Глава Вторая: Старые и новые знакомые (1/1)

Никакое притворство не может продолжаться долго.?ЦицеронПеревоз вещей в новый кабинет произошёл на следующий день. Самих вещей было мало: ноутбук, пара детективных книг, трость и моя любимая кружка.Со следующего дня я уже вовсю, если можно так выразиться, пахал как лошадь.В день консультации Магнуссен показал мне оставшуюся часть кабинета. Она заключалась в маленьком шкафчике для одежды, стоящем в углу стены рядом с дверью, и дополнительном оборудовании, которое я увидел на фотографии его телефона и которое обещали завезти их лаборатории в ближайшее время. Затем, в его кабинете, мы немного поломали голову над моим рабочим графиком и решили, что я буду работать всю смену, то есть с утра и до раннего вечера. По словам босса, в первую неделю долг врача вряд ли будет исполняться, поэтому пока остаётся одно — драить полы. Мне, мягко говоря, было всё равно что делать: контракт подписан и неважно, какая именно из направленностей приходит в исполнение.В первые дни ничего, касающегося практики, не происходило. Наоборот, как и сказал Чарльз, было довольно примитивно. А когда мне торжественно вручили на заполнение целую кипу различных бумаг — начиная с обычных подписей и заканчивая графиками и расписаниями — я, по правде говоря, усомнился, нужно ли мне всё это. Как впоследствии оказалось, потребовалось поработать больше трёх дней, чтобы переменить своё мнение.Со всеми официальными и формальными бумагами я разобрался за одну смену. Сдал эту гору бесполезной макулатуры на стол Магнуссена. Следующие сутки поделились на две половины. С восьми утра до двенадцати я тщательно мыл весь коридор и свой кабинет, а оставшееся время вынужден был бездумно коротать за письменным столом. Хорошо, что был Wi-Fi.Больше ничего интересного в таких рамках не происходило. Ну... засорился унитаз, в который я сливал грязную воду, когда домыл весь коридор. Вантуз находился сразу за сливной трубой, так что проблема была устранена в кратчайшие сроки. Ближе к одиннадцати по коридору прошествовал Магнуссен. Видимо, направлялся в злополучный туалет. Остановился возле меня, скрючившегося у ведра с водой, и как-то странно посмотрел, то ли поощрительно, то ли задумчиво. Затем спросил, как работается. Я позволил себе по-светски рассмеяться и ответил, что ещё рано делать какие-то выводы по этому вопросу, но пока меня всё устраивает. Он промолвил, что его тоже, попросил продолжать меня в том же духе и медленно прошёл дальше. Странный человек.Также в первой половине дня, после Магнуссена, на горизонте из серого ковра появилась ещё пара человек, естественно, мне незнакомых. Первый — высокого роста мужчина с коротко остриженными рыжими волосами, на вид адекватный — был одет не по дресс-коду: на нём имели место чёрная рубашка и джинсы. Он вежливо поздоровался, но не представился. Похлопал меня по плечу и сказал: "Добро пожаловать в чистое безумие!". Я не растерялся, поблагодарил его и сказал, что очень рад сходить с ума вместе с ними.А вот со вторым типом явно было что-то не так. Когда он вошёл в мою половину коридора, я уже направлялся к своему кабинету — решил, что промыть его в последнюю очередь будет разумнее. На человеке был белый халат, чёрные волосы были длиннее, чем у первого, и торчали в разные стороны, как у какого-нибудь безумного учёного. Подойдя ко мне, он чуть поклонился и сказал весёлым низким сопрано[1]:— Wie ist die stimmung? (нем. Как настроение?)Я почти не знал немецкого, но в нашей школе, где я учился все положенные тринадцать лет[2], была очень хорошая учительница этого языка. Хотя то же самое про её характер сказать было нельзя; думаю, все хорошие учителя рано или поздно становятся озлобленными стервами. Фразу, которую мне сказал этот человек, миссис Блюм твердила нам каждый урок. Она сидела в печёнках до сих пор. Фраза, не миссис Блюм. Хотя и она тоже. Благодаря этой женщине я стал ненавидеть иностранные языки.— Неплохое. Вам тоже доброго дня, — я задумался, знает ли он английский, и мягко улыбнулся. Улыбка была адресована далеко не странному собеседнику в халате; я погряз в воспоминаниях и улыбался моим маленьким школьным друзьям, которые во главе со мной, Джонни, клали кнопки на стул нашей немке.— Давай на ты. Новичок? — вернул меня в реальность протяжный, немного насмешливый голосок. Я озадаченно моргнул и посмотрел на несуразного учёного.— Как видишь.Какой-то глупый вопрос с его стороны. В чём состоит стержень разговора, я пока не понимал. Познакомиться?— Остерегайся небшейпов.Что?Он не дождался моей ответной реакции и пошёл прочь, беззлобно ухмыляясь.Я завис со шваброй в руке, на пороге кабинета. Какие ещё небшейпы? Чем они вообще здесь занимаются? Чарльз ещё не всё мне рассказал. Ладно, ещё будет время подумать об этом. Нужно обязательно спросить об их действительном направлении в этом деле. Пора заканчивать с кабинетом, а потом утро плавно перейдёт во вторую половину дня, в которой мне вдруг резко захотелось осмотреть всё таинственное содержимое моего импровизированного лазарета, иным словом — шкафа. Возможно, бумаги прольют больше света на пыльную историю этого заведения.***Нет, серьёзно; вода была чёрная, почти как... смола. И по консистенции ей не уступала: я выудил из-под стола, шкафов и раковин столько комьев пыли, что под конец швабра буквально застревала в ведре. Почему-то меня это развеселило. Наверное, потому что я использую вантуз второй раз за день.Я весело смеялся, выливая воду в унитаз.Закончив с уборкой, от греха подальше запер кабинет на ключ и подошёл к шкафу, с отвращением смотря на полку с документами.Обычный платяной шкаф, деревянная мебель начала двухтысячных, однако от того, что в нём хранилось, вставали дыбом волосы на затылке. Согласно моим наблюдениям, если страшные, некрасивые или мерзкие вещи находят свою обитель в каком-нибудь шкафу или тумбочке, ты автоматически начинаешь считать эту мебель такой же отвратительной, что и вещи, находящиеся в ней. Такая же иллюзия была и сейчас: злосчастный шкаф казался мне жутким, аномально пугающим, хотя какая-то часть моего здравого рассудка с завидным спокойствием разъясняла взбунтованной фантазии, что это просто... шкаф. Я дёрнул на себя дверцу. Решил начать с малого. Точнее, с верхнего. Достал все имеющиеся баночки, тюбики и спреи с самой высокой полки и принялся внимательно, почти пристально рассматривать. У половины лекарств, в число которых входил инсулин в сухом виде, сальварсан[3] и цефазолин[4] (видимо, от остеомиелита[5]), кончился срок годности, а остальные лекарства... Никогда не видел подобные. Странной, причудливо изогнутой формы бутылочки, склянки без названия и одна маленькая картонная коробочка, весьма потрёпанная. Внутри обнаружилось что-то вроде чёрных зёрен. Я здраво рассудил, что это, возможно, семена из коробочек мака. Забрал это всё себе, решив, что надо узнать их название в Интернете по составу, написанному на этикетках. Вторую полку я знал очень хорошо. Не зря же мы зубрили все профессиональные названия этих инструментов в институте. Различных размеров корнцанги[6], иглодержатели и зонды — брал эти приборы в руки, вспоминая, как проводил операции в полевых условиях. Было страшно. Тебе выкраивали всего шестьдесят минут, а для того, чтобы залатать солдата основательно, требовалось по крайней мере часа три. На некоторых парней, которых я оперировал, иной раз не хватало анестезии, и мне приходилось в прямом смысле резать плоть, которая чувствовала. Мужчины терпели, старались не показывать, что им невыносимо больно, но даже один взгляд в измученные глаза вызывал в тебе устойчивое нежелание продолжать операцию. А одновременно с этим осознание, что если прекратить — человек непременно погибнет, заставляло продолжать, сцепив зубы и слушая невольные стоны оперируемого.В такие моменты мне было так же больно, как и им.Был среди этого узнаваемого обилия металлической хирургии один неизвестный мне прибор. Он был очень похож на корнцанг, но только верхней его частью, а именно — ручками-кольцами, как у ножниц. Дальше шла середина инструмента, закреплённая маленьким винтиком, и лезвия, но лезвия очень необычные. Одно было вытянуто прямо и чуть отклонено в сторону, а второе шло по отношению к нему странным зигзагом, похожим на молнию. На обоих концах лезвий вместо привычного заострённого металла были какие-то странные маленькие полусферы из того же материала, множественно разрезанные вдоль и поперёк, как будто маленькие собранные астры[7].Я аккуратно достал прибор, установил пальцы на положенное место и надавил. Лезвия рассоединились, а железные астры на них начали вращаться под действием инерции — одно по, а другое против часовой стрелки. Почему-то стало страшно. По отношению к чему эта вещь применима?Мистер Магнуссен сказал мне, что он находится в лаборатории с восьми утра до часу дня, а потому зайти к нему сегодня я уже не успевал. Однако он здесь каждый божий день, так что расспросить про инструмент не составит особого труда.Единственное — соврёт ли этот человек?Я бережно разложил всё по местам и перешёл к наиболее устрашающей полке — нижней. С записями об экспериментах.Первую папку отложил сразу же: это было дело того самого человека-дракона, с которого меня тогда вырвало. Свежие воспоминания о фотографиях и заметках ещё оставались, поэтому я не хотел не то что открывать эти папки — даже рассуждать, что ещё за эксперименты хранит моё новое место работы, было бы чревато как минимум нервным срывом.Руки стали потными и дрожали, мысли путались, но в конце концов любопытство и природный мазохизм взяли верх, и я осторожно, словно от одного только прикосновения она могла рассыпаться в прах, взял другую папку.ДЕЛО № 256Джейкоб ЛэнгВозраст: 32 года.Я открыл обложку документа и оказался на первой странице. Новая, не выцветшая чёткая фотография была сделана по такому же принципу: показывала голову мужчины до плечей. Всё бы ничего, только...У него не было носа. Совсем. Голое мясо и кость, почему-то чёрного цвета.Тут только я начал замечать, что у мужчины, спасибо качественной современной фотографии, под кожей было какое-то странное сероватое свечение. Я решительно перевернул страницу.Лучше бы не переворачивал.На второй фотографии, сразу после записи о дате и причине смерти, была изображена вскрытая грудная клетка бедного существа. Сердца, трахеи и легких не было - вырезали. Аккуратно вырезали, по-видимому, профессионально. Меня опять бросило в дрожь.Да, кости грудной клетки также были чёрными.Несмотря на охвативший меня ужас, я с радостью подумал, что блевать не стану: желудок реагировал более или менее адекватно, лишь голова немного кружилась.Я захлопнул папку, отложил к человеку-дракону и взял следующую, не глядя на имя жертвы.Этот проступок был очень опрометчив с моей стороны, так как на цветной, четкой фотографии в документе была изображена девушка. Юная девушка, почти подросток. Абсолютно лысая.Под словом ?лысая? я имею в виду отсутствие волосяного покрова по всему телу: у неё не было ни бровей, ни ресниц, губы были с лёгким синюшным оттенком, и по всей голове, как и на лице, отчётливо проступали вены и капилляры. А кожа была почти прозрачной. Словно она болела раком.У меня не хватило духу просмотреть вторую фотографию, приложенную к этому документу, ибо я боялся, что могу впасть в продолжительное безумие. Захлопнул папку, положил также в новую, пока маленькую стопку, и открыл, машинально вновь не обращая внимания ни на номер дела, ни на имя, ни даже на дату и причину смерти - меня интересовало лишь фото.Здесь был молодой парень. Также лысый, но наличие бровей, ресниц и короткой щетины, хорошо видной на фото, немного успокаивало. Однако рта у него не было вообще. Как будто кто-то зашил или, может, он родился таким, но на месте губ не было ничего. Белая кожа.Я стоял и пялился на эту фотографию, не замечая ничего вокруг себя. В какой-то момент начало казаться, что Земля вот-вот уйдет у меня из-под ног. Решив, что на сегодня, безусловно, достаточно, посмотрел на часы. Оказалось, я простоял, рассматривая три папки, больше часа.Надо было идти домой. Я медленно, с какой-то чересчур маниакальной аккуратностью, положил папки на место. Что, Джон, хотел адреналина? Так вот же он. Кушай, не обляпайся!Руки захлопнули шкаф, а ноги машинально направили тело к выходу. Помню, тогда я подумал, что сегодня кошмары будут посещать меня совсем не про войну.***Вечером того же дня я сел за ноутбук с твёрдым намерением использовать ресурсы Интернета по максимуму, выяснив название лекарств и, по возможности, таинственного инструмента: находящееся в шкафу настолько взволновало (это я ещё о папках молчу), что ждать до завтра было выше моих сил.Я открыл лэптоп и положил на стол рядом с ним дипломат. Достал первую попавшуюся баночку и ввёл в поисковую строку первые компоненты лекарства, ибо по подписи определить название препарата было нельзя: видимо, оно падало в какую-то жидкость, потому что чёрные мелкие буквы были характерно размыты.По введённым данным интернет выдал мне химические формулы и любопытные сайты с названиями препаратов, в которых содержатся эти лекарственные элементы. Я не стал применять особое трудолюбие и кликнул на первую попавшуюся ссылку.О, понятно. Рисперидон.Он же Рисполепт, Рилептид, Рисперидаль. Как же я не догадался сразу?.. Все составляющие указывали на этот антагонистический препарат! Мы изучали транквилизаторы в институте. Зубрили наизусть, поэтому я моментально вспомнил значимость этого средства: его назначают психиатры — для лечения шизофрении, биполярных расстройств и раздражительностей, вызванных тяжёлыми формами аутизма. Для чего им это лекарство — было, естественно, непонятно, но я содрогнулся, когда внимательно рассмотрел бутылочку из тёмно-коричневого стекла и обнаружил, что она более чем наполовину пуста.Следующий препарат, судя по введённым компонентам, назывался "Пантогам". Это лекарство я тоже знал в пределах обучения много лет назад. Психостимулятор.Если нейролептические препараты, грубо говоря, способствуют появлению у пациента "овощного" состояния, то стимуляторы делают человека неестественно бодрым. Побочных действий у этого препарата было так много, что его запретили по всем Соединённым Штатам и половине Европы. Если мне не изменяет память, у нас в Великобритании он также был запрещён очень давно. В "побочку" входили тремор, гипергидроз[8], немотивированная агрессия и даже анорексия, поэтому решение властей было до чёртиков логично.Любопытство насчёт средств лечения было практически удовлетворено, но появился новый, не менее важный вопрос: откуда это всё у них? Даже мне, простому врачу, не занимающемуся криминальными делами, было ясно как день, что чтобы достать такие серьёзные, ещё и запрещённые лекарства, нужно связаться с крайне опасными людьми.Если они вообще всё это сами не делают. А что? В таком учреждении, которое не наречёшь ни больницей, ни даже лабораторией, скорее, нелегальной камерой для опытов, возможно всё.Я понял, что эти лекарства — верхушка айсберга под названием "Моё место работы", когда узнал, как называется прибор, похожий на ножницы с маленькими астрами в концах. Лейкотометр[9] — прибор для проведения лоботомии. Использовался преимущественно в самом начале микро-эпохи этой чудовищной практики, когда лобные доли мозга человека начали изучать более внимательно. Видимо, эти металлические крутящиеся астры на концах лезвий предназначены для дополнительной очистки от остатков долей или что-то вроде того... Я бы прочитал эту крайне познавательную статью до конца, но духу не хватило. На сегодня с меня достаточно. Звук захлопывающейся крышки ноутбука показался слишком громким в тишине пустующей квартиры. Я допил безвкусный чай, небрежно стряхнул колбочки обратно в дипломат, а жуткий прибор тщательно завернул в старую ненужную газету, замотал резинками и выкинул в мусорное ведро. Такие вещи должны иметь место только там. Ну, зато у Магнуссена ничего не придётся спрашивать. Хотя я вроде и не чувствовал особого желания его навещать. Эту ночь не спал: серьёзно обдумывал происходящее и увиденное в стенах лаборатории и за её пределами. Как так получилось, что в таком неприметном городе, как Йоркшир, обитают подобные ужасы? Лоботомия и психотропные вещества... Прибор был новым, мои глаза, мой разум это зафиксировал. Металл блестел, чёрт возьми, как солнце в январе.Больные. Они наверняка все больны какими-то психическими отклонениями. Вот уж кому надо проводить эту операцию, так это моему управляющему. Свихнулся, не иначе. Лёжа в постели, я очень тщательно перебрал все факты, размышляя, оставаться ли мне на этой работе и дальше. Уходить не хотелось, и не потому, что мне нравилось то, что я узрел, видит Бог, это отвратительно и чудовищно, другого слова не подобрать. Просто теперь появился очень настойчивый, мерзкий страх: что, если я уже узнал слишком много и теперь мне просто не позволят уйти?Что, если эти "подопытные" и были работниками лаборатории, которым не позволяли увольняться?Почему-то разум в истерику не впадал. Может, я был слишком уставшим, а может, смиренность перед существующими фактами заставила вести себя адекватно и не подвергаться истерическим припадкам.Ближе к утру, когда я уже начал поддаваться объятиям беспокойного, тревожного сна, пришло некое озарение: продержусь там, в этой лаборатории, до первого опыта над кем-то ещё. Если мне удастся уловить этот момент — уйду оттуда. Уеду, убегу, сбегу любой ценой... кроме цены жизни.А сейчас... Забудем. Меня пока никто не принуждает делать что-то из разряда лоботомий, никто не заставляет становиться нейрохирургом и использовать данные лекарства по назначению. Я мою полы и исполняю долг терапевта, не более. И все эти минимальные обязанности за приличную плату, а потому не нужно знать больше, не нужно лезть не в свои дела. Всё, что надо, я уже узнал.***Я благополучно отрабатывал последующие два дня. Всё было стабильно: один раз помыл коридор, несколько раз ко мне заходил мой босс — удостовериться, что всё в порядке. Остальное же время я сидел за столом и заполнял документы и отчеты, искренне веря в то, что скоро должно что-то произойти. ...И оказался прав: на исходе четвёртого дня, когда до конца моей смены оставалось 2 часа, ко мне в кабинет постучались. Я удивился: обычно Магнуссен входит без стука, и никто кроме него сюда не заходил... до этого времени. Чёрт. Я же врач. Значит, это наверняка пациент! Иногда я ненавидел своё чрезвычайно узкое мышление. Выждав пять секунд, крикнул, совсем как в телевизионных комедиях: — Войдите!Дверь угрожающе заскрипела, медленно и эффектно отворяясь. Я тут же дал себе слово, что завтра её смажу. — Доктор Уотсон? — В проеме показался полный мужчина в маленьких овальных очках. Чем-то он был похож на...— Джон, — мужчина неуверенно улыбнулся, щурясь. — Джон Уотсон!— Майк!Я еле заставил своё вдруг ставшее непослушным тело подойти к нему и обнять ватными руками и как можно сильнее. Он в ответ стиснул меня в медвежьих объятиях.— Он самый! Майк Стамфорд, помнишь?— Как тебя можно забыть... — рассеянно сказал я, совершенно шалея от мыслей. Воспоминания вновь затапливали, и разум уже не помнил, где нахожусь и что делаю — я снова был в Афганистане, под обжигающим, яростным солнцем.Майк спас мне жизнь. Сейчас меня душил в объятиях тот человек, с которым я прошёл всю учебу, позднюю молодость и весь свой короткий отрезок войны. Теперь мне стало более понятно выражение ?тесен мир?...Я вспомнил, как стоял у окопа на коленях, нога уже тогда подавала признаки фантомных болей, которые в будущем должны были стать основой для психосоматики. Стоял там, грудью ко рву с нашими солдатами, и скидывал Пятому Нортумберлендскому боезапасы, когда роковая пуля просвистела в воздухе и нашла успокоение в моём плече, по инерции пролетев дальше. Именно Майк не дал мне, отключившемуся через десять секунд произошедшего, свалиться в окопы и истечь кровью. Когда я очнулся в полевом госпитале, уже весь перебинтованный, он сидел возле меня, тревожно смотря на моё плечо. Мы поговорили меньше 5 минут, и я узнал что остался жив только благодаря ему. Затем его подозвал к себе генерал, и больше я его не видел. До этого момента.— Спасибо, — еле слышно прошептал я.— Что? — не понял мой закадычный друг.— Я не сказал тебе спасибо. Не знаю, из головы вылетело или времени не хватило, но я так и не побла....— Джон, прекрати! — он хлопнул меня по спине с такой силой, что я ойкнул и чуть не упал, сильно покачнувшись. Да, хоть старина Майк и набрал вес, силу он свою не растерял. В моей голове воскресла картинка, где мы с ним укладываем противников бок-о-бок: я из винтовки, он из пулемёта. О, как воинственно он выглядел, матерящимся сквозь пулемётную дробь, на фоне мертвенно-жёлтых пустынь и редких голых кустов!..— Господи, как ты исхудал! Щепка, ей-богу, деревянная тонкая щепка! — Спасибо за комплимент, — я тускло улыбнулся, понимая, что он прав: питался я нормально, но после войны вес пошёл на убыль, что немного пугало. Однако сделать с этим я не мог ничего.— Какой к чёрту комплимент, если передо мной живой труп? — Не преувеличивай! Ты тоже изменился.— Да, я знаю. Растолстел...— Нет. Изменился в другом смысле, — я посмотрел ему в глаза. — Скажи, как ты здесь оказался?— Я работаю здесь, дружище! — он весело улыбнулся, — поступил недавно, решил попробовать себя в качестве химика.— В таком случае нашу встречу организовала сама судьба. Какие странные совпадения!— Верно. То, что я здесь встретил тебя, можно назвать только чудом!— Майк, меня всегда мучил один вопрос, и я даже не представлял, что встречу тебя здесь. Теперь, слава Богу, я могу его задать: когда тебя позвали и ты ушёл из лазарета, что тебе сказал генерал? Что-то важное?Он понял мой вопрос буквально с первых слов. Понимающе кивнул, затем сделал страшную гримасу и заговорщически сообщил мне на ухо:— Ты не поверишь, но он сказал почистить и сварить картошку.Грудь вдруг начало распирать от смеха. Мы взглянули друг на друга и захохотали, как безумные.— Что, правда? — я никак не мог перестать смеяться, вытирая тыльными сторонами ладоней слезящиеся глаза.— Да, чёрт бы его побрал! — и нас снова разобрал неудержимый приступ хохота. Смеясь, я думал, какое же облегчение на меня накатило — Майк рядом, и теперь хотя бы не одиноко. — Господи... — я заставил себя успокоиться, всё-таки для мужчины моего возраста такое поведение было как минимум неприемлемо. В голову вдруг ударила мысль, от которой я едва сумел сделать вдох, чтобы выпалить её на одном дыхании Майку: — Представь, что сейчас сюда заходят Магнуссен и наш генерал...И мы снова взвыли.***Мы с Майком устроили некое чаепитие, благо, в "закромах" кабинета удалось найти чайник. Древний грязный чайник со свистком. Нам удалось убрать с него всю ржавчину и накипь, и через пятнадцать минут усердного пыхтения у мраморной раковины мы уже пили чай, весело болтая, до конца рабочего дня. Затем Майк дал мне свой номер телефона и мы тепло попрощались. Встречались с ним, бегая по кабинетам друг друга, последующие два дня; он жил в противоположном крыле на этом же этаже, в химико-биологическом отделе. Надо же — встретить в родном, но богом забытом городе своего лучшего друга! Просто поразительно.Да, понимаю, это звучит и выглядит так, будто я розовощёкая кокетка в подростковом возрасте, но если судить по обстоятельствам, всё действительно происходило именно так — спонтанно, резко и с лёгким романтизмом.Некоторое, очень короткое время спустя после неожиданной встречи я всё же решил навестить Магнуссена; он вдруг перестал ко мне заглядывать, и это выглядело если не странно, то подозрительно: он ведь утверждал, что подобные проверки будут ежесуточно. Однако охранники о его местоположении молчали, из-за чего вопрос, где же мой начальник, оставался без должного ответа, призрачно но назойливо витая в воздухе.Буквально на следующий день стало понятно, где он был и почему не появлялся. Более того: мне в итоге даже не пришлось идти к нему беседовать. Он прибежал ко мне сам.Я сидел и пил чай, когда в кабинет, как всегда без стука, ворвался мистер Магнуссен. Никогда ещё я не видел его в таком состоянии! Волосы, обычно всегда безропотно приглаженные, торчали в разные стороны, ноздри были хищно раздуты, губы плотно сжаты, а дикий взгляд нездорово сверкал. Если такой человек как он выглядит вот так, значит, что-то определённо не в порядке.Может, те таблетки принадлежали ему и предназначались для облегчения какого-то психического расстройства и сейчас он пришёл за ними ко мне?.. От этой шальной мысли я, вскакивая со стула в знак сдержанного приветствия, чуть не взорвался хохотом. А вот секунду спустя стало вообще не смешно.— Мы поймали образец! — выдохнул он, — быстрее, подготавливайте оборудование для осмотра!Я тут же выскочил из-за своего рабочего места и принялся застилать кушетку, попутно соображая, какие инструменты могут пригодиться на данном этапе обследования.Пока я возился со всем оборудованием, Чарльз махнул рукой и в дверной проём протиснулись два здоровенных санитара. Одного я узнал сразу: довольно запоминающаяся внешность. Это был тот самый человек, который подходил, когда я мыл полы, и поздравлял с новой работой. Рыжие волосы, высокое мощное тело и добродушное лицо — вот главные отличительные черты этого человека. Второй был поменьше ростом, но также рыжий. Они были удивительно похожи, так что разумно было предположить, что они братья. Лицо у второго было серьёзнее, сосредоточеннее, мускулатура почти отсутствовала.В руках каждого были металлические ручки носилок, что находилась между ними.На носилках лежал человек.По крайней мере, выглядел он, как самый обыкновенный молодой мужчина. На вид ему было около двадцати-двадцати пяти лет. У мужчины были угольно-чёрные вьющиеся волосы до лопаток, причудливыми барашками спадающие вниз, свободно свисающие за край носилок. Он был абсолютно нагим и, быстро осмотрев всё тело любопытным взглядом, я не заметил ровно ничего сверхъестественного: те же руки, что и у обычного человека, тот же живот, ноги и лицо...Хотя лицо у него было очень необычное. В хорошем смысле. Причудливый волнообразный разрез закрытых глаз, аккуратный изящный нос и пухлые, выразительные губы, — в нём было что-то от женщины, хотя даже если брать в расчёт длинные притягательные локоны, несомненно, мужской лик был очень выразителен и сразу бросался в глаза (а если появлялись противоречия — достаточно было посмотреть на область ниже пояса), как будто это существо стало мужчиной по ошибке, но его тело превратило это в некую броскую гордость. Шея также была длинной, изящной; насторожил меня в нём лишь цвет кожи, пугающе бледный, граничащий с оттенком китайского фарфора, словно человек никогда не был на солнце. С носилок капало, и благородная кожа также была мокрой.— Где вы его поймали? — спросил я, незаметно любуясь прекрасным созданием, которого медбратья укладывали на готовую кушетку, так осторожно и сосредоточенно, словно боялись, что существо сейчас вскочит и перегрызёт им глотки, — Что ему вкололи и в каких количествах? Мне нужно знать подробности.В голосе против воли начал появляться солдатский, командующий тон. Видимо, Магнуссен заметил это, поскольку он чуть ухмыльнулся перед тем, как начать деловой краткий рассказ.— Объект был выловлен в Жёлтом море на глубине тридцати двух метров нашими профессиональными аквалангистами, путём захвата рыболовной сетью. Долго сопротивлялся... — "и, по-видимому, отчаянно", добавил я, разглядывая синяки на правом бедре и красноватый след от чего-то твёрдого и продолговатого в районе солнечного сплетения, — ...и имеет большую силу. После пяти минут борьбы было введено внутривенно три кубика метаквалона[10]...Меня как током ударило. Вот он и проболтался.— Метаквалон запрещён в нашей стране! — закричал я в ужасе. Магнуссен удивлённо посмотрел на меня, затем принял абсолютно бесстрастное выражение лица и промолвил надменным поучительным тоном:— К вашему сведению, доктор, он запрещён к применению по отношению к людям. То, что перед вами, не является видом Homo Sapiens, хоть и имеет оболочку человека, и мы имеем право использовать препарат на других существах. Это законом не запрещено.Я остолбенел от аргументов, молча слушая дальнейшее повествование.— После введения снотворного образец впал в состояние сонного паралича до настоящего времени. Ваша задача на сегодняшний день — выяснить, представляет ли он потенциальную опасность для человека, и по возможности определить, есть ли у него какие-то патологии или болезни. Далее будем решать по обстоятельствам.Я сдержанно кивнул, втайне удивляясь официальной выдержке, с какой был произнесён этот монолог, и подошёл к раковине, внутренне негодуя от его политики. То есть, получается, другие существа должны страдать от этого насильно введённого им препарата?! Да кто он такой, чтобы пользоваться этим миром так эгоистично? Насухо вытерев руки, я нацепил белые латексные перчатки, взял стетоскоп и подошёл к удивительному созданию, так нечестно пострадавшему от рук извергов.Холодный предмет прикоснулся к столь же холодной груди. Секунд пять я не мог услышать стук сердца (хотя было видно, что парень дышал), и очень испугался, подумав, что ему вкололи слишком много наркотика или же вообще перепутали препарат. Но потом, пребывая уже в некоем отчаянии, я переместил инструмент чуть ниже, коснувшись левого соска мембраной, и услышал мерное сердцебиение.Одновременно с этим человек на кушетке слабо вздрогнул.По затылку пробежали неприятные ледяные мурашки, пульс стал чувствоваться где-то в горле, но я не убрал руку с его груди. Посмотрел по сторонам; два санитара смотрели друг на друга, о чём-то перешёптываясь, а Магнуссен повернулся к кушетке спиной, опустив голову вниз, словно испытывая отвращение к этой простой необходимой процедуре... или к самому объекту исследования.И очень хорошо, что этот человек отвернулся, потому что своей правой рукой, что сейчас покоилась в бездействии возле бёдер красивого существа, я почувствовал прикосновение.Невесомое, я бы сравнил его с пёрышком голубя, плавно ложащегося на землю, но волосы на голове от него встали дыбом, а сердце словно остановилось. Нет, я не боялся, вернее, боялся не за себя: если он, не осознавая, что творит, продолжит двигаться активнее — ещё одна доза метаквалона, и для него всё может закончиться слишком быстро. Как врач, я хорошо знал, к чему приводят передозировки подобными веществами. Кашляю, чтобы убрать в царившей здесь атмосфере мертвенную тишину, перемещаю акустическую мембрану ниже и опускаю глаза.Сейчас парень прикасался ко мне тыльной стороной ладони, но кисть медленно поворачивалась, пока, наконец, моего бешено стучащего пульса не коснулись его пальцы.Тонкая рука сразу же замерла. Я опять переместил стетоскоп левее, думая, что он прекрасно осознаёт, что делает, но решая пока ему не мешать: всё-таки было интересно, что он хочет сказать своими касаниями. Заставив себя отвлечься от ледяных подушечек, скользящих по венам и возвращающихся вновь к пульсу, я вновь бегло осмотрел тело. Его рёбра под инструментом отчётливо выделялись на тонкой бледной коже, и общее телосложение было дистрофическим. Эктоморф. Впалый живот чуть двигался при вдохе, а стук сердца, как улавливал прибор, постепенно учащался.— Пожалуйста, не убивайте меня.Острым вращающимся сверлом эта фраза пронеслась через мой пульс прямиком в мозг, отдаваясь от стенок черепной коробки громким эхом. Я закашлялся, вырвал руку из слабого кольца его пальцев и отошёл к столу. Голова буквально гудела от непривычных и неприятных ощущений. Нужно было быстро прийти в себя.— Что такое? — Чарльз моментально развернулся.— Что? А, просто затяжной кашель. Со мной такое бывает, не обращайте внимания. Сейчас прокашляюсь... — сразу принялся тараторить я, тщательно хлопая себя рукой по грудине.Надо сказать, в школьных театральных постановках я всегда блистал. У меня были чрезвычайно хорошие данные для актёрского мастерства и отличная память; случалось, выучивал по несколько печатных страниц за сутки. Родители настаивали, чтобы я "не валял дурака и шёл учиться на актёра", только вот пришлось поступить с точностью до наоборот, и выбрать профессию, где свои чувства и таланты раскрывать было ни в коем случае нельзя — военный врач. Когда стреляешь в человека, нужно отключать эмоции и врубать на полную катушку инстинкт самосохранения, зрительные нервы и всю наработанную технику стрельбы.Я стоял у своего стола, старательно изображал кашель, надеясь, что задатки актёрского таланта за двадцать лет никуда не делись, и думал, как можно ответить моему удивительному собеседнику, что с ним всё будет хорошо, по крайней мере, в ближайшие пару дней. Возможно, таким же способом, но наоборот.Извинившись за прерванный осмотр, я подошёл к кушетке и плавным движением заключил его тонкое запястье в кольцо из моих пальцев, одновременно с этим вновь положив конец стетоскопа ему на область солнечного сплетения. Максимально расслабился, беря пример с отечественной прочитанной фантастики, и постарался не думать ни о чём, кроме предложения, которое хотел передать существу. Попробовал.— Тебя никто не убьёт. Я обычный врач.Не получилось; парень лежал неподвижно, никак не сигнализируя о том, что он услышал. Тогда я положил инструмент на стол и взял его запястье уже двумя руками, тихо говоря вслух:— Измеряю пульс.А сам замер, пытаясь заново сконцентрироваться на мыслях и наблюдая за мимикой существа.Узкие глаза к моей радости чуть дрогнули, открывшись, а мышцы лица преобразовались, двигаясь; я увидел выражение лица, которое люди называют отчаянием. Парень незаметно дёрнулся, вновь обхватывая моё запястье тонкой рукой.— Освободите меня! Моя семья мертва из-за них, они убийцы! Они убийцы!Меня пробила крупная дрожь. Я с трудом отцепил его словно задеревеневшие пальцы от моей руки, быстро проверил состояние зрачков и носовых пазух и окликнул Магнуссена.— Готово. Куда заносить отчёт?— Мне на стол, как только будет готово, сегодня я здесь до вечера. Никаких отклонений не видно?— В соответствии с введённым препаратом нет, — ответил я, наблюдая, как санитары перекладывают расслабленное тело на носилки. В ноющей от боли и сочувствия груди было очень неспокойно.— Спасибо, на сегодня ваша работа окончена.— Мистер Магнуссен, могу я спросить? — Я прочистил горло, стараясь вернуть себе устойчивый голос.Он развернулся ко мне.— Куда... Что вы планируете с ним сделать?Его пытливый взгляд сделался жёстким.— Ничего, что могло бы иметь отношение к вашей жизни. Всего доброго, — промолвил он ледяным голосом, после чего отвернулся и стремительно покинул кабинет. Я проводил его растерянным взглядом.Нет, так нельзя! Я только что отправил ни в чём не виноватое существо на верную смерть, даже не разузнав, какие манипуляции они будут проводить с ним в лаборатории. Дело, конечно, не моё, не я это затеял и не мне потом расхлёбывать, но я не прощу себе, если через день-другой обезображенное лицо бедного парня или его вскрытое тело будет красоваться в одной из папок в платяном шкафу. Сердце болезненно сжалось, терзая совесть и выпытывая у меня, почему же я позволил им его унести.Потому что с троими взрослыми, сильными, тренированными людьми я бы один не справился. Однако...Я схватил со стола папку с отчётом для лёгкого прикрытия и высунул голову из кабинета. Профессор свернул направо, но почему-то это показалось мне уловкой. Думаю, он понял, что я не оставлю это дело просто так, и решил запутать. Зря.Дождался, пока он скроется в лифте, а затем стремглав помчался в противоположную сторону, сворачивая к чёрному ходу — дополнительной лестнице, которой здесь почти никто не пользовался.Я бы всё равно успел, стоило хотя бы принять во внимание тот факт, что лестница вела вниз, а не вверх. Нагнал их на третьем этаже. Мужчины стояли напротив лифта, ожидая своего босса.Вход сюда людям моего уровня, уровня простого врача, был запрещён, а потому, попав в новую обстановку, нужно было оглядеться. Коридор почти не отличался от главного, где я работал, за исключением отделки. Те же сигнальные лампы и тонкие трубы в углах... Только стены были обиты металлом, по моему предположению, железными листами в несколько слоёв. На полу не было ковра, но была бетонная, светло-серая дорожка, на которой сейчас стояли два верзилы. Стояли они напротив большого дверного проёма, автоматизированного, высотой примерно двадцать футов. Возле их ног и дальше, по коридору, были видны яркие большие капли крови. Я против своей воли вздрогнул.Послышался еле слышный скрежет металла, следом на место действия шагнул Магнуссен. Он вытащил из пиджака карточку и провёл ей по системе блокировки. Двери уехали в стены автоматически, и санитары начали аккуратно протискиваться внутрь огромного помещения.Нужно было туда пробраться. Я уже собрался сделать шаг в сторону необычной процессии, но тут Чарльз отступил от порога лаборатории и внимательно поглядел по сторонам, пропуская носилки вперёд. Пришлось отступить, прячась за дверь запасной лестницы и, жмуря глаза, молиться, чтобы он ничего не заподозрил. Обошлось. Я услышал приглушённый кашель и шаги, осмелился выглянуть из-за своего импровизированного укрытия и увидел, как мой босс уходит вслед за работниками в лабораторию.Мозг тревожно кричал убираться отсюда. Я обозвал его эгоистом и бесстрашно подошёл к закрытым дверям. На них было бесчисленное количество мелких и больших царапин, рытвин, даже следов от пуль... Видимо, как следствие неудачных экспериментов, вышедших из-под контроля. Ужасало то, что все эти повреждения были с внешней стороны двери.Нужно было идти. Срочно. Сегодня я уже не успею продвинуться в своих попытках что-то выяснить, лишь сделаю себе хуже.Я очень внимательно осмотрел систему замка. В металлической коробочке присутствовал как магнитный вариант разблокировки, так и ручной: на уровне груди были установлены кнопки с цифрами. Эта информация может пригодиться.Я поднялся на свой этаж, но прошёл мимо кабинета. Нужно было серьёзно кое с кем поговорить.***— Джон, дружище! — тепло поприветствовал Майк. — Вижу, ты чем-то обеспокоен. Что на этот раз привело тебя в химико-биологическое?Дружелюбная улыбка на его губах увяла, когда я хриплым от напряжения голосом вымолвил:— У тебя в кабинете есть прослушки?Он встал и подошёл к своему шкафу. Достал что-то маленькое и чёрное с верхней полки.— Это всё? — уточнил я.— Всё. Проверяю каждые два дня. Ненавижу, когда лишают права на личные переговоры.— Отлично, — я взял в руки крошечное, но вредное устройство, кинул на пол и с наслаждением наступил на него пятком ботинка, подпрыгивая. Несколько раз. Чтоб уж наверняка.Майк запер кабинет изнутри на ключ и мы сели.— Ты видел нового подопытного? — начал я без предисловий тихим, но взволнованным голосом.Он сцепил руки в замок.— Пока нет.— Не знаешь, что с ними творят?— Босс сам решает, кому говорить, а кому нет. Меня, видно, посчитали чересчур болтливым, потому не говорят.— А меня, видимо, чересчур любопытным, — я отвёл взгляд.— Джеймс мне кое-что рассказывал. Знаешь его?Я начал припоминать всех живых существ, которых видел в клинике.— У него немного дикий взгляд, короткие волосы и слегка психованная манера речи?— Да, это он! — тепло улыбнулся Майк, — Джеймс Мориарти. Почти безумец, но язык за зубами держать умеет, как никто другой. До тебя, кстати, он был заведующим терапевтического, сейчас перевёлся к нам. Он рассказал мне немного основной информации, пояснив, что его запугали лишением жизни, и что он доверяет мне нечто большее, чем просто слова. Вообще он славный человек, ты не обращай внимание на его стиль или...— Майк, — нетерпеливо перебил я.— Извини. В общем то, про что он мне рассказал, оказалось ничем иным как пытками ради достижения каких-то анатомических целей в чисто научном интересе. Как правило, примерно сутки они обследуют подопытного, не давая пищи и применяя грубую физическую силу, а потом... Назову это смертью ради великого.— Боже! — я пришёл в ужас. — Какой смертью ради великого?! Здесь гибнут существа, не виновные в своей участи!Почувствовав, как меня с головой захватывает пустая ярость в сопровождении лёгких ноток адреналина, добавил металлическим голосом, вцепляясь в рукав его халата обеими руками:— Майк, мы должны его спасти.— Скорее всего, это невозможно, — спокойно сказал друг. — Но если ты расскажешь, что видел, я могу что-нибудь посоветовать.И я рассказал. Рассказал, как в моё отделение притащили его, мокрого и холодного. Рассказал, как испугался, когда подумал, что он мёртв, потом испугался, когда его рука обхватила мою (умолчав лишь о том, что парень умел передавать мысли), затем испугался, когда Магнуссен огрызнулся, сказав, что это всё меня не касается... Рассказал почти всё. Дошёл до того момента, когда я подглядывал за процессией у дверей лаборатории, и Майк меня перебил:— О... если бы он тебя заметил, ты бы лишился всего, что сейчас имеешь.— Жизнь в этот коротенький список не входит? — спросил я. Это должно было быть шуткой, разряжающей обстановку, но Майк серьёзно задумался.— Не знаю. В общем, он тебя не заметил и ты пошёл ни с чем сюда.— Да.— Вот тебе мой совет, дружище: не суй туда свой нос. Дослушай! — он помахал пухлым пальцем у меня перед открытыми губами, — Ты на рабочем месте несколько дней и ещё не привык к тому нечестному дерьму, которое здесь иногда творится...Я вытаращился на него. О, то есть мне ещё и привыкнуть нужно?! Увы, я не смогу к этому как-то приспособиться. — ...но клянусь: стоит тебе в это вмешаться, и ты подвергнешься такому давлению, какого не чувствовал даже в армии. Начиная от лишения работы и заканчивая реальным убийством. Я не назову себя хорошим другом, Джонни, но я пекусь о тебе минимум как коллега, поэтому умоляю: просто прими тот факт, что этот безумец иногда действует в своих эгоистичных интересах, и продолжай работать. Не подвергай свою жизнь опасности второй раз. Он посмотрел на меня, почти сочувственно, и в голосе его явно распознавались жалость и отчаяние. Это взбесило меня ещё больше. Я резко встал из-за стола.— Вот что, "друг". Я не намерен находиться под палкой у этого изверга, когда он пытает ни в чём не повинных созданий. Помогу ему, даже если это будет стоить мне работы. Ну или жизни, особой разницы нет. Интересно только, почему ты так боишься незначительно рискнуть. А впрочем, тебя можно понять.— Джон, остановись и хорошо подумай! — Видимо, Майк перепугался не на шутку, но жалко его не было. — Ага, уже подумал. Всё равно в жизни мало драйва. Сиди здесь, разгребай бумажки и трясись над каждым словом этого психопата. Я буду действовать. Спасибо за предоставленные сведения и приватный разговор.Я отпер замок, вышел из его кабинета, направляясь к своему — за вещами. Я был зол. Страшно зол. Но по-прежнему уверен, что Майк никому не разболтает этот разговор.В тот вечер, роковой для меня и решающий для него, меня очень разочаровали его советы. Кем он стал? Куда делся тот Майки, с которым мы сбегали с пар в институте, а затем с военного лагеря — выкурить пару сигарет? Куда делся человек, всегда стоящий за меня горой и готовый на любые совместные авантюры? На душе становилось всё отвратительнее и отвратительнее. Да, конечно, он изменился. Все меняются за такой длинный отрезок времени. Весь мир.Ладно, ничего. Чёрт с ним, с Майком, положусь на пистолет, и этого будет достаточно. Я обязан прекратить это, спасти хотя бы одного, и быстренько умотать куда-нибудь. Если всё пойдёт не по плану — в другую страну, или на тот свет. Всё равно на подобную "адреналиновую" работу я больше не устроюсь. Собрал вещи, занёс Магнуссену отчёт о бедном парне и направился к автобусной остановке.И только сидя за своим столом в комнате, прорабатывая план для завтрашнего побега, я вспомнил, как Майк после моих слов беспомощно закрыл лицо руками, опираясь на них, и глубоко задумался.