Глава Первая: Переулок Джорджа Байрона (1/1)

Говорят, смерть убивает человека, но не смерть убивает. Убивают скука и безразличие.?Игги ПопДождь. Всегда дождь. Хмурая, пасмурная погода, кучевые тяжёлые облака, нависающие над городом и редкий туман, застилающий потрескавшийся асфальт всю ночь и раннее утро подобно снегу, непонятно почему зависшему над землёй - вот она, северная часть Англии, город Йоркшир. Холодный, почти неживой, словно застрявший между веками в каком-то неизведанном измерении, наглотавшийся старины, осевший на дно нескончаемых веков. Я живу именно здесь.Вскоре после окончания военных действий в Афганистане и тяжёлого ранения, навсегда изменившего мою жизнь, мне выделили соответствующую плату (хватило ума ещё молодым оформить страховку при поступлении в военные ряды) и, еле найдя скромную комнату на окраине родного города, заселили туда, выплачивая армейскую пенсию. Конечно, нормального человека такое положение вещей устроило бы. Но конкретно для меня существовал ряд маленьких проблем, которые на самом деле были огромными, ибо их было много, они были назойливые и вечно собирались в кучу, мешая нормально жить.С Афганистана я вернулся инвалидом.Получил сквозное ранение в бедро. Единственное, что помню перед тем, как ногу начинили раскалёнными углями — это бегущий ко мне солдат-исламист, против которых мы боролись, с винтовкой в руке. Затем я услышал выстрел, и вскоре мне "посчастливилось" его почувствовать. Удивительно, но в моей голове в тот момент и до сегодняшнего дня отложилось даже название берданки*, которую он держал в руках: второй образец 1870 года. В военном училище я был отличником — знал все виды и образцы существующих оружий вплоть до года выпуска. На зрение не жаловался никогда и, видимо, только поэтому сумел рассмотреть оружие, из которого меня подстрелили пулей сорок четвёртого калибра, до того, как разум застлала тьма.И теперь, по приезде на свою родину, нога меня раздражала. Она болела всегда, вот в чём заключалась главная причина моей злости. Пустой злости, так как я прекрасно осознавал, что с этим нельзя ровно ничего поделать, и только какое-то чудо может меня спасти. А поскольку настоящего чуда в нашем мире никто не видел со времён сотворения планеты Земля, то я был обречён мучаться со своей больной ногой всю оставшуюся жизнь.Все больницы, стационары, поликлиники, отделения интенсивной терапии и хирургические отделения, к которым я обращался, говорили одну и ту же ненавистную мне фразу, изменяя в ней лишь порядок слов: "Это послеоперационный затяжной мандраж, он может долго не проходить, нужно просто ждать, не нервничать и не думать об этом". Я, чёрт возьми, военный врач, капитан в отставке с дипломом хирурга и наградами в этой сфере, если что, я знаю свой диагноз. Я обращался к ним не для того, чтобы они говорили этот бессмысленный, осточертевший мне набор слов, которые не помогут, в тысячный раз, а для того, чтобы они мне помогли.В конце концов, когда я, сидя у очередного хирурга и выслушивая его бредни насчёт самовнушения и негативной аффирмации, уже отчаялся, меня направили к психологу.К моему огромному удивлению, Элла помогла: путём долгих изнуряющих бесед она сумела убедить меня (вот уж поистине хороший психолог!), что всё это можно исправить с помощью аутосуггестии**.Нога стала болеть только на плохую погоду.Но вот незадача: в Англии плохая погода была почти всегда.Следующей проблемой была рука. Нет, её не прострелили, не подорвали, и за это спасибо Господу. Вообще никаких ранений моё бедное плечо не получало. Это была психосоматика. Фантомная боль, опять же, самовнушение, вымысел — называйте, как хотите. Это тоже доставляло немало проблем. Я приходил в бешенство, потому что не мог ровно ничего с этим поделать. Голова была в порядке всегда, мозг собран и сосредоточен, но как только в моей жизни началась эта череда неудач — я против своей воли начал воображать ранение. Цирк!А ещё - в этом, пожалуй, и заключается моя главная странность, - мне в жизни просто катастрофически не хватало адреналина. Драйва. После войны его не стало. Когда был в окопах — кипящая в жилах кровь, тёплый пот, стекающий по телу; один чуть прищуренный глаз, смотрящий в окуляр прицела, а другой закрытый; полная сосредоточенность на враге: куда он сейчас побежит, куда может выстрелить, с какой стороны к нему лучше подойти... — я не представлял, что в моей жизни будет дальше, без Этого, и посему моё общее состояние находилось где-то между определениями "Глубокая депрессия" и "Анабиоз". И, наконец, самая последняя проблема, из-за которой по утрам я обычно вставал бледный, как лист бумаги, на котором сейчас пишу: кошмары.Абсолютно каждый вечер я ложился на жёсткий матрас, укрываясь простынёй, перед этим проветрив комнату и почитав классическую литературу, и абсолютно каждую ночь вскакивал, пытаясь нормально вздохнуть, обливаясь холодным потом, напуганный до смерти. Успокаивался лишь через десять минут, когда осознавал, что в лёгких — не сухой горячий песок, а прохладный воздух, а подо мной — не раскалённые афганские камни, а удобный матрас. И никакие психологи не могли этого исправить; я слишком хорошо себя знал, чтобы благополучно забыть преследовавшую меня войну.***Нужно было искать работу, причём срочно: хватало только на еду и дополнительные нужды. Чтобы суметь оплачивать квартиру, надо работать.По-хорошему можно подать резюме, но куда? Я живу в таком городе и нахожусь в таком положении, что устроиться здесь получится только дворником. А при моих ранениях и кошмарах работа с метлой в нашем климате сделает только хуже.Полный тупик. Я привык к тупикам. На войне было очень, очень много безвыходных ситуаций. В голову всё чаще и чаще приходили мысли о том, что если внезапного чуда не произойдёт (а его не произойдёт), мне нужно убираться отсюда. Куда — я пока не знал.***Одним летним вечером я гулял по Пик-Дистрикту — единственному живописному месту в округе. Моя апатия, начавшаяся с того момента, как я осознал, что не смогу прожить здесь и трёх месяцев без дополнительной работы, достигла пика, когда я с выражением отвращения на лице стоял посередине зелёных влажных деревьев, чуть окутанных туманом, на грязном потрескавшемся асфальте, и смотрел на своё отражение в мутной лужице. Отражение смотрело в ответ, периодически размываясь то в одном месте, то в другом: капал редкий дождь.Я ненавидел себя.В лужице рядом со мной отражался фонарный столб с наклеенными на него бессмысленными объявлениями. Бессмысленными они были потому, что жители Йоркшира, как я успел заметить, не обращали на них никакого внимания. Бумажки были нетронуты, их даже хулиганы не разрисовывали.Однако меня почему-то заинтересовала маленькая, но заметная глазу полоска жёлтой бумаги, отражавшаяся в той луже. Я отошёл от своего отражения, не желая больше таращиться на измученного человека по ту сторону водной плёнки, и подошёл к столбу.Иногда мне кажется, я здесь единственный, кто интересуется подобными вещами, словно я ещё способен был что-то чувствовать, хотеть и пытаться исправлять своё положение...Взгляд сразу отметил потёртость материала: было видно, что объявление прикрепили давно. Края были изрядно потрёпаны.На бумажке было написано:Йоркширская Лаборатория ищет уборщика в секции B. Необходимых умений не требуется, резюме разрешается обсудить на месте. Плата средняя. Переулок Байрона, здание 22. Телефон: +44 **** ** **Я удивился. Это объявление противоречило всему, что я знал о местной работе, пусть даже работе дворника или уборщика. Резюме на месте, умений не требуется... Они, случаем, не Мафия?Конечно, на первый взгляд казалось, что это работа мечты: не напрягаешь мозги, при этом получая приличную зарплату. Однако что-то в этом объявлении было не так, что именно — этого я сказать не мог. Возможно, странный жёлтый цвет, или чересчур заманчивые условия, или всё вместе...Но деньги, как известно, не пахнут, и в этих маленьких, но могущественных бумажках я сейчас нуждался больше всего. Поэтому я аккуратно отодрал объявление от бетона, сунул в карман куртки и покинул парк, не обращая внимания ни на лужи, в которые постоянно наступал, ни на усиливающийся дождь. Некоторое время в голове было на удивление пусто, а затем мозг понял: если хочу остаться здесь, нужно выяснить, что это за работа на самом деле.***Вечером того же дня я сидел перед телефоном в замешательстве. Позвонить туда мне мешала уверенность на каком-то интуитивном уровне, что работа эта, вопреки написанному на бумажке, отнюдь не простая. На это указывали все факты кроме самих напечатанных слов."Ладно, меня же не пристрелят. Нужно попытаться", — подумал я, накрывая телефонную трубку ладонью.Длинные гудки.— Главная лаборатория Йоркшира, слушаю, — глубокий, вкрадчивый мужской голос. Та его разновидность, которую я бы причислил к разряду хитрых умных эгоистов. Стало неуютно.— Здравствуйте! — я попытался не выронить трубку из рук, ладони мгновенно вспотели и стали ледяными, как будто человек по ту сторону аппарата излучал собой холод. Холод и отвращение.Сглатываю и продолжаю более хриплым голосом:— Эээ... Я по объявлению.Когда он заговорил вновь, у меня по позвоночнику побежали мурашки.— Несмотря на то, что данное объявление было размещено год и восемь месяцев назад, нам всё ещё нужны санитары, уборщики и врачи.О. Становилось всё интереснее.— Я по вакансии уборщика, но у меня есть диплом военного врача. Служил в пятом Нортумберлендском, Афганистан.— Превосходно. Если захотите, могу выдавать зарплату за две работы, решение зависит от вас. Мне записать вас на собеседование?Я пораскинул мозгами. Всё оказалось вовсе не так жутко, как я себе представлял, за исключением голоса. Он словно был сделан из ледяного металла, коль можно вообще позволить себе подобную поэзию. За всю мою жизнь, если уж на то пошло, я слышал много голосов: писклявые, отвратительные, глубокие, мягкие... Но вот таких звуков мне слышать не приходилось.Однако как бы ни пугал подобный тембр, отказываться от столь удачно подвернувшегося шанса не хотелось. Да, возможно начальство будет суровым или даже жестоким (ну а каким может быть обладатель подобного голоса?), но я как никогда нуждался в средствах, и такая мелочь определённо не могла мне помешать. "Плюнь на предчувствие и интуицию, они ещё ни разу тебе не помогли", — появилась в голове мысль. Я вздрогнул, вспоминая про плечо.Помедлив несколько секунд, даю согласие.— В двенадцать тридцать дня, — сразу сказал голос, будто этот человек знал ответ заранее. — Вам удобно?— Вполне, — ответил я, потирая пальцами глаза. Ко мне в дверь уже ломились старые друзья-неразлучники: усталость, рассеянность и боль в левом плече.— Ваше полное имя?— Джон Хэмиш Уотсон.— Договорились. Всего доброго.— До сви... - абонент уже повесил трубку, — ...дания.Отлично. Мне оставалось лишь прожить ещё чуть больше суток, и пойти на собеседование по указанному в бумажке адресу.В последующий день я был, грубо говоря, не в себе: не получалось элементарно сварить чай, всё валилось из рук, а мысли словно собрались в большой запутанный клубок, и клубок этот закатился в самый дальний угол черепной коробки. Это немного напрягало.Одна мысль сумела вырваться из клубка, и имя ей было — "Здесь точно что-то не так!" Но как бы я ни сомневался — уже ничего не мог поделать: звонок совершён, время установлено и пути назад нет. Бога ради, я иду не на верную смерть! Это всего лишь консультация.Вслед за вырвавшейся вопящей мыслью из клубка выползла вторая, более спокойная, под названием "Кто этот человек?"Профессор? Может, учёный, действующий против закона? Просто директор независимого учреждения с обделённым природой голосом? Я не знал, и незнание пугало меня не на шутку. Он даже имени своего не назвал.Оставался ещё один день до того, как вся моя жизнь перевернулась с ног на голову, погрязнув в интереснейших событиях.***Переулок Байрона, здание двадцать два.Как только я дошёл до этого грязного, обшарпанного кирпичного дома с тремя этажами, в голове сразу же возник вопрос: это точно лаборатория? Единственное заведение, на которое тянуло это здание — находящаяся на грани разорения пивнушка. А может, всё это шутка? Просто какие-то идиоты, которые нашли это смешным, распечатали "странное" жёлтое объявление, и изменили голос в специальной программе...Я толкнул дверь, ступая на грязный деревянный пол.И правда, заведение было баром: в углах валялись пустые бутылки, а у барной стойки стояли парочка бедно одетых молодых людей.Посередине бара, словно статуя в парке, стоял высокий мужчина среднего возраста в стеклянных очках (близорук, если обратить внимание на кривизну линз). Шатен с чётко выстриженной формой рыжей бороды. На нём был молочного цвета пиджак и чёрные лакированные туфли. "Важный гусь!" — пролезла в голову мысль. Я поравнялся с ним.— Доктор Уотсон?О. Вживую этот голос был довольно приятен.— Он самый. Мистер...— Магнуссен. Чарльз Огастес Магнуссен. Прошу за мной.Мы подошли к барной стойке, и мистер Магнуссен подозвал к себе бармена, сделав какой-то непонятный жест рукой. Бармен понимающе моргнул и пропустил нас за барную стойку. Это какой-то секретный код для пропуска в лабораторию?Видимо да. Мы зашли в кухню, и мой странный проводник направился к... лифту. Обычный металлический лифт, стоящий в противоположном конце помещения, однако он пугал и вызывал любопытство.Мы спустились вниз. На панели горела кнопка "1".Двери раскрылись, и я еле удержался от удивлённого вздоха.Ужастик в реальности. Уверен, что многие из людей, читающих сейчас мою историю, смотрели хотя бы один фильм ужасов, где в качестве репродукции использовали плакаты или видео больницы, ослепительно-белой, в некотором смысле наводящей ужас и создающей общую атмосферу во всей картине.Это была именно такая больница.Только находился я не в фильме, а в реальной жизни, а потому избавиться от ощущения фантастики мне не удалось даже спустя много лет. Чёрт возьми, я не мог даже подумать о том, что подобные места существуют! Всё казалось граничащим с безумием: белые стены, блестящая, чуть ли не зеркальная кафельная плитка, постеленная серая ковровая дорожка и какие-то звуки: всплески воды и разговоры. Опыты? Определённо. На животных или на людях?Пройдя почти весь коридор, мы свернули налево. Перед нами предстала достаточно высокая дверь из белого пластика с автоматизированным замком. Магнуссен провёл карточкой - и я попал в его рабочий кабинет. Заваленный бумагами стол болотного цвета и величественные антикварные шкафы из тёмного дерева — всё, на что мне удалось обратить внимание до того, как дверь захлопнулась и мне предложили сесть.Стол стоял посередине комнаты, обращённый ко входной двери, а за ним, вместо окна, было большое панорамное стекло во всю стену. По ту сторону находилось другое помещение, очень похожее на камеру пыток; не было кафеля, лишь стены, как в пещере, и сырая чёрная земля. Стояли какие-то странные приборы, даже описать не могу. Это нужно видеть.Я с трудом оторвал глаза от того, что находилось за стеклом, и сел на стул для посетителей. Мой сопровождающий расположился в своём кресле. — Как я полагаю, у вас имеются вопросы, но я вправе удовлетворить вас ответами только при окончании нашего собеседования, — отрапортовал мистер Магнуссен. — Итак...Он сложил руки на груди, пронзая меня оценивающим, испытующим взглядом. Чем-то он напоминал акулу, ждущую, когда добыча сама заплывёт к ней в пасть.— Можно ваши диплом и паспорт?Я молча протянул ему документы, уже жалея, что на всё это подписался.Ему понадобилось не больше пяти секунд (я считал!), чтобы вернуть их мне и заявить:— Принимаю. Ещё что-нибудь?— Играю на кларнете.— Неплохо. Но есть один вопрос, самый главный в вашем резюме, который нам нужно обсудить. Доктор Уотсон, можно ли вам доверять?Я тупо уставился на него, обдумывая всю возможную глубину этого "важного вопроса". Что-то говорило мне, что он не шутит: видимо, здесь такая работа. Основанная на доверии.Кивнул, попытавшись сделать лицо как можно более ответственным.— Да. Вы можете мне доверять.Видно было, что он ждал этого ответа.— Как бы я этого ни хотел, пока не могу поверить вашим словам. Для полной убеждённости в том, что вы будете держать язык за зубами, мне нужно рассказать и показать вам, кто мы, что из себя представляет наша организация и что мы делаем. Только потом я смогу взять с вас полноценное обещание.— И... — я прочистил горло, возвращая свой голос к нормальному состоянию, — ...какими способами вы собираетесь это делать?Его взгляд на мгновение потеплел, как и общее выражение лица.— Не бойтесь. Я не собираюсь делать с вами ничего противозаконного. Тем более, закон вообще о нас не знает.Тут у меня окончательно пропал дар речи. Я удивлённо вытаращился на него. Он хмыкнул, подтверждая свои слова:— Скажите, то, где вы находитесь и то, что вы видите, можно считать законным?— Вряд ли, но у вас должно быть хотя бы официальное разрешение на это здание...— Безусловно, оно есть. По документам, здесь находится огромный склад алкогольной продукции. Для того, чтобы они верили в это, мне приходится раз в месяц заказывать грузовик с виски и выдержанным вином, что тоже требует определённых затрат.Не удержавшись, я улыбнулся.— Умно! Я восхищён, однако, как мне думается, не узнал о вашей работе и половины.— Вам правильно думается. Если вас до сих пор не напугало это место, позвольте мне показать вам всё остальное в завершении собеседования.Место меня ох как напугало. Честно. Но интерес не делся никуда, и он дал мне слово, что не убьёт. Такому человеку, как он, подумал я, можно верить.— Ведите.Я уже тогда знал, что работа придётся мне по душе.Он посмотрел на меня неверящим взглядом.— Вы меня удивляете, доктор. Обычно после того, как я предлагал людям показать их будущее место работы, они извинялись, просили их не убивать, утверждая, что эта работа им не подходит, и пятились к двери. Вы поступили с точностью до наоборот.— Я адреналиновый наркоман, — тут я понизил голос, — но адекватно оцениваю ситуацию. Никаких серьёзных опасностей тут, надеюсь, не будет, а в совокупности с тем, как выглядит это место и что по моему мнению тут делают, я чувствую, как адреналина становится всё больше, и это... как ни странно, это меня успокаивает.— Хм... — он на минуту задумался, глаза опять стали отстранёнными и какими-то холодными. Я вновь почувствовал, как вспотели ладони, и мне, вопреки всему, очень нравилось это ощущение.— Хорошо. У нас очень много адреналина. Иногда в избыточном количестве, это, надеюсь, не будет вам мешать?— Как раз наоборот. Это увеличит продуктивность работы и продолжительность моей жизни.Я говорил без преувеличения, и он это знал. Разве можно на нашей планете жить без адреналина? Вот вопрос, воистину достойный внимания. Вопрос, благодаря которому я ещё не умер.— Тогда вперёд, — он встал из-за стола и направился к выходу. Я пошёл за ним.Мы вышли из кабинета, проходя оставшиеся несколько метров, и мистер Магнуссен открыл дверь, ведущую в новый коридор. Этот был оформлен гораздо более... душевно. Краска на стенах была небесно-голубой, а ковра на белом кафеле не было.— Задавайте, — разрешили мне.— Те люди, которые не прошли собеседование... Они пытались обратиться в полицию?— Все, как один. Никто из правительства и полиции до нас пока не добрался. Первое, что делаем — меняем пароль.— Пароль?Он изобразил кистями в воздухе странный жест, такой же он показывал бармену за стойкой. На моём лице отразилось понимание.— И вы меняете его после каждой неудачи?— Да.Пока происходил этот короткий диалог, мы прошли до середины. — Вот этот коридор можете убирать, если устраивает работа уборщика, а вот это помещение... — тут он толкнул свободно открывающуюся дверь, жестом приглашая зайти внутрь, — ...может быть вашим рабочим кабинетом."Кабинет", видимо, в прошлом был камерой для опытов: стол средних размеров стоял возле дальней стены, окон не было. Всё было переделано под мануфактурное помещение, вплоть до паркета под ногами и двух раковин: одна, стоявшая справа, эмалированная, и другая, по левую сторону, из чёрного мрамора.— Хотелось бы... — неуверенно начал я.— Это место будет полностью отдано под ваше распоряжение при соглашении здесь работать и вашей росписи в контракте. Включая всю существующую аппаратуру, — тут он неопределённо махнул рукой в левую сторону комнаты. Рядом с раковиной стояла довольно большая, высокая кушетка для людей, а в самом дальнем углу — весы, тоже людские. Возле них стоял шкаф. Я подошёл к нему и открыл дверцу.Шкаф состоял из трёх полок.На верхней стояли медикаменты: различные болеутоляющие, местная анестезия, холинолитики*** и желчегонные препараты. На средней полке расположились скальпели, секционные ножи, череподержатели, распаторы****... и ещё подобного рода атрибутика. Стало интересно. Может, в прошлом тут был морг?..На нижней были собранные двумя аккуратными стопками бумаги: слева были какие-то старые чеки, они меня почти не заинтересовали. Справа были тонкие картонные папки, судя по внешнему виду, очень старые.— Это личные дела ранее лечившихся здесь пациентов... и не только. Начиная от охранников и заканчивая исследуемыми экспериментами, — ответил Магнуссен моему вопросительному взгляду. — Можете посмотреть, если хотите. Я взял первую папку, открывая титульную страницу. Документ был тонким, состоял всего из трёх страниц.ЛИЧНОЕ ДЕЛО № 48НИКОЛАС КЕЛЬТУвиденное поразило меня настолько, что я потерял голос. Мне хотелось закричать от ужаса, или от отвращения и страха, что я испытывал, глядя на приложенные фотографии, но я не мог проронить ни слова; пересохшее горло сжималось, как при астме, словно глотку сдавило чьей-то невидимой рукой. Я просто стоял и пялился на раритет, так как под ним было написано: Дата смерти: 19. 01. 1987Причина смерти: перекрытие нижних дыхательных путей естественной рвотойНа первой прикреплённой фотографии вверху второй страницы было изображено лицо мужчины средних лет. По линии скул, на крыльях носа, на лбу и на подбородке у него была красная чешуя, как у рыбы или дракона, тянущаяся вниз, доходящая волнами до шеи. Красный цвет чешуек плавно перетекал в нормальный цвет кожи. Глаза человека, если то, что изображено, можно считать человеком, были прикрыты, но я заметил, что белок был также красного цвета, капилляры выделялись белым, а зрачок был узким и вертикальным, как у кошки. Радужка была зелёной с чёрными вкраплениями. Общее выражение лица у этого существа было, как если бы он находился в наркотическом угаре: рот приоткрыт, ноздри раздуты, в прикрытых глазах нет ясности и понимания происходящего. Хотя, может так оно и было. Может, они превращают людей в мутантов или подбирают их где-то уже такими, а потом изучают их особенности или реакции, их тело...На второй фотографии, ниже, был изображён тот же мужчина, только мёртвый.Мертвый, потому что его лицо было в прямом смысле вскрыто.В голове непроизвольно начали возникать картинки: комната, в которой я стою. Врач берёт в руки скальпель и проводит им линию по лицу этого существа — от линии роста волос и ниже, по лбу, рассекает нос и тёмно-бордовые тонкие губы, делит его на две части...Лицо было рассечено один раз вдоль и один поперёк. Кожа разорвана и вывернута наизнанку. Аккуратно, до самого конца лица, к волосяному покрову головы. Как очищенный от кожуры мандарин, чёрт возьми. И в лицевых мышцах крыльях носа, области губ и лобной кости я разглядел светящиеся точки. Казалось, лицо состояло сплошь из них. Когда я заканчивал аспирантуру, нас повели в морг — вскрытие трупа хороший врач обязан увидеть минимум раз за время учёбы. Вскрывали голову женщины в преклонных годах, и вскрывали очень профессионально, судя по выверенным плавным движениям, отчего было ещё отвратительнее. Помню, как девчонки, стоящие передо мной, попадали в обморок — откачивали долго.Тот поход в морг я запомнил очень хорошо, так как мне присуща большая впечатлительность, и сейчас, мысленно, против своей воли сравнивая лицо той женщины (точнее то, что впоследствии от него осталось) с лицом трупа на фотографии в деле № 148 на меня вдруг снизошло озарение: эти мизерные светящиеся точки — его нервы.Я почувствовал угрожающее урчание желудка, смахивающее на последнее предупреждение, следом тело включило звук и осязание и после этого до меня дошло, что сейчас блевану.Захлопнув папку и бросив её на своё место, я подбежал к простой эмалированной раковине. Не потому, что мне не хотелось как-то осквернять ту мраморную. Просто обычная была ближе.Из меня исторгся сегодняшний завтрак: яичница, тост и крепкий чай. Стало немного легче. Я прополоскал рот водой и повернулся ко входной двери. Только тут мой слегка ошалевший взгляд наткнулся на Чарльза. Я уже успел забыть о его существовании. Если на то пошло, я забыл о существовании всего.Попытался произнести внятно:— Прошу, извините...— Ничего страшного, — бесстрастным тоном промолвил мой будущий босс, как будто он каждый день видел врачей, пару минут смотрящих в документы, а затем, здесь же, блюющих в раковину. Вопреки нейтральному выражению лица, глаза его сверкали. — Когда я только начинал управлять лабораторией — впадал в глубокую депрессию. Было очень тяжело.На его каменном лице вдруг почти незаметно промелькнула толика беспокойства.— Надеюсь, вы не изменили своё решение насчёт работы здесь?...И тут я, клянусь всем, что у меня есть, вдруг осознал, что ни капли не боюсь здесь работать, что несмотря на отвращение, которое я только что испытал, у меня не пропали решимость и адреналин. Я понял, что эта работа мне по душе.Я подошёл к мистеру Магнуссену, который тут же начал говорить. В его тоне сквозило лёгкое раздражение, видимо, на самого себя, и сожаление.— Наверное, я зря имел такую неосторожность — показывать вам...— Один вопрос, — сказал я, глядя ему в глаза.Он замолчал.— Вы не сделаете со мной такого?— Из наших сотрудников, равно как и наших знакомых, друзей и любимых, мы никого не подвергаем насилию. Доктор Уотсон, мы не издеваемся над образцами, которые вы видели в деле, мы пытаемся им помочь, извлекая из этого научную выгоду для себя. Мы уже находим их такими. Я пойду заполнять рабочий контракт.Это не было вопросом, он утверждал. Знал, что я останусь, и был в равной степени удивлён и горд нами обоими.Я кивнул.— Вот и отлично. Когда можно будет начать работать?