвращение господ вернуло Сатклиффа в реальность, а Мистер Блэк, что снова начал командовать им, вновь указал место. Ах, как же ему хотелось хоть на один день стать кем-то другим! Думать о другой жизни было приятно, но вместе с тем он ощущал в этих мыслях что-то постыдное. Разве же не должен он быть благодарен за ту милость, которую к нему проявили? Должен, он чувствовал это, но спустя год значимость столь высокой милости сильно утратилась. Грелль не думал о том, что за кровь текла в его жилах, но порой он ощущал необъяснимую тягу к вещам, которые едва ли могли интересовать других. Он ощущал в себе странные поэтические порывы души, но не мог их выразить и они лишь мучили его, так и не став чем-то конкретным.

Спустя неделю после Рождества, когда Грелль убирал зал, к нему подошел молодой господин. Убедившись, что они одни, мальчик обратился к Сатклиффу.

- Мне очень жаль за тот случай, - начал он, ощущая себя пристыженным. Ему было действительно стыдно и жаль, что его родственники так жестоко обошлись с невинным человеком. Это было так не аристократично и глупо, что Уильям ощущал себя запятнанным чем-то.

- Ничего страшного, сэр, - выговорил слуга, опустив взгляд в пол. Ему было неприятно и стыдно вспоминать об этом, а еще он видел как тяжело и стыдно говорить об этом его господину.

- Нет. – Твердо сказал Уилл, - это серьезный проступок. Однако же, подобного не повториться.

- Спасибо, сэр, - проговорил мальчик, стараясь не смотреть в глаза Ти Спирсу. Уильям посмотрел на лицо Сатклиффа, тот продолжал смотреть в пол и что-то в этом покорном жесте начала раздражать мальчика. Ему казалось, что такая рабская покорность не должна быть в характере столь благородного молодого человека, как Грелль. Он был уверен, что этот особенный мальчик должен обладать чувством собственного достоинства, но в тоже время (этого Ти Спирс не знал), его бы оскорбила непокорность того, кого он считал ниже по рождению.- Ты переписываешь басни? – вдруг спросил Ти Спирс, пытаясь перевести тему разговора. Почему-то ему нужно было говорить с этим человеком.

- Да, сэр. – Грелль правда начинал, но не особо продвинулся в этом занятии.

- У тебя было много ошибок в поздравлении, - холодно заметил аристократ и тут же осёкся, заметив, как вздрогнул слуга. Сатклифф закусил губу и голова его, немного опущенная, опустилась ещё сильнее. Только сейчас Ти Спирс подумал о том, как, наверное, сложно было этому ребенку писать слова, которых он не знал. Да и писал ли он когда-нибудь раньше?

- Но, это ничего, - добавил молодой господин, стараясь исправить допущенную ошибку, - главное желать научиться чему-то и тренироваться.

- Да, сэр, я обязательно буду стараться, - подняв глаза, ответил Грелль. И хоть взгляд его больше не выражал обиды, стыда и боли, в нем оставалось что-то печальное.