VII Past (1/2)
Двое не спят, двое глотают колеса любвиИм хорошо, станем ли мы нарушать их покой?
Нью-Йорк, наше время~
Николь снова просыпается от ночных кошмаров, что заставляют ее еще несколько часов стоять на балконе и дрожать от холода, зарываться лицом в снежные горки на перилах. После того, как она начала перечитывать и переписывать мемуары, сохраненные с 1348-го года – ее не оставляет желание броситься на поиски своего единственного Бессмертного, а клокочущее и жаркое пламя внутри из никогда не гаснущих угольков вспыхнуло вновь, словно оживляя события минувшей давности.
Лицо Элайджи обращенная помнит так же ясно и ярко, как и ужасную трагедию ?Черной смерти?. Он и не уходил из ее сердца, словно вцепился в него руками, не разрешая выкинуть.
Николь, в последний раз окунув в снег пылающее лицо, заходит обратно в дом и садится за ноутбук, где уже две недели торчит недописанная статья для исторического журнала.
Вампиры не умеют засиживаться на одном месте долго – и дело не только в постоянной смене впечатлений из-за обострившегося чувства меланхолии, а и в том, что лет через пять люди начинают подозревать то, что их сосед, друг или любовник ни капли не постарели, когда собственная молодость уходит.
Все эти годы Монтеграль не менялась ни капли – то отращивала, то состригала волосы, меняла одежду, дома, города, работы, целые страны. Ей не врали, когда говорили, что у вампира есть целая вечность, на то чтобы сделать все, чего душе угодно.
Пока ты нетленен – у тебя есть целая вечность, чтобы узнать все.Успокоив дыхание, брюнетка достала из выдвижной полки в столе большую старую тетрадь темно-зеленого выгоревшего цвета и открыла, ориентируясь по змеевидной серебряной закладке, где кровью, уже подсохшей и побагровевшей, на титульной странице значилось: Эдем должен быть разрушен, ибо не бывает ничего вечного!?
Сегодняшней ночью было невероятно холодно, а за окном выл мерзкий февральский ветер – близилось утро, где-то за горами, должно быть, уже вставало окоченевшее от морозного ига солнце.
Николь дрожала, свернувшись под одеялом – ее измучил голод, сопровождаемый невероятной лихорадкой. Пару раз за ночь становилось так невмоготу терпеть, что Монтеграль кусала сухие губы клыками до крови и жалела, что не может почувствовать себя настоящей мученицей – раны тот час заживали, а голод был сильнее всякой боли.
Где-то за океаном гремел гром, бурными раскатами жужжа по волнам – близился шторм.У Монтеграль обмерзли руки, но в груди клокотало почему-то до сих пор горячее сердце, как она считала сама. Обращенная поднялась с кровати только потому, что простыня изрешетилась колючим льдом.Лампадка под потолком ходила ходуном, а на полу уже была подсохшая лужа масла. Гудели окна, а вспышки молний были такими внезапными и сильными, что на несколько секунд девушка почувствовала себя будто на палубе корабля, который движется через шторм.
Если домик смоет ночью, то они выживут…
Это было маленькое сырое убежище на берегу, где волны смывали песчаный берег, а Элайджа порой рассказывал удивительные сказки.?Для меня, маленькой букашки родом из южной Европы, рассказы о землях, где никогда не было чумы, становились утопичными историями, интересные ночные разговоры о легендах созвездий, когда мы лежали на холодном песке, казались враньем.
Однако Элайджа обещал мне, что до конца будет честен со мной. И позовет с собой, когда придет пора уходить ко дну?.
Внизу, на первом этаже, в фойе, где собрались вусмерть пьяные беженцы ото всех уголков Европы, сейчас уже хохотали во всю, хлебали рьяно как сумасшедшие разбавленное пиво, давясь и утробно кашляя, склоняли к разврату таких же беженок. Под ногами творилась настоящая вакханалия, вызывающая паршивое ощущение, будто на тебя вылили грязь. Завязалась драка, на первом этаже громилы уже размахивали кулаками и бутылками с отбитым дном; пролилась чья-то кровь – Николь решилась пройти по коридору еще чуть дальше, скованная страхом и желанием. Люди внизу были легкой наживой, но такой отвратительной на вкус, потной и жирной наживой, что при одном упоминании о ней голод исчез сам по себе. Крови стало больше, обращенная практически слышала за всеобщей руганью, как жилы скользят по сгнившим столешницам, бисеринками спускаются на заплеванный пол, грязную одежду. Грязной крови – грязь. В голову пришла безумная мысль: вот бы подкараулить какого-нибудь совсем безобидного, когда он решит пойти наверх,и тогда…
Мстивые раздумья прервал громкий скрип половиц на лестнице – Николь взволнованно задержала дыхание, перестав дышать. Она стояла в тени, где хозяин придорожной гостиницы собирал хлам вроде тряпок и швабр. Там воняло отвратительно, но брюнетка была готова терпеть. Она застыла словно барс, завидевший добычу в заповеднике, полном свиней. Мужчина – это было ясно по хриплому сбивчивому дыханию – наконец-то добрался до последней ступеньки и сделал пару шагов в коридор. Лампадка к тому времени догорела совсем, испустив последний воск.
Дождь, напротив, усилился, захлестнув окно полосами, блестевшими в свете луны.
- il pleut a seaux*,- заплетающимся языком объявил пьяница. Француз. Лет сорока. Он был невысокого роста, плечистый. От него не пахло кровью. Только пивом и кислым потом: наверное, не по его душупришелся удар битой бутылкой. Дрожащим и неуверенным шагом мужчина добрался до окна, а затем, применив недюжинную силу, закрыл скрипящие деревянные створки, наделав при этом немало шуму. Когда, наконец, он покончил с этой проблемой, то прислонился к окну спиной, при этом заметив яркую белую рубашку в углу:-Putain de merde! – ругнулся он, однако совсем беззлобно и без страха. Скорее всего, ему просто хотелось выбраниться. Только сейчас Николь подумала, что неосмотрительно выбрала место для засады. Пьяный, конечно, видел не дальше вытянутой руки, но смывшееся пятно в углу не смог пропустить мимо заплывших глаз.
Грязной рукой протерев лицо от брызг, попавших на лицо, когда бесстрашный пьяница боролся с окном, он подошел поближе и тогда уж, несомненно, заметил, что перед ним молодая девушка. Николь по-прежнему не двигалась и молчала, наблюдая за тем, как щурится француз, пытаясь разглядеть в темноте лицо незнакомки. Когда он закрыл окно, то уничтожил и единственный источник света, поэтому сейчас в коридоре царствовал гнетущий полумрак. Теплый желтый свет судорожно бился с первого этажа, но сюда не проступал.-Tu es un fant?me?** - осведомился путник, почему-то улыбаясь при этом как пьяный волокита. Однако Монтеграль подобный тип мужчин не привлекал, хотя версия с призраком ее позабавила. Она без тени улыбки качнула головой: француз поинтересовался ее именем.
- Kole,- девушка отозвалась практически не думая, а затем добавила.- И я тебе снюсь.
Разговаривать на французском уроженке Парижа страсть как понравилось, потому что число ее собеседников сократилось вдвое из-за чумы. И сам француз девушке пришелся по душе.
Последняя дверь направо…Ржавые петли предательски задрожали-заворчали, и новообращенная просочилась в комнату вместе с очередным порывом ветра. Лунный свет из приоткрытого окна падал прямиком на пол, отпечатываясь голубоватыми зарешеченными квадратиками на гнилых досках, пропахших тиной и рыбой.
- Мне очень холодно, кровать будто пропахла рыбой, не могу там спать.
Первородный с глубоким вздохом садится на кровати и, запустив в волосы ладонь, откидывает их назад. В его руках какая-то старая и потрепанная книга, однако, при появлении Николь Майклсон поспешил закрыть ее и отложить на пол.
Обращенная языком подхватила сползшую понижней губе каплю теплой крови. На ночной рубашке расползалось уродливое багровое пятно, казавшееся чернильным в этой полутьме.
В детстве Николь до беспамятства боялась грозы и всегда приходила к матери в комнату по ночам, чтобы уснуть, пока та читала сказку. И Элайджа, грубо говоря, заменял обоих родителей. Это он виноват – он породил ?новую? Николь Монтеграль, он ответственен за то, что приручил ее, только он, он ее единственный родитель.
И поэтому сердце Николь ухнуло куда-то вниз, к пяткам, когда Элайджа уставшим и мирным тоном предложил:- Можешь лечь здесь.