IX Past (2/2)

- Куда повезли мужчину? – едва не вскрикнула Монтеграль, судорожно заламывая руки, в то время как губы подрагивали, а карие глаза блестели от страха и боли.- В ту сторону, леди,- мужчина указал тростью куда-то в конец улочки, где за несколькими домами следовал пустырь.- Уж будьте покойны…Но Николь уже не слушала своего попутчика, лишь сорвалась с места и, поднимая полы легкого, едва летнего платья, ринулась в сторону дома, в который были распахнуты двери. И все это казалось странным, ведь сейчас деревянные объятия были распростерты отнюдь не гостеприимно, как ранее. Веяло холодом и смертью.- Марта! Марта! – срываясь на хрип, кричала Николь, хватаясь руками за перила лестницы, ведущей вверх.Двери в комнату, где Монтеграль проводила большинство своего времени, читая стихи и играя, почти как на настоящей сцене, была распахнута настежь, так же как и дверь внизу. Марта Батхен была комедианткой в одном из местных театров: Марсель обустроил для вечной возлюбленной нечто схожее со сценой, прямо у окна. Только там мрачноватая и замкнутая Марта расцветала, превращалась в чайку, вольную в своем полете. У вампиров есть вся вечность, чтобы научиться делать то, что тебе нравится. И Марта Батхен выбрала для себя театр. У нее был очень хороший выразительный голос, дикция, тысячи образов. Марта Батхен была женщиной, на которую Николь стремилась быть похожей. Марта Батхен смеялась – Монтеграль подражала ее смеху, Марта играла – обращенная ее неумело имитировала.

Марта Батхен была мертва.

Огромные серые глаза, прежде такие выразительные и многогранные, теперь бесцельно смотрели куда-то вверх, застывшие в немом крике. Волосы цвета пшеницы струями разметались по дощатому полу, мокрые и грязные от крови. Это придавало кудрявым прядям оттенков рыжего, потому Николь вспомнила свою первую мученицу.

Белоснежное платье, которое Марта Батхен одевала только в праздники – в день выступления – было залито багровыми брызгами крови, а лужи их неизбежно ползли все дальше.

Прямо из грудной клетки уродливо выпячивался деревянный кол, едва подрагивающий в лучах солнца из настежь распахнутого окна. За ним пели птицы, гремел народ, возмущенный властью, торжествовала музыка.

Слезы катились по щекам, будто не собираясь останавливаться, багровые разводы чертили на полу причудливые узоры, доски безмятежно утопали в вязком алом. Пальцы на руках беспомощно сжаты, а из них вырывались потоком несколько лепестков розовых цветов шиповника. ?Оказавшись одной, прежде всего сделай глубокий вдох, оглянись и попробуй начать все заново.Залечи раны?- прежде говорил Марсель, обращаясь в первую очередь к самой Николь.Марта Батхен была мертва. Убита деревянным колом, который безжалостно воткнули в сердце, как загоняют нож в теплое масло.

И вместе с Мартой Батхен были мертвы все надежды на семью.

Больше не было никакого ?мы?, а была лишь одна Николь, у которой просто не оставалось сил жить дальше. И глубокий вздох, который нужно было сделать, давался с трудом, словно в легкие, как в тугой мешок, насыпали битого стекла.

Это был тот самый поздний вечер, когда Николь выпила досуха первую девушку в своей жизни. Она рыдала как ребенок, потому что была ребенком, билась в крепких руках своего патрона, кусала до крови костяшки пальцев, пытаясь умерить эту страшную боль, даже не подозревая, что болит вовсе не затылок, по которому словно ударили обухом, а внутри, где бурлила адская смесь из экстаза, адреналина и стыда.

Наконец запасы слез иссякают, уходит истерика, а Николь беспомощно обмякает в объятиях Первородного, лишь иногда вздрагивая, как вздрагивают молнии перед раскатом тяжелого грома.

- Ты можешь отключить их,- мягкий голос шепчет прямо в ухо, словно змей-искуситель, которому запрещено подчиняться, тяжко сопротивляться.- Отключить эмоции, чтобы не чувствовать боль.Монтеграль елозит щекой по плечу Элайджи, вытирая о рубашку свои слезы вместе со страхом, который пришел чуть погодя.

- Тогда что от меня останется?Эти слова заставляют задумываться не только ребенка, ведь мысли детей самые верные, чистые, правдивые, пусть и слишком прямые.Что остается от вампира, когда он выбрасывает свои чувства и эмоции, словно ребенка на чьем-то пороге? Кто он будет после этого, скажи мне?Николь только тогда поняла то, что этой вампирской сущности не существует, и никогда не будет существовать. Мысли вспыхнули, словно в пожаре, но труп под ногами, лужа крови и широко распахнутые детские глаза все еще вселяли ужас, а лить слезы уже не было сил. Прожив столько лет, понимаешь, что отключать эмоции и вовсе бессмысленно, не то, что невозможно. И все, кто отключают в себе последнее человеческое – лишь ломаки, обреченные всегда быть мертвыми даже в своих собственных глазах.

Николь Монтеграль не хотела умирать, но больше всего она не хотела чувствовать что-то еще.Неопределенность сводила с ума. Шел тысяча четыреста двадцать второй год. Год перемен во Франции и переворот в жизни Монтеграль.*Король умер, да здравствует король!

** Цветы шиповника – залечи раны. Дурман – обман, предательство.