9. 1865 год (1/1)

Если бы жизнь была книгой, то некоторые страницы ее были бы забрызганы кровью и обожжены.Если бы жизнь была книгой, то в ней, наверное, было бы немало строк, написанных красными чернилами. Также в такой книге просто обязаны быть пустые страницы?— те, заполнять которые слишком страшно и больно.Гражданская война отгремела, но страна все еще щетинилась. Линкольн, как мог, сдерживал ее, но морнингсайдцам казалось иногда, что справиться с огромным, молодым, построенным на крови государством не сможет даже такая незаурядная личность.Паникеры сравнивали Америку с колесницей, стремительно несущейся в пропасть. Люди бывалые судили осторожнее. И все ждали. Строили новую жизнь. И ждали.Чего-то ждал и Джебедайя. Он порой и сам удивлялся себе, своей удивительной, как он сам это называл, живучести. Еще вчера только он вернулся с фронта, куда был призван в качестве врача, вернулся страшным, темным, с душой, погруженной в пропитанную порохом и кровью мглу. Еще вчера казалось ему, что он не человек, а живой мертвец. И вот, на тебе, он продолжает просыпаться по утрам, продолжает работать. Продолжает чего-то упорно ждать.Ночью было тяжко. Ночью приходили призраки войны, и мучили его, не давая ни минуты покоя. Среди призраков был и МакКинли, с разрубленной головой, истекающий кровью, храбрый МакКинли, совершивший на фронте немало подвигов.Джебедайя больше не ненавидел его. Все, что было между ними, прошло, навсегда растворилось в кровавом зареве войны.Приходил к нему и Нильс Хаген. У Нильса пуля застряла в горле. Когда он говорит, то булькает черная кровь, и половины слов разобрать невозможно. Впрочем, Джебедайя знает, о чем тот говорит.—?Я пытался, Нильс, я пытался, мой дорогой… —?шепчет он, глядя в мертвые глаза друга,?— просто она сильнее меня, дружище.Нильс согласен. Возможно, он помнит, что Джебедайя, действительно, отчаянно пытался вырвать его из рук смерти.Иногда память играет с ним дурную шутку. Он хорошо помнит, как свистели пули, как визжали снаряды, как бесновалась и хохотала война, когда его силой оторвали от тела Нильса, вывели из палатки, куда-то посадили и повезли. Он помнит, как бросил последний взгляд на стол, на котором лежал Нильс… А что же было потом? Нильс, действительно, повернул голову, и посмотрел ему вслед, или это?— просто видение из кошмарного сна?Сейчас он ни в чем не уверен. То ему кажется, что Нильс был мертв, и он успокаивает мечущуюся совесть. То перед мысленным взором вновь встает тот страшный день, и он нещадно бичует себя за то, что бросил друга умирать, что позволил себя увести.***—?Я не вернусь в больницу,?— говорит он Паркеру, Саре Джонс и Иренке. Все они разные, но смотрят на него одинаково. В их глазах он читает понимание, и чувствует горькую признательность. —?Возможно, пока. Мне нужно время.Он запирается дома, принимается за новую работу по механике, отвечает на письма Ангстрема, ссорится с бостонскими физиками и желчно комментирует критику лондонских химиков. Он начинает курить, и в день выкуривает по две пачки сигарет. Когда он смотрит на себя в зеркало, то видит худого, изможденного старика с желтой кожей и потухшим взглядом. Неухоженная седая борода спускается ему на грудь.Однажды он получает странную записку.?Уважаемый доктор Морнингсайд! Мне все говорят, что писать вам, и тем более приходить к вам?— дело пустое, но я не могу не рискнуть. Примите меня, пожалуйста, сегодня в 16:00. Гарри Фелтон.? Имя Гарри Фелтона ему незнакомо. Он берет лист бумаги, и собирается ответить в выработавшемся у него за последние полгода, отрывочном, резковато-вежливом стиле: простите-де великодушно, но я сверхзанят, и принять вас не смогу. И вдруг он останавливается?— точно сама судьба придерживает его за руку.Имя Гарри Фелтона ему незнакомо. Возможно, именно поэтому он пишет этому неведомому, что с удовольствием примет его.***Гарри Фелтон сидит напротив него с чашкой ромашкового чая в руке. Гарри Фелтон?— новый врач в морнингсайдской больнице. Это молодой человек лет двадцати пяти-тридцати. Симпатичный, стройный, с умными темными глазами. Над верхней губой?— модные усики. Он приехал из Бостона.Гарри признается, что, еще будучи студентом, зачитывался работами Морнингсайда, и, если можно так сказать, стал его горячим поклонником. Особенно его заинтересовали работы по физике. Как и Ангстрем, Гарри уверен, что Джебедайя опередил свое время, и однажды, возможно, всего-то лет через сто, его взгляд не будет вызывать смех в научных кругах.Гарри ставит пустую чашку на стол, благодарит за чай, хлопает себя по коленям, собирается встать, но вдруг задерживается в кресле, закусывает нижнюю губу, и смущенно, нерешительно говорит:—?Знаете, доктор… На основании ваших работ я начал разрабатывать кое-что свое. Так, ничего серьезного… Но, может быть, вам будет интересно? Если позволите, я принесу вам свои чертежи…Джебедайя, неожиданно для самого себя, соглашается. Он не хочет себе верить, но с удивлением прислушивается к странному зуду в глубине души.Что?.. Его обожженная, больная, страшная душа еще жива?.. Удивившись себе, он приглашает Гарри к завтрашнему обеду.***Утром он получает новую записку.?Дорогой доктор Морнингсайд. Простите, что беспокою вас в вашем уединении, но мама очень плоха… Она просит, чтобы вы осмотрели ее. Простите еще раз… Очень жду ответа. Иренка Чапек.?Он ощущает в сердце слабый укол, и хмурится. Поколебавшись несколько минут, он пишет в ответ, что зайдет после обеда. Кажется, записка получилась очень сухой, но он, почему-то рассердившись, решает не переписывать, и отправляет ее вместе с мальчиком.Пунктуальный Гарри Фелтон приходит на несколько минут раньше. Обед волнует его мало. По то затухающему, то вновь вспыхивающему огоньку в глазах молодого врача, Джебедайя определяет, что тому не терпится показать ему свои записи и чертежи.Зуд в душе становится сильнее, и они, не допив кофе, идут в лабораторию Морнингсайда. Чувствуя странное волнение, Джебедайя берет принесенные Фелтоном записи. Ему достаточно беглого взгляда, чтобы понять?— перед ним, в облике этого молодого, скромно одетого человека, стоит сама судьба.Гарри, действительно, взял за основу его идею о трехмерном пространстве, но пошел еще дальше. Не веря своим глазам, Джебедайя читает о возможном четырехквантовом эффекте, и с замиранием сердца смотрит на странные наброски чертежей странной машины.—?Я назвал ее вилкой измерений,?— застенчиво говорит Гарри Фелтон.—?Почему вы… —?хрипло говорит Джебедайя, и тут же осекается.Почему Гарри не публикует эту работу? Да потому что его сочтут сумасшедшим.Показать ее можно только такому же сумасшедшему.***Двор Чапеков такой же чистый и ухоженный, как и раньше. Глядя на него, на порядок в доме, с трудом верится, что они едва сводят концы с концами. Но это так.Недавно умер Иржи. После его смерти стало еще тяжелее. Бесстрашно воюющая с неумолимо наступающей бедностью Кристина вдруг слегла. Ничего серьезного, просто переутомление. Но у Джебедайи, смотрящего на эту красивую, гордую женщину, бессильно лежащую на кровати, почему-то мучительно сжимается сердце.В глубине души зреет уверенность, что он не только может,, но и должен помочь им. И он сердится на себя, потому что не знает, как именно он обязан помочь. Предлагать деньги неудобно. Чапеки?— не Хагены, которых он, после смерти Нильса, словно усыновил всех. Тогда как помочь? Что сделать?.. Ему кажется, что Кристина точно знает, но почему-то не говорит. И он злится из-за этого и на нее тоже.Тихо подходит Иренка, становится рядом.—?Как мама? —?Спрашивает она.—?Все в порядке, она уснула,?— отвечает он. Он хочет сказать, что дальше она справится и сама, но передумывает,?— если что, зовите меня.—?Хотите чаю? —?Робко предлагает девушка.Он не хочет чаю, он хочет домой. Ему нужно отдохнуть хотя бы часик, потому что в шесть снова придет Фелтон, и они сядут за работу. Возможно, они будут работать всю ночь.Но чудесные, иконописные глаза Иренки смотрят на него просяще и ласково. И он, чувствуя к ней странную смесь жалости и отеческой нежности, соглашается.—?Как в больнице? —?Спрашивает он за чаем.—?Все хорошо,?— опустив глаза, смущенно говорит Иренка. И он понимает, что совсем не хорошо.—?Говорите честно,?— притворно хмурится он.Иренка вздыхает, и говорит, что работы совсем мало, что получает она очень мало, и уже подумывает о том, чтобы искать другую работу. Но ведь придется уезжать, а ей жаль оставлять маму, которая в этом случае останется совсем одна.От осознания того, что Иренка может уехать, покинуть Морнингсайд, ему почему-то становится тоскливо. И вдруг он понимает, что должен сделать.—?Мисс Чапек,?— серьезно говорит он,?— а что, если вы пойдете работать ко мне?—?Работать… к вам? —?Ахает она.—?Да. Я в последнее время стал очень рассеян. Мне нужен кто-то, кто смотрел бы за домом, пока я работаю. Работа несложная, а хорошую оплату я вам обещаю. Так как? Согласны?Иренка снова опускает глаза, кожа на ее щеках розовеет. Он терпеливо ждет ответа. Когда она поднимает на него взгляд, он чувствует, как его обдает теплом ее души. В глазах девушки светится переполняющее душу счастье, и ее некрасивое лицо кажется одухотворенно-прекрасным.—?Согласна,?— тихо отвечает она.