Часть 4. POV Саши (1/1)
Твою ж мать... Уже битый час подпираю двери операционной. Лиза-таки выжила, но это, как мне сказали, дело поправимое. Вообще таких ?счастливчиков? оказалось немного – человек десять от силы, остальные же остались под обломками упавшего лайнера. И все эти десять человек сейчас располагаются в операционных лучшей столичной больницы – уж об этом министерство позаботилось, ведь простой народ не летит из Берлина первым классом. Черт, даже не представляю, что будет, когда ее родители узнают. Судя по рассказам девушки, они далеко не из тех, кому плевать на судьбу собственной дочери. Как моим, например. Им вообще по барабану, как я и что со мной. Купили на восемнадцатилетие мне небольшую однушку, да сбагрили от себя подальше. С тех пор я их вижу лишь пару раз в месяц: когда они денег подбрасывают (мы условились, что до конца моего обучения я могу не работать – они будут содержать), и порой просто пересекаемся на улице, ведь (и на том спасибо) квартира у меня в соседнем дворе. Ко мне они не заходят, когда прихожу к ним – тоже не особо радуются. Потому-то, спустя пару месяцев после переезда, я перестала ходить к ним. Ну и ладно, переживу. Я и в детстве их нечасто видела: отец уважаемый врач, часто ездит на международные конференции, а мама, его главный помощник, постоянно рядом. Провела я почти всю свою жизнь с няней. Хорошая бабулька такая, кстати. Она и сейчас ко мне временами захаживает, приносит что-нибудь вкусненькое, ведь сама-то я готовить не умею, полуфабрикатами из магазина питаюсь. Она об этом знает, вот и заботится. Няня всегда мне заменяла маму. Помнится, когда мне еще не было трех, я вообще ее мамой называла. А моя настоящая мать всегда жутко сердилась из-за этого. Типа, какая она мне мать, бла-бла-бла... А я, что, виновата, что ли, что меня собственные родители с пеленок на воспитание тетке какой-то отдали?! Они ее даже увольнять порывались, но я капризничала, новые няни не выдерживали, и всегда возвращалась Александра Леонидовна, которую я со временем начала называть просто бабой Шурой. У нее сын (отец-одиночка) на шахте погиб, а внучка уже выросла, теперь у нее своя семья, и она только изредка навещает бабушку. Вот баба Шура и считает меня своей второй внучкой.Но сейчас не о том. Не вовремя на меня ностальгия по давно прошедшим временам нахлынула. Сейчас главное Лизу вытянуть. Хотя я-то что могу сделать? В биологии я не сильна, потому шанса стать врачом у меня никогда не было, да я и не стремилась. А простой учитель мало чем может помочь человеку, попавшему в страшную авиакатастрофу. Черт, как же это жутко, все-таки... Вот были люди, летели, возможно, к родственникам, возможно, по работе, а сейчас их уже нет. Каково теперь их родным и близким? Как когда-то тоже случай был: у маминой подруги зять слесарем на каком-то предприятии работал. Что-то с жилищно-коммунальным хозяйством связано. Так вот, ему надо было чего-то там в подвале одной старой многоэтажки сделать. А там труба водопроводная немного протекала. Совсем немного, вода еле капала. Он взялся зачем-то за эту трубу, и его убило током. Оказывается, труба мокрая была, а чуть выше проходил электрический провод. А дальше уже чисто физика... Представляете? Ушел человек на работу, а оттуда его привезли. На катафалке. Жутко. Действительно жутко...Задумавшись о несправедливости жизни, я не заметила, как из операционной вышел врач. Он легонько потрепал меня по плечу, заставив кожу покрыться миллиардами мурашек, и сказал одну-единственную фразу, заставившую внутри что-то оборваться: ?Ваша подруга в коме?.***Каждый день я проводила в больнице, эти белые стены уже порядком давили на психику. На следующий день после трагедии из Берлина прилетели родственники погибших и раненых. Эта больница буквально наполнилась скорбью и трауром. Из некоторых палат отчетливо слышен был плач с тихими подвываниями, а ?обитатели? двух других уже покинули больницу и этот мир вообще. Я видела, как за носилками с уже мертвыми телами, накрытыми простыней, бежали близкие умерших, как они умоляли медбратьев не забирать их родных. Это все было настолько ужасно... Но еще хуже было то, что вот уже почти две недели моя подруга по переписке, которую я видела только через окно реанимации, по-прежнему находилась в состоянии комы. Не было никаких сдвигов: ей не становилось не лучше, ни хуже. Врач только разводил руками, мол, время покажет, а пока что медицина бессильна. Он говорил, что девушка сама должна бороться. Если захочет – выживет, нет – нет. Я не понимала, как он может так говорить, ведь нужно было что-то делать, Лизу необходимо спасать! Но ко мне, разумеется, прислушиваться не стали. Мама девушки жила у меня. Мы встретились с ней на второй день, когда я в очередной раз стояла у окна палаты, вглядываясь внутрь. Не знаю, что я хотела увидеть. Может, надеялась, что Лиза почувствует на себе мой взгляд и пошевелится... Во всяком случае, ничего не подошло. Кроме того, что ко мне подошла уставшая с виду, почти седая, но еще не старая женщина, спросила, кто я, и представилась мамой Лизки.Больше ничего она выговорить не смогла, лишь расплакалась, закрывая лицо руками. А я успокаивала ее, как только могла.Вы себе представить не можете мое тогдашнее состояние. Я… даже слов не хватает все это описать: всю ту горечь и боль, что выходили вместе со слезами женщины, весь тот хаос эмоций собственной души… Я смотрела на почти полностью седую макушку мамы Лизы, поглаживала ее по вздрагивающим плечам и хотела оказаться на ее месте. Не для того, чтобы узнать, что она чувствует, нет, конечно! Только лишь для того, чтобы хоть на толику избавить ее от этого кошмара, чтобы она не страдала так, как страдают матери, на глазах у которых умирает собственное дитя. Не могу передать это чувство: жалость, смешанная с отчаянием, боль, горесть, какая-то внезапно нашедшая отрешенность… Мне казалось, что вместе со слезами это хрупкое тело покидала душа… Капля за каплей, она скатывалась солеными тонкими струйками по щекам, замирая где-то у линии подбородка, и, чуть погодя, срывалась вниз. Внезапно я почувствовала влагу на своих собственных щеках. Ну вот, снова разревелась…Подобным образом прошло две недели. Как я уже говорила, все было по-старому. Тишь да гладь, если вообще можно так сказать в данной ситуации. Правда, врачи говорили, что несколько раз Лиза плакала… Горькие отчаянные слезы превратились уже в ежедневных гостей, я очень редко видела Марину Олеговну не плачущей. Такого практически не бывало. Разве что во сне. Хотя разве можно те жалкие двухчасовые урывки, в конце которых она всегда с громким криком подрывалась на кровати, назвать сном? Ха-ха, рассмешили. Да и я, в принципе, спала ненамного спокойнее. Каждый день кто-то из нас оставался на ночь в больнице. На случай, если Лиза вдруг проснется. Только пару раз, когда ее маме было очень плохо, мы обе оставались дома: я просто не могла ее оставить в таком состоянии одну. Да, она взрослая женщина, но в такой ситуации даже самый рассудительный и уравновешенный человек может вытворить что угодно. А мне было страшно. Мало того, что в любой момент я могу вот так вот просто лишиться единственно понимающего меня человека, так еще и мама ее…- Саш, спасибо тебе большое… - Сегодня среда. Марина Олеговна только вернулась из ночного дежурства и теперь мы пили на крохотной кухоньке чай. Через полчаса она ляжет спать, а я пойду в больницу. И останусь там на ночь (вчера мне все-таки удалось уговорить ее, что ей совсем необязательно так себя изматывать, потому я теперь буду оставаться в больнице на сутки). Ее нужно беречь, иначе кто будет кормить Лизку вкусным обедом, когда она очнется?- Что вы, Марина Олеговна, вам не за что меня благодарить, я ведь просто присматриваю за подругой. Все будет хорошо. Только верьте, ладно?Женщина немного помедлила, но кивнула мне в ответ и слабо улыбнулась, а я поднялась со стула и, быстро сполоснув чашку, пошла в коридор. Натянуть кеды не составило проблемы, ведь они всегда стоят зашнурованные. Потому уже через пару минут я спешила в больницу, не обращая никакого внимания на укоризненные взгляды прохожих, которых я изредка толкала.Благо, автобус подошел почти сразу, теперь осталось только продержаться еще двадцать минут до нужной остановки, которые я, неотрывно глядя в окно, считала. Вот осталось еще две… одна…- На следующей, пожалуйста! – Я рывком поднялась со своего места, на которое тут же опустилась довольно грузная дама, и прошла к двери. Автобус, наконец, остановился, и я смогла выйти. Идти от остановки совсем немного, потому через десять минут я, восстанавливая сильно сбившееся дыхание, стояла около двери в реанимацию. Еще вчера я решила, что сегодня любым способом, чего бы мне это ни стоило, но проскользну туда, в это царство множества трубочек и аппаратов.
Не знаю, кого мне нужно благодарить за такую удачу. Бога, наверное. Но проблема в том, что я в него не верю. Точнее, не совсем не верю. Я агностик, вот и все. Но сейчас важно не это. На посту медсестры никого не обнаружилось: наверное, девушка отошла по вызову какого-то пациента. Воспользовавшись случаем, я тихонько приоткрыла дверь и вошла внутрь, тут же почувствовав еще более навязчивый и стойкий запах лекарств. Никогда его не любила, а сейчас ненавидела во много раз сильнее, чем когда-либо. Я присела на край койки, где лежала страшно бледная Лиза. Настолько бледная, что ее кожа фактически сливалась с белоснежной простыней, которой она была укрыта. Руки обвивали множество проводков и трубочка от капельницы, а на лице и той части грудины, что была видна из-под укрывала, виднелось немало синяков и ссадин. Некоторые были заклеены пластырем, а левая кисть – забинтована.
Молчание угнетало, потому я принялась рассказывать спящей девушке о том, кто я такая, вспоминала самые смешные моменты нашей переписки, но вдруг замолчала. Мне показалось, что ресницы Лизы чуть дрогнули. Я прождала минуту, еще одну, но ничего не происходило. И я продолжила свой рассказ. До тех пор, пока ее глаза не распахнулись.POV ЛизыАдская боль тысячами раскаленных иголок пронзила все тело. Что происходит, почему я словно проваливаюсь во тьму? Ведь обычно, когда мне больно, я не могу уснуть, а здесь… веки будто налили свинцом, я не в силах сопротивляться… Темнота и боль, смешанная со страхом окутали тело, поглотили все мое существо. Подчинившись им, я просто сомкнула веки, тут же проваливаясь в забытье.Свет. Слишком ярко. И контрастно, ведь только что все было погружено во мрак. Или не только что? Сколько времени прошло? Где я? Почему я здесь? Бесконечное множество вопросов, на которые мне вряд ли кто-то ответит. Вокруг ни души, только липкие сгустки страха ютятся по углам. Мне все так же больно, но крикнуть я не могу. Рот открывается, я изо всех сил напрягаю голосовые связки, но крик не идет, голоса нет. Хотя нет, есть. Но не мой. Я уже могу различить едва слышимые тихие голоса, доносящиеся откуда-то издалека. Пытаюсь идти на звук, но ноги заплетаются, тело почти не подчиняется мне. Пальцы на левой руке вывернуты под неестественным углом, а на всех видимых мною участках тела ужасные синяки, которые навевают на меня еще больший страх. Что произошло, что с самолетом?..Приблизиться к голосам не выходит. Более того, этот слишком яркий свет режет глаза. заставляя жмуриться и прикрывать глаза покалеченной ладонью, которую я почему-то не чувствовала. Но внезапно все стихает, а я вновь погружаюсь во тьму.Так происходило не один раз на протяжении долгого времени: тихие отдаленные голоса, чьи-то всхлипывания… Но все это было так близко и так непостижимо далеко, что хотелось плакать. И несколько раз слезы лились-таки по моим щекам. Слезы одиночества и безысходности. Хм, забавно. Не я ли утверждала, что не бывает безвыходных ситуаций? Видимо, все-таки, ошибалась. В данном случае я не вижу никакого выхода, кроме как, превозмогая адскую боль, идти вперед. Когда идти, а когда, совсем выбившись с сил, ползти, цепляясь пальцами обо что угодно. Только двигаться вперед. А потом снова темнота и страшные картинки перед глазами.Что это? Голос совсем близко. Может быть, я не одна здесь? Или это не голос вовсе? Тогда что? Не понимаю. Оглядываюсь вокруг в поисках источника звука, который становится все громче и громче, будто приближается. Но все вокруг все такое же девственно белоснежное. Только вот что-то изменилось. Я чувствую это. Боль утихла? Нет, стала только сильнее. Тогда что? Ох… Погодите-ка… что это? Трещина? Да нет, быть того не может. А если может? Медленно подбредаю к этой ?трещине? и провожу по ней ладонью. Действительно, все не так гладко. Мне снова показалось, или на мгновение где-то вдалеке промелькнуло что-то? Начинаю отчаянно ковырять пробоину пальцами, неожиданно ухватываюсь за что-то и тяну за себя. Вы когда-нибудь снимали пластами со стен старые обои? Вот и я сейчас чувствую себя так же, ведь эта белая ?обоина? так податливо летит в сторону, открывая мне вид на девушку, которую я вижу немного смутно. И лишь через мгновение я осознаю что лежу, а эта незнакомка склонилась надо мной.