Часть 4 (1/1)

В одном из неснятых фильмов Федерико Феллини На тоненькой льдине в бокале мартини Герой на героине героиня на героине И двойная сплошная пролегла между ними… Ему снится сон. Ничего необычного, просто картинки рождённые мозгом в погоне за короткой расслабленностью и попытке сбросить накопившееся напряжение.Дэниэл спит прямо в Арчи, неудобно скрючившись в кресле пилота, и в сущности не собиравшийся этого делать, но перенапряженное тело решило иначе.Он плохо спал последние пару дней. Мучался странной природы бессонницей, ворочался с бока на бок и почти дотянулся до нерецептурного снотворного, но измученный организм отрубился раньше, чем Дэниэл успел сформировать порыв.Они зависли недалеко от убежища, с противоположного конца туннеля, над небольшим пригорком, в надежде сбить образовавшийся хвост, прилипшим репьем следующий за ними от места зачистки. Каким-то образом машина обходила препятствия, объехала подожженные бочки, заблокировавшие ответвления шоссе и даже ночью создав небольшую пробку. Роршах сразу предложил сбить, и лучше бы так, чтоб в салоне осталось хоть пара живых. Но Дэниэл упорно забрасывал соволёт в виражи, выкручивая в ночном небе сомнительные петли и проверяя на прочность механизмы крепления кресел.Водная преграда оказалась для машины фатальной. Несколько раз крутанув по дуге объезда, преследователи скрылись в тени, но залетать в тоннель сейчас было принято решение повременить и погасив максимум электроники, Дэн приглушил жужжание моторов и цепко уставился за стекло, выгадывая в остовах старых домов и грудах сваленных баков знакомый, бежево-зелёный силуэт. Тут-то его и сморило. Не сразу конечно. Он честно держался, тер глаза, заварил чашку кофе, забросив неприличное количество рафинада в стаканчик Роршаха. Даже несколько раз ущипнул себя за руку, но проклятая сонливость посчитала момент напряженного выжидания лучшим моментом для сна, и упорно бомбардировала мозг термоядерным сочетанием гормонов, от которого рот растягивался в зевке, а веки смежались несмотря на все призывы разума.В конце концов первым не выдержал Роршах. Он хмыкнул, привлекая к себе внимание и коротко махнул рукой, после чего голова Дэниэла безвольно устремилась на скрещенные на погасшей панели руки. Терять такой шанс организм посчитал преступлением.Тело затекло быстро. Крепления костюма впивались в сгибы конечностей, шлем давил на голову, но поднять руки и стащить его хотя бы до шеи не было ни сил, ни желания. Сон настиг несмотря на скованность мышц, затёкшую шею и ноющую спину, окутывая мозг мощным химическим сочетанием, перед которым бессильна даже их собственная природа.Ему снилась тьма, что постепенно рассеивалась, устилая пол под ногами чем-то непривычно мягким и тёплым. Он был без костюма, вообще без всего, и это можно было принять за отражение внутренних желаний, наконец скинуть броню, и даже без душа повалится в кровать, натягивая на голову мягкое одеяло и погружая тело в приятную жесткость матраса. Если бы не руки, жадно трогающие все, до чего только могли дотянуться. И Дэниэл точно знал, кому принадлежали эти руки.Он дёрнул ногой, едва не задев защитный кожух панели, и даже сквозь сон почувствовал взгляд, оторвавшийся от окна и пристально посмотревший на его фигуру. Этот взгляд двоился и во сне Роршах смотрел на него невидимыми глазами, посаженными на невидимом лице, зато вполне четко прошёлся языком по щеке, затыкая рот мокрым, нетерпеливым поцелуем.Захотелось проснуться. Подскочить, пряча раскрасневшееся лицо и благодарить мастеров, что сделали пластины брони слишком жесткими, чтобы можно было разглядеть истинную реакцию тела под ними. И одновременно хотелось застрять в этом сне так надолго, насколько позволял здравый смысл, извиваясь и притираясь к горячему, крепкому телу, что так жадно желало впитать в себя каждый его ответ.Во сне на Роршахе не было всех его слоев одежды, и Дэниэл даже в этом эфемерном пространстве не сразу позволил себе опустить взгляд ниже дозволенного и уж тем более просунуть руку меж их телами, тонко застонав, почувствовав в ладони тяжесть возбужденной плоти.Взгляд извне смотрел все проницательнее и как будто решался на что-то. И Дэниэл молил повременить, чтобы там не задумал подозрительный прищур из-под заплясавших беспокойством клякс.Тихий стон быстро потух в толстых стенах кабины, тогда как во сне он эхом разнесся на ними, заставив Роршаха оторваться от его шеи и изогнуть невидимые губы в довольной улыбке.Во сне они вытворяли такое, о чем в жизни Дэн мог лишь мечтать, задерживая взгляд дольше положенного на закатанной едва до носа маске.Во сне Роршах жадно изучал его тело, не давая опомнится и что-то говорил своим низко-хриплым голосом, отчего у Дэниэла подгибались колени и пришлось отвесить ему сочный шлепок, чтобы колени прекратили разъезжаться, а обнаженная задница оставалась задранной и максимально открытой.Дэниэл стонет ещё раз, громче, сочнее, чувствуя первое проникновение и острый укус на загривке. Роршах тянет своё привычное?— хрм, и берёт его до конца, давая отдышаться, но не давая опомниться и забыться.—?Дэниэл.Он зовёт его сорвано и отчаянно, и Дэниэл не может не ответить, подскакивая на месте, едва не ударяясь обо что-то, свесившееся с арки приборной панели.—?Все в порядке?На него вновь смотрят россыпи клякс и Дэниэл в который раз благодарит создателей брони, что за их произведением не видно ни мышц, ни последствий одного внезапно нахлынувшего…— Кошмар. Просто приснился кошмар.Дэниэл не хочет врать, но сказать Роршаху в глаза, что именно ему приснилось тоже не может. От одной только мысли хочется провалиться сквозь люк под толщу ледяной воды местного водоема.Роршах передёргивает плечами и Дэниэл благодарен его желанию не выяснять подробности, а в привычной манере оставить все личные переживания на совести испытываемого.Прежде чем вновь отвернуться к окну, Роршах тянет своё привычное?— хрм, и Дэниэла дёргает, теснее облепляя влажной тканью скрытое под броней бедро.***Он смотрит слишком долго, уже пересекая все границы приличий. Роршах будто и вовсе не замечает, царапая строчки карандашом по бумаге. Старой и уже непонятно, пожелтевшей ли от возраста или по задумке дизайнера. И Дэниэл в полной мере пользуется его погружением, мысленно отдёргивая край завёрнутой маски сильнее и рисуя продолжение лица.Какой он под той половиной, что никогда не открывалась их самобытной команде?Какого цвета глаза, что до мурашек сужаются в момент напряжения? Торчат ли рыжие волосы колкими иглами, а может пассивно лежат, не поддаваясь статике электричества? Какой формы синяки под глазами, и есть ли шрамы, наспех зашитые грубой нитью и скрупулезно извлечённой позднее?Вопросы свербят под кожей, вонзаясь прямо в подкорку, и Дэниэл невольно дёргает плечами всякий раз, как воображение слишком живо дорисовывает мимику на загадочно застывшем лице.—?Что?Он не поворачивается и не останавливает карандаш, дописывая какое-то витиеватое предложение, не находящее точки в течении целой минуты. Почерк Роршаха быстрый, забористый, острый, и Дэниэл думает, что тому не нужно даже придумывать хитрого шифра. В этой тетрадке и без того почти невозможно разобраться с первого раза.—?Какого цвета твои глаза?Дэниэл выпаливает первое, что приходит в голову. Позже корит себя за бестактность и одновременно оправдывает особенностями общения. В конце концов, он заштопал ни одну рану Роршаха, прежде чем попытаться уйти в нечто личное.Тишина на мгновение топит обоих, обрывая скрип грифеля и застывая паром над чашкой с безумно сладким чаем. Дэниэлу кажется, что вот-вот и он правда услышит ответ.—?Бесцветные.Что ж, по крайней мере это не его привычное?— хрм.—?То, что ты пытаешься абстрагироваться от людей не умаляет твоей человеческой природы.Шляпа покачивается в тон движению головы и Дэниэл знает, что означает этот жест?— разговор окончен. Роршах обрывает темы с изяществом мясницкого тесака, разрубающего куски мяса, и попытка вытянуть больше не закончится ничем лучше участи первосортной говядины, оказавшейся на разделочной доске. В лучшем случае, Роршах просто уйдёт.—?Знаешь, я думаю они красивые. Может, уже не такие яркие, как раньше, но заглянув в них можно увидеть гораздо больше, чем жестокость и всеобъемлющий скептицизм.Он не знает, когда нужно остановится, но главная проблема в том, что не хочет. Запретное притягивает, оседая на языке вкусом яблока из древнего сада, обещая столь жаждущее познание, что выше любых последствий. Дэниэл тянется к нему, тянется к Роршаху не в плотском желании присвоить, но узнать, проникнуть под кожу, вникнуть, стать частью жизни, и возможно, облегчить боль старых шрамов. С каждым днём ему становится всё меньше и эта жажда рождает внутри Роршаха тёмные мысли.—?Чего ты пытаешься добиться, Дэниэл?Рука сама тянется к маске, закрыться, опустить забрало защитного шлема, но в последний момент замирает, и короткие ногти скребут по отросшей трехдневной щетине, придумывая немое оправдание.—?Всего-лишь хочу узнать тебя. Мне не безразлично кто ты, несмотря на то, что может показаться обратное.Роршах хмыкает, как всегда не показывая ни единой эмоции. Порывы Дэниэла ему непонятны и чужды. Они цепляют и Роршах не отвергает их лишь потому что нечто, ещё живое внутри хватается за них, пытаясь угнаться за призраком прошлого. Ему не стыдно и как-то слишком просто признать?— когда-то ему хотелось чтобы его любили. Когда-то в пощёчинах матери угадывалась садистская нежность, а в криках извращенно вылеплялось внимание. Он давно стал другим человеком, и как верно замечено, подавил все, что имело хоть какое-то отношение к слабостям. Но это не означало, что они исчезли совсем.—?Ты так думаешь?Рука заправляет маску небрежно, расхристывая край шарфа, открывая голую шею. Роршах двигает стул со скрипом, ознаменуя своё внимание звуком бытовых фанфар. Он подходит близко, чеканя шаги и Дэниэл невольно встаёт, возвышаясь, но чувствуя себя гораздо ниже и плеча.—?Думаешь, много узнал обо мне? Хочешь забраться в душу и составить портрет? Да если я сниму эту маску, ты меня даже не узнаешь.На Дэниэле нет очков, но видит он гораздо чётче, чем в них. Пятна кружат от переносицы по щекам, и можно сломать глаза, но не разглядишь и черты, острорежущей изнутри. Пятна сбивают, пятна путают и гипнотизируют, замедляя, точно оленя застывшего в свете фар. И если бы им обоим застыть так хоть на мгновение.—?Но хотел бы узнать.Наивный мальчишка, не переросший заботливый комплекс, и теперь нашедший ему выход в самую извращённую форму. Роршах чувствует себя таким грязным. Роршах не может сказать, о ком из них была сформирована мысль. Он хочет казаться жёстче, не давать Дэниэлу лишних надежд, и это то, о чем стоило думать в первую очередь. Каждый раз, когда напарник тянулся к нему, в путанном желании близости. Ему стоило пресечь это ещё на стадии зарождения, и сейчас эти мысли кажутся как никогда верными.—?Всего тебя. Всё, что позволишь узнать.Разум вопит убираться, но искренность и сговорчивость Дэниэла вьют из него верёвки. Старые гештальты внутри хотят быть закрытыми, и потасканное осознание разглагольствует, что не так уж он был недостоин. Её полемика безрассудна, как и всё, что касается эфемерного. Но вместе с тем, ей до отчаянного хочется верить.—?Всю жизнь мечтал копаться в чужих девиациях?! Тебе надо не о птицах писать.Губы Дэниэла трогает улыбка. Кисть делает короткое движение, неуверенно касаясь кляксы на маске и прослеживая чернильный узор до края щеки, где на самом углу пятно растворяется, перерождаясь в нечто новое. У Дэниэла какая-то совершенно нездоровая тяга к тактильному контакту, и Роршах ещё не решил, касается ли это конкретно его или Драйберг в принципе не может жить без этих социальных кандалов.—?Твои девиации не менее интересны, чем чёрный лебедь или американская синьга.Он перехватывает взметнувшиеся поправить край маски пальцы, и кладёт их себе на лицо. Кожа неизменно натянутой перчатки холодит, но быстро нагревается от соприкосновения с ?живой? кожей. Дэниэл не совсем понимает, чего хочет добиться и просто чертит на щеках пляшущие кляксы, извиваясь подушечками то на костях скул, то очерчивая линию бровей, то спускаясь к губами, легко напрягая, запечатляя на горьком материале невесомые касания. Роршах не двигается и больше не говорит. Роршах заворожен игрой контрастов, а может просто примеряет удар. Дэниэл не слишком хочет задумываться. Дэниэл хочет снять эту дурацкую перчатку и … сделать что-то ещё. Может, взять эти пальцы в рот, чутко прислушиваясь и впитывая в себя новый вкус желанного тела. Может, просто расцеловать их. Покрыть содранные костяшки мелкими поцелуями, почувствовать пульс на запястье. А может, кто знает, увидеть изгиб предплечья.Дэниэлу почти смешно. Он чувствует себя парнем из 18го века, трепещущего от случайно обнаженной лодыжки белокожей дворянки.—?О чем ты думаешь?Пальцы замирают у глаз, уже сами очерчивая след от твёрдо прилегающей дужки очков.—?О лодыжках.Честно признаётся Дэниэл, совершенно не соображая насколько нелепо прозвучало сказанное. Роршах склоняем голову на бок и едва не отдёргивает руку, вероятно, принимая его ответ за издевательство.—?Прости.Он смущенно улыбается, тупит взгляд в пол, внимательно осматривая расползающуюся стяжку паркета. Давно надо было поправить, но разве найдёшь время, когда вечером не до того, а днём, кости ломит так, что едва выбираешься из ванной без посторонней помощи.—?Какого цвета твои глаза?Скрип перчатки будто набат в голове. Дэниэл завороженно смотрит на обнажившиеся пальцы, крепко стискивающие меж собой скрипучую длань.—?Зелёные.Он знал.***Руки Роршаха мозолистые, крепкие и очень точные. Дэниэл не знает как это лучше назвать и обзывает в голове наиболее близким эпитетом, кусая губу, когда пальцы внезапно касаются его обнаженной груди.Рубашка расстегнута небрежно и едва ли наполовину. Роршах позволил себе зацепить всего несколько пуговиц, подстраивая под себя и не давая разгуляться фантазии. И трогает он, словно выбирает наиболее подходящее место для наложения шва, но Дэниэлу достаточно и этого, чтобы прикрыть глаза и время от времени прикусывать язык, не смея смущать своими несдержанными звуками.—?Откуда?Хриплый голос полосует его изнутри, и в совокупности со скользнувшем по грудине пальцу бьёт ощущениями под дых. Но Дэниэл успевает отреагировать, как реагирует на внезапный удар, летящий из слепой зоны. Сосредоточенно и точно.—?На одной из тренировок неудачно приземлился на гвоздь.Удивительно, как тогда он не распорол ему легкое. Врач сказал, что Дэниэл родился в рубашке, и посоветовал больше не выполнять кульбитов в сомнительных местах. Холлис тогда впервые приложился к бутылке в будний день.—?Этот?Новый контраст перехватывает дыхание где-то посередине, вместе с сильнее разъехавшимся пуговицами, и на этот раз Дэниэл действительно задерживает его, не сколько стараясь скрыть эмоции, сколько пытаясь удержать их в узде.—?Плохое настроение у отца.Обычно его он не трогал. Может имел фетиш только на слабых представительниц женского пола, а может тот факт, что Дэниэл был его кровью и плотью останавливал замахнувшуюся руку. В тот день, все окрестили это несчастным случаем и сам Дэниэл почти поверил в красивую сказку, льющуюся приторной ложью со всех мед записей и отчетов. В те годы он был ещё слишком наивен.Палец задерживается здесь необычайно долго. Вычерчивает длинную, блеклую полосу, прослеживает рисунок до острого конца, и уже почти открывший глаза Дэниэл жмурится снова, сминая под пальцами диванную подушку и сцепляя зубы до скрипа эмали. Этого он никак не ожидал.Прикосновение губ короткое, но чуткое. Дэниэлу кажется, что он чувствует каждую трещинку, каждую неровность тонкой полоски кожи, и потеряв столь желанный контакт тело тянется вслед, но уперевшаяся в тазовые косточки ладонь останавливает порыв, оставляя беспомощно ёрзать на месте.Он так и не снимает маску. Лишь задирает край до линии носа, и сбрасывает привычные пальто и шляпу, делая первую поблажку спустя столько дней, что и думать не хочется. Только наслаждаться видом восседающего напарника сверху. Не на бёдрах, просто рядом, но Дэниэл берёт все, что ему предлагают.Пальцы снова касаются, на этот раз у пупка. Обводят по кругу, надавливают под ямкой, нащупывая новый шрам. Память о первом ножевом, удачно остановленным на трети лезвия пластиной доспеха. Тогда он ещё был менее расторопным.—?Помню, как зашивал.Дэниэл лишь беспомощно кивает, снова предпринимая попытку податься вперёд, но рука на бедре неукоснительно подчиняет чужой воли.—?Роршах…Его голос такой до невозможности тонкий, что становится стыдно. И ладонь, что ложится на губы будто подтверждает опасения. Но указательный аккуратно вычерчивает полную линию нижней и Дэниэл горячо выдыхает на пальцы, касаясь солоноватой кожи кончиком языка.—?Замри, Дэн.И он замирает. Ладонь смещается на глаза, мажа по коже его же влажным следом, а потом Дэниэл слышит такое, что хочется немедленно вскинуться, распахнуть глаза, как можно шире и смотреть, смотреть, смотреть, пока на пересохшие яблоки не хлынут первые слёзы. Ткань маски шуршит и он физически чувствует, как та соскользнула с головы, проехалась и всколыхнула иглы волос, и немного, как моргнули веки, привыкая к непривычно яркому свету.Всё тело цепенеет, замирая в мышцах застывшим металлом. Пальцы на глазах не пропускают свет и мозг инстинктивно обостряет слух, отчаянно цепляясь за картину звуковых шероховатостей. Он пытается уловить хоть что-то, сложить единый образ, не смея даже дышать, дабы не сбить прорывающие завесу тайны колебания, отзывающиеся в каждой клеточке яркой судорогой.—?Дыши, Дэниэл.Ох, Роршаху лучше не смотреть ему ниже груди сейчас. Дэниэл сводит ноги, пытаясь скрыть постыдное желание, что сорвалось последней каплей хриплого голоса, но свободная ладонь касается колена, в одном невесомом движении заставляя одновременно остановится и вернуть ногу в привычное положение.—?Я не…—?Просто молчи.Ладонь на глазах начинает пропускать свет. Пальцы расслабляются, расходятся, как плохие швы на ране, а после и вовсе соскальзывают вниз, и Дэниэл лишь сейчас понимает, насколько крепко зажмурены его веки, утапливая в складках кожи даже кончики длинных ресниц. Он делает только одно движение, позволяя всполохам под веками успокоится и когда ладони сжимаются на боках, лишь шумно выдыхает, уже не просто не желая, но и боясь распахнуть глаза. Кто знает, что произойдёт. Дэниэл думает, что полезет на стену, если Роршах задумает остановится прямо сейчас.Тонкая линия губ пробует его на вкус. Сначала на шее, потом у ключиц, не спеша уходить вниз, преодолевая новые линии запретного, с усилием взбирающегося на Эверест альпиниста. Дэниэл дрожит, как осиновый лист, но ничего не может поделать, ещё сильнее вздрагивая, когда пальцы на боках, начинают гладить по кругу в успокаивающем жесте.—?Неужели настолько?Вопрос оседает далёким эхом из звуком.—?Настолько!Он ждал слишком долго. Думал, фантазировал, сходил с ума. Дэниэл думает… а впрочем, какая разница, если губы стали настойчивее, а омертвевшая кожа на шраме снова обрела чувствительность, разгораясь жаром при каждом новом прикосновении. Он даже позволяет себе коснуться плеча, а потом и вовсе с силой сжать идеально сидящий пиджак, кусая язык, но всё равно не сумев скрыть до конца вырвавшийся наружу стон.Слишком хорошо. Дэниэл не представляет, как может быть лучше.—?Хрм.Привычный рык раздаётся близко. Слишком неожиданно. До того, что его снова подкидывает и до неприличия твёрдый пах притирается к идеально сидящей брючине. Жаркое дыхание щекочет губы и чувствительную после бритья кожу. Веки щиплет до одури, но Дэниэл не смеет их приоткрыть, не смеет ослушаться, хороня все свои желания и берёт за них цену одним коротким движением.В этот раз целуют именно его. Роршах делает это немного неуклюже, но точно с энтузиазмом и движениями, оставленными их первым и единственным опытом, прикусывая губу и точно двигая языком где-то рядом, не то дразня, не то просто не зная, как подступится. И Дэниэл вновь ломает границы одним движением.Он прижимает Роршаха к себе и почти трётся об него, выписывая языком какие-то невероятные кульбиты, будто и правда хочет сплестись с ним воедино. Он втягивает его в рот, посасывает, облизывает губы и совершенно беззастенчиво стонет в рот, выплёскивая всё накопившееся за месяцы вынужденной сдержанности. Он так хочет видеть его лицо. Как двигаются губы, как трещат выстроенные барьеры, в конце концов, действительно ли Роршах сейчас так старается поддаться этой животной похоти, или в порыве желаний Дэниэл и не заметил, как напарник подменил себя на кого-то ещё. В какой-то степени это казалось более реальным. Но страх ухода больше не сковывает, и в момент когда губы перестают терзать его рот и переключаются на шею, оставляя под веной крепкий укус, он четко осознаёт почему до сих пор держит веки сомкнутыми. Пальцы вплетаются в жесткие иглы волос, поглаживая, направляя, поощряя и наполняя тело ощущением новой близости.Они доверяют друг другу. И Дэниэл готов вырвать собственные глаза лишь бы никогда не предать эту искренность между ними.