Гетени Иррем, весенняя тьма (1/1)

Казалось, на этом наше безумное путешествие и закончится, так и оставшись бессмысленным. За спиной было три года отчаянных попыток договориться с властителями Гетена, восемьдесят один день в ледяной пустыне и одна ночь в Очаге Куркураст, в девяти днях пути от Сассинотха. Практически все это время мы так или иначе были вместе с Эстравеном, хоть я и не подозревал об этом поначалу. Но сейчас между нами, как невидимая стена, пролегла граница, с ее занесенными снегом укреплениями и довольно-таки немногочисленной стражей. Что, впрочем, отнюдь не делало ее преодолимой. Эстравену под страхом смерти нельзя было оставаться в Кархайде, мне – появляться в Оргорейне. Впрочем, как осуществить то или другое, мы тоже не представляли.Почти весь день мы пролежали под укрытием небольшой сопки, наполовину зарывшись в снег, пытаясь согреться. Временами я поворачивался и смотрел на Эстравена, но он по большей части дремал или просто лежал с закрытыми глазами – по его лицу ничего нельзя было сказать. Солнце склонялось за горизонт, над нами покачивались снежные лапы деревьев хеммен, и их мерное колебание наполняло душу каким-то совершенным, чистым отчаянием. Умом я понимал: чтобы выжить, нам необходимо разделиться, но сама мысль о том, что Эстравен уйдет и оставит меня одного, пробуждала во мне панический страх, как тогда, когда я решил, что потерял его во время Лишенной Теней Ясности. С наступлением сумерек мы вышли из укрывавшей нас лощины и стали подниматься к границе, то и дело замирая, прячась среди игры теней на снегу. С вершины холма было видно линию пограничной стены, проходившей у подножья, а дальше – маленькие, едва мерцающие огоньки поселений. Там уже был Оргорейн. Там Эстравен был бы в безопасности, но мне туда ход был закрыт. Темнота опускалась мягко и незаметно, я еще отчетливо различал фигуру Эстравена рядом, но уже не видел его лица. Проведя столько времени в укрытии, мы так ничего и не решили, не разговаривали и сейчас. Откровенно говоря, я не видел выхода из сложившейся ситуации: каждый шаг мог привести к беде, а оставаться на месте означало замерзнуть насмерть. Поэтому мы не спеша двигались вперед и ничего не говорили друг другу, ни мысленно, ни вслух. Эстравен, казалось, был полон какой-то мрачной решимости, которая стала его отличительной чертой в последние дни. Даже когда он улыбался, мне казалось, что он делает это только для меня, не испытывая настоящей радости. Раньше мы всегда обсуждали каждый следующий шаг, и один из нас не предпринял бы ничего, не посоветовавшись с другим. Но теперь мне приходилось полагаться на его решимость, его уверенность, потому что своих у меня не осталось. Граница была все ближе. И только тогда – именно в тот миг, в тот последний миг, не раньше, - я понял, что именно мой эгоизм и молчание Эстравена скрыли от меня, понял, куда он на самом деле идет и во что намерен ввязаться. И я сказал лишь:- Терем… подожди…Но его уже не было рядом. Я видел, как он мчится вниз по склону холма, ловко петляя на невероятной для меня скорости. О том, чтобы догнать его, не стоило даже и думать. И тем не менее, я побежал за ним следом, в напрасной и отчаянной попытке остановить. Между тем Эстравен приближался к границе, и его заметили. Пограничная охрана внизу засуетилась, и я с болью в сердце увидел, как маленькие человечки выстраиваются в шеренгу, направляя на моего друга винтовки. Вот ловкую фигурку Эстравена выхватили прожектором, но он увильнул. Его поймали светом во второй раз, ему что-то кричали, потому раздался первый залп. Я с трудом заставил себя не зажмурить глаза, так страшно мне было увидеть, что произошло. Но, судя по всему, выстрел был предупреждающим, в воздух. Впрочем, Эстравен не остановился и не сбавил скорости, а продолжал так же упрямо нестись навстречу верной гибели.Теперь он был слишком далеко, чтобы я мог даже докричаться до него. Я не сомневался, что во второй раз пограничная охрана будет стрелять на поражение. Даже не будь Указа о Высылке, Эстравен совершал неслыханную наглость, и у охраны не оставалось другого выбора.Стоило мне задуматься об этом, как я в одно мгновение ясно осознал, что мне делать. Позже, много раз в кошмарных снах и яви возвращаясь к этому моменту, я не переставал удивляться, что тогда сделанный выбор показался мне совершенно естественным и простым. Точнее даже, не было никакого выбора. Я просто сунул руку в карман куртки, достал завалявшуюся там еще с Огненных Холмов пластинку антиграва, до сих пор в бурых потеках, и направил его на шеренгу пограничников.Не знаю, какого точно эффекта я ожидал. Снежные и ледяные глыбы под воздействием простой, но необычайно мощной ударной волны ломались и опадали с глухим протяжным стоном. Однако сейчас никакого звука не было. Не было ни криков, ни стрекота винтовок. Просто картинка с изображенными на ней маленькими человечками на фоне маленьких домиков пограничной службы будто пошла рябью. А в следующий момент беззвучно взорвалась. Не было ни гула, ни клубов пламени – только взметнулся снег, и человечки разлетелись, как карточный домик, если внезапно распахнуть окно. Я увидел, как позади них аккуратно складывается и оседает небольшое одноэтажное здание. Поднятый волной снег на мгновение завис в воздухе и начал опадать крупными хлопьями, даже кусками.Но я уже бежал к Эстравену, пробиваясь через этот неестественный, дезориентирующий снегопад. Я видел, как его резко отбросило назад ударной волной, и надеялся, что он все еще был слишком далеко от эпицентра, чтобы она могла ему серьезно повредить. Но узнать наверняка можно было, только добравшись до него.Я с трудом смог найти его, почти погребенного под рыхлым, только что опавшим снегом. За те пару минут, которые показались мне часами, я прошел весь путь от надежды до крайней степени отчаяния и когда наконец увидел Эстравена – точнее, неловко вывернутые торчащие из сугроба ноги в лыжных креплениях – уже был готов ко всему. Остановившись рядом с ним так резко, что меня занесло и я упал на бок в мягкий снег, я лихорадочно принялся откапывать его, попутно мысленно крича его имя. Эстравен не отвечал и не подавал признаков жизни; меня накрыл липкий кошмар, от которого становится жарко и слабеют колени, страх, что это я убил его. Дрожащими руками я стащил с него меховую шапку и с трудом нащупал пульс на загрубевшей шее. Он дышал. Его сердце билось. Он был без сознания, но видимых повреждений, следов крови на нем я не обнаружил. Пограничная охрана не попала и теперь уже не сумеет. В тот момент я не мог и представить, что творилось там, ниже по склону, где несколько минут назад разлетались в разные стороны стражники; но умом я уже понимал, что удар подобной силы не может пройти просто так, что наверняка есть жертвы, и если кто-то выжил, они могут напасть на нас.Но в тот момент мне было все равно. Я наклонился к лицу Эстравена, поднеся ухо к самым его губам и услышал рваное, хриплое дыхание. Не выдержав, я ткнулся лицом ему в грудь, и слезы сами потекли у меня из глаз, немедленно остывая на морозе и жаля кожу ледяными иглами. И через некоторое время я почувствовал, как он пошевелился, а потом мне на голову легла его рука в грубой кожаной перчатке. Это было самое прекрасное из всех испытанных мной прикосновений, и именно оно вернуло меня к жизни. Я встал и помог Эстравену подняться, он еще нетвердо стоял на ногах и цеплялся за мою руку. Мы обернулись как раз в тот момент, когда прожектор пограничников снова ожил и начал шарить по склонам. Но оживления заметно поубавилось, и стоило нам двинуться, нас настиг крик: ?Сдавайтесь! Мы не будем стрелять!? Эстравен вопросительно взглянул на меня, и мне оставалось лишь обхватить его за талию и закинуть его руку себе на шею, чтобы помочь ему идти. Мы начали спуск, а нам навстречу уже поднимались охранники. Они действительно не стали стрелять.