IV Past (1/1)
В июле 1348 года чума проникла в Руан, где ?не стало места, чтобы похоронить умерших?. Элайджа появился в Европе как обычный путник, спугнув этим все северное побережье. Гордый холодный и неприступный – именно таким его представляла Николь, когда Первородный появился в Париже. Майклсон тогда был еще совсем молодым вампиром, и обращение для него было что-то вроде игры в салки – правда, передавалось бессмертие как неизлечимая инфекция. Как та же чума.
И нахлынувшая пандемия не была закрытыми воротами для Элайджи – он ловко перешагнул сквозь этот хлипкий барьер.Первородный был хуже всякой чумы. Только потому, что в далеком будущем медицина нашла способ лечить ее, а от вампиризма не было панацеи. Николь была убеждена в том, что бессмертие – болезнь, всю свою ?жизнь?.
Монтеграль никогда не задумывалась о том, как Элайджа, просто путешествуя по городу, смог ощутить чье-то слабое сердцебиение. Ей так же не приходило в голову то, почему Первородный оказался в самое подходящее время и почему выбрал ее, а не тысячи других полудохлых, разбросанных по всей Франции…?
Николь Монтеграль была и остается уверенной в том, что все, произошедшее с ней – не иначе как крик судьбы. Сам Элайджа так же никогда не сможет ответить на этот вопрос, который терзал его более пятисот лет.
Николь вела свои мемуары с 1348 года, когда холодной февральской ночью Первородный исчез из ее жизни так же стремительно и внезапно, как и появился, тем самым вырвав из груди еще неопытной и глупой вампирши огромный кусок сердца, навсегда превративМонтеграль в кучу лохмотьев, способных лишь на то, чтобы питаться и выживать. Начиная с сороковых годов Николь все это время несла в своей запачканной кровью душе образ – идеал мужчины, которому готова была отдать всю вечность. Майклсон же был… немного другого мнения. ?Второго сентября мы с моим единственным Бессмертным покинули Париж – это было словно падение с высокой лестницы, где отсутствовала единственная ступенька. Мы шагнули за черту столицы – и словно окунулись в ужасные сновидения, каких я не видела никогда. Силясь скорее добраться до океана, мы путешествовали вдоль реки Сены. Именно там Элайджа научил меня питаться…?
Они передвигались только по ночам – все остальное время проводили в ужасных и захиревших кабаках, люди в которых насквозь пропахли смертью. Первородный всюду представлял Николь как свою молодую супругу, бегущую из Неаполя и страдающей непереносимостью солнца. Эта причина значительно упрощала жизнь обеих сторон – кабатчики на тракте более не задавали сложных вопросов, на которые отвечать было рискованно. Она объясняла, почему эти двое, ни капли не тронутые чумными признаками, появлялись лишь с восходом солнца, а исчезали с его заходом.
Чувства Николь обострились до безумия – она могла ощущать запахи ничуть не хуже, чем любой известный парфюмер, видеть в темноте и слышать даже лучше самой дорогой кошки, воспринимать яд в бокалах, что создавали лучшие алхимики. То же самое случилось с ее характером – любое, даже самое мелкое падение вниз, любое гневное слово в сторону обращенной чертило будущий скандал, когда Монтеграль драла на части все, начиная от досок и заканчивая людьми. Она пыталась приспособиться – для нее это было невероятно сложно. Каждое утро, когда Николь засыпала в очередной комнате с занавешенными окнами, она начинала вспоминать погибших родителей и братьев, истерика шла за истерикой, словно Монтеграль впала в какой-то транс, в котором постоянно вспоминала то, что ранило ее.И это задевало еще сильнее.Элайджа относился к ней как к ребенку, маленькой и неопытной девочке, которая только-только переживает переходный возраст. Николь была для него как младшая сестра, которую необходимо учить самым азам, хотя ты сам еще мало-мальски начинаешь разбираться в новой жизни.
- Пить зараженных вампирам не то, чтобы опасно, но вызывает у меня дикую неприязнь,- Элайджа поудобнее улегся в высокой траве за холмом, где прекрасно обозревалась долина - собирали урожай. Древний поманил подругу рукой, и та легла рядом, вдохнув в легкие и память вкус опавшей листвы, сырой земли. Тут Майклсон указал взглядом куда-то за высокие колосья, где обычный человек увидел бы силуэт, а вампир видел сам образ.
Это была девушка лет двадцати. Высокая, стройная. Ее руки пахли смолой и чистым бельем, железной теркой и орехами, блинным тестом и теплом. Невольно, Николь начала представлять свою мать, отчего острая игла воткнулась в сердце, и оно болезненно сжалось.
Элайджа всегда дышал и говорил очень тихо – свойственно вампирам, свойственно аристократам, поэтому Монтеграль было легко слушать его бархатистый грудной голос – манящий и тянущийся. Первородный был похож на кота, который изредка таял чеширскими улыбками, иногда так забавно порыкивал, когда злился, любил закрывать глаза, подставляя лицо солнцу.- Каждый вампир охотится так, как нравится ему, но я ненавижу криков и насилия,- пояснил Майклсон, вдруг выгнувшись дугой и потянувшись так сладко, что Николь едва сдержала в себе примитивное желание прижать Первородного к своей груди и уснуть, урча от удовольствия.
- Гипноз,- добавил Элайджа.- Самое примитивное внушение – стой, не двигайся и не кричи. Человек после такого не сможет противиться вампиру и ни за что его не ослушается.
С годами этот важный урок изменялся, варьировался, а затем на пути встала новая проблема – вербена. Растение, которое невыносимо вампирам. Уже в эпоху Ренессанса селяне и знать – особенно знать – начали пить эти травы постоянно, так что речи не могло идти не только об укусах, которые парализовали на несколько минут, а и о внушениях, так как они банальным образом не действовали.
Первый опыт ?питания? был настолько отвратительным для Николь, настолько уродливым, что при воспоминании о тех годах ей скручивало желудок.Весь процесс происходил как во сне, в страшном сне, который никогда не суждено забыть – сначала губы шепчут жертве самый обычный и непримечательный гипноз – девушка стоит и не двигается, словно ждет команды, хотя зеленые глаза дрожат от страха, блики слез уже пробиваются наружу. Только тогда Монтеграль решается делать все настолько быстро, чтобы не причинить боль не только своей первой жертве, но и самой себе. И она кусает прямо в горячую шею, клыки больно режут десны, синеватые жилки под глазами словно превращаются в слизких змей. Больно этим осенним вечером было не только бедной девушке, чьи руки пахли заботой и домом. Выпивая бедную до последней капли, как люди выпивают досуха стакан вина, Монтеграль рыдает от отвращения и боли. Продолжает рыдать, когда бескровное тело падает к ее ногам, а прекрасные рыжие волосы разметаются по мокрой земле, Николь слышит, как они допевают последнюю мелодию, искрясь багровым как финал.
Элайджа заботливо поддерживает ученицу под локоть, достает платок и вытирает кровь с уголков губ, с подбородка, смахивает со щек слезы.
Он считал себя виноватым в минутной слабости, когда ?осалил? совсем юную, ничтожную девчонку.Вампиризм еще несколько веков оставался для него и для меня забавной игрой в салки или прятки:если тебя нашли – это значит, что ты недостаточно хорошо прятался.