18 октября 2009 года. День двадцать шестой.?Потерянный Рай? (1/1)

?Засыпай,На руках у меня засыпай,Засыпай, Под пенье дождя... Далеко,Там, где неба кончается край, Та найдёшьПотерянный рай...?*За последние два дня Наруто успел почти что дочитать дневник. В некоторых местах было действительно не по себе — Узумаки то и дело узнавал в строках себя: такого же напуганного, такого же беззащитного. По крайней мере, он сам себе таким казался — и не потому, что просто-напросто диагноз даёт о себе знать, а потому, что это было бы слишком для него самого. Ну, не смог бы он причинить вред хотя бы Саске. Потому что Саске был для него миром, был для него будущим и настоящим. Наверное, если бы Наруто мог что-то исправить, то он бы сделал всё: он бы пожертвовал собой, чтобы Саске был здесь, рядом, до тех самых пор, пока Наруто не уйдёт. Он прекрасно знал, что из-за болезни осталось ему жить не больше двух-трёх лет — он это чувствовал. Чувствовал, как иногда ему становилось совсем плохо — но он этого не помнил. Он не мог вспомнить ни того, что бросался на собственных мать и отчима, на свою маленькую сестру. Наруто не помнил ничего из этого, он узнавал об этом только тогда, когда Кушина и Мадара ругались друг с другом. Они так кричали, что, казалось, слышно их даже в Конохе. В такие моменты Наруто делал одно: закрывался в своей комнате и залезал в чулан. Он был уверен, что там, ощущая чьё-то присутствие, ему станет легче — хоть на грамм. Потому что боль от слов отчима неплохо резала по нему, оставляла шрамы. Как бы он хотел просто уйти. Просто в один прекрасный момент взять и уйти — тихо и незаметно. Он бы пошёл куда глаза глядят и, возможно, пришёл бы туда, где его бы хоть немного любили. Он всегда считал, что если бы его не было, матери и отчиму было бы гораздо легче. И, до встречи с Саске, он думал о том, что поскорее бы протекли эти несколько лет, потому что именно тогда он смог бы стать свободным. Свободным от оков чёртовой болезни, которая убивала его с каждым днём, и даже если бы парню удалось выжить, болея этой ужасной хандрой, он бы просто-напросто не смог существовать в обществе — у него не было бы будущего. Никакого. Он бы не смог пойти работать на прибыльную должность, он бы не смог завести детей и красавицу жену. Он бы не жил спокойной жизнью обычного гражданина, не был бы таким же, как все. Он бы обязательно выделялся из общества; он бы пугал людей своими припадками и галлюцинациями. Он был бы совершенно не похож на обычного работягу; и его дочь или сына, должно быть, дразнили бы в школе за то, что их отец другой. Наруто хотел бы этого меньше всего; смерть, которую приносит с собой такая болезнь, как шизофрения, своего рода дар с выше — дар, что ты больше не будешь жить среди тех взглядов, что обычно бросают на обуз. И будь ты хоть дома, хоть живи ты в больнице — этот взгляд будет преследовать до самого конца. И только тогда, когда ты уже будешь на смертном одре, тогда тебя опустит грусть и тяжесть на сердце. Медсестра, которая в это время находилась бы рядом с тобой, равнодушным взглядом окинет тело и позовёт санитаров. А те с точно таким же равнодушием погрузят тебя на носилки и отвезут в морг — и только тогда ты освободишься от оков. Наруто не хотел такой жизни. Если бы можно было всё исправить, просто взять и перемотать назад — туда, где и для него небо ещё голубое, а птицы — прекрасны. Туда, где мать не смотрит на него с таким сожалением и жалостью; где ещё отец весело улыбается ему. Наруто помнил то время. Помнил он и отца, и помнил счастливую маму. Всё это отпечаталось в его памяти, как отпечатывается ожог на коже. Это был его шрам, который иногда начинал ныть. Его клеймо. Его проклятье. Он видел эти картинки в кошмарах, наблюдал за всем как бы со стороны, и Наруто не мог ни подойти поближе, ни сделать хоть что-нибудь: крикнуть, аукнуть, сказать, мол, здесь я, здесь. Они его не видели, и это больше всего огорчало. Он хотел, чтобы чувство это ушло, а картинки навсегда забылись. Больше не всплывали в памяти, не были на сердце тяжким грузом, от которого, увы, никогда не избавиться. Он избавится от этого только тогда, когда Смерть придёт к нему в дом и заберёт его с собой. Она будет милой девушкой — он чувствует. Это будет какая-нибудь брюнетка; она протянет ему свою руку и с грустной улыбкой попросит следовать за ней. Так Наруто фантазировал. И знаете что? Он возьмёт её руку и пойдёт. Так он думал ровно до тех пор, пока не встретил Саске, пока не полюбил его, пока не представлял и дня без его присутствия — не представлял жизни. Саске словно вдохнул в него чувства, он заставил улыбнуться, заставил поплакать, заставил подумать, что кому-то было хуже. Он обнимал его, прижимал к себе — он был холодным, но Наруто грелся. И Наруто впервые в жизни благодарил Бога. * * * Сегодня ночью он никак не мог уснуть. Он думал, что Саске всё же соизволит прийти, может, просто чуть позже. Но часы уже показывали два часа ночи, а Наруто всё никак не мог уснуть — то ворочался, то настойчиво шептал его имя, надеясь, что, возможно, он услышит и придёт. Однако всё молчало; был слышен шелест последних листьев на почти что голых деревьях. Ветер бился в окно, отчего рамы содрогались, чуть трещали, нарушая тишину комнаты. Мрак был всепоглощающий, он скрывал очертания предметов, и Узумаки видел, как его комната тонула в темноте. Он привстал и включил лампу. Тусклый желтоватый свет озарил комнату и стало видно, как вот неподалёку от чулана стоит комод, на нём — небольшая вазочка, заросшая паутиной потому, что ею никто не пользуется. Вот стала видна дверь самой кладовой, стала видна ржавая её ручка, пояс, висящий на ней. Наруто достал из тумбочки дневник и открыл на предпоследних страницах. За две-три дня он успел прочитать практически всю историю семьи Сабаку. И, честно сказать, довольно трагичную историю... ?Прошло несколько недель. Сколько точно — сказать не могу, но месяц прошёл точно. Возможно, даже полтора или два. Я не особо за этим следил. Я больше следил за сестрой. Вчера она снова куда-то пропала. Мы искали её долго, ходили до чёртова моста в пол-километре от Амитивилля, дошли до главной трассы, располагающейся в девяти километрах от нашего дома, но Темари не нашли. Она словно канула в воду. Мы прочесали большую территорию, но ничего, ничего не нашли. Только её шарф, который ветер закинул на одну из самых низких веток сосны. Мы с братом решили, что если до завтра не найдём, пойдём в полицию. Уж там-то точно должны были знать, что делать. Мы пришли домой только ближе к двум часам ночи. Свет горел на кухне, в гостиной и в комнате Теми. А ещё на чердаке. Ну, так мы называли третий этаж, которым никто не пользовался. Мы нашли её там. Темари сидела в самом углу, сжимала в руках какие-то бумаги, но нас это не очень интересовало. Мы обрадовались, потому что, наверное, мы с сестрой просто разминулись и всё. А она, когда мы пошли в сторону трассы, пришла домой. Мы обняли её, стали расспрашивать, но всё, что она делала — это молчала. Вообще, в последнее время она стала много молчать. От той боевой девчонки не осталось и следа. Она как-то зачахла, стала бледной, под глазами — синяки. На работу не ходила, потому что врачи, к которым она обращалась (а точнее мы её туда таскали) прописали ей больничный. Мы замечали существенные изменения в её характере. Страх чуланов пропал, словно и не бывало. Она постоянно проводила время там, в своей кладовке. Мы точно знали, где её искать — либо в чулане, либо на чердаке. И это нас пугало. Брат всё чаще стал предлагать сводить её к психиатру, но я так настойчиво был против, хотя и сам не знал почему. Меня это пугало. А если ей снова сделают плохо? Вдруг напугают? Я любил Темари. И брат тоже. Мы не хотели причинять ей вред, но с каждым днём она пугала меня. Однажды, когда я к ней утром зашёл, чтобы разбудить на завтрак, она мне кое-что рассказала. Она тогда уже не спала, а всё смотрела в открытый чулан. Я подошёл, чтобы закрыть дверцу, но Темари резко остановила меня. ?Не делай этого?, — попросила она, и я не смог ей отказать, хотя и не понимал, зачем ей этот чулан. А позже она мне кое-что поведала. Она сказала, что влюбилась. Она уверяла, что встретила прекрасного человека, замечательного парня, с которым хотела бы провести остаток всей своей жизни. Она говорила, что сделала бы ради него всё, всё, что он пожелает — только ради него. Она говорила, что просто тает, когда он смотрит на неё. Темари рассказывала, что у него большие чёрные глаза, что волосы тоже тёмные-тёмные, а кожа — белая-белая. Она говорила, что он многое пережил, что хотел бы быть счастливым. Темари рассказывала, что отдала бы ради него всё, пошла бы на что угодно. Она говорила, что любит его. Так сильно, как никого не любила. Она рассказывала, что он приходит к ней тогда, когда братьев нет дома. Он приходит, садится рядом, гладит по волосам. А она смотрела на него с любовью. Темари говорила, что он очень молчалив, но когда поёт — заслушаться можно. По её словам, он был восхитителен. Красив и очень скрытен. Я даже радовался за сестру. Ну, я был рад, что она влюбилась, потому что после её последнего парня зареклась никогда больше ни в кого не влюбляться. А тут такое. Я даже запомнил его имя — Саске. Странное, довольно старое, но я не стал этого говорить. Я был рад за сестру несмотря на то, что по близости вообще нет никаких людей. Я утешал себя тем, что, может, он приходит к ней из Конохи? Специально к ней? Но вся моя радость за сестру рухнула, когда Темари сообщила: он живёт в чулане.? Наруто ещё долго будет вчитываться в строки, где сказано о Саске. Он будет приближать к лицу тетрадь, перечитывать всё заново и думать, думать, думать... С одной стороны, он был даже рад, что Саске всё-таки не плод его воображения. А с другой... Что-то ужасное, что-то противное и слизкое сковывало все его движения. Он чувствовал, как где-то в сердце что-то гложет его, заставляет таить обиду на своего возлюбленного. Наруто и не предполагал, что это может быть. Он захлопнул дневник и кинул его на пол. Свет потух сразу же, как он выдернул из розетки вилку и бросил её также на пол. Наруто быстро лёг и зарылся в складки одеяла, сжал подушку и зажмурил глаза. Нет. Никто никогда не любил его так, как он любил. Никакая Темари не любила его, так как он любил. Саске никогда не любил её. Никогда-никогда. Он просто был её другом. Да, между ними ничего не было. А Темари... Темари просто придумала эту его ?любовь в глазах?! Никакой любви не было! Не было... Правда ведь? Наруто хотел задать этот вопрос ему. Он нахмурился, когда глаза начали становиться влажными и тут же уткнулся в подушку, вытирая слёзы. Ну уж нет, он не станет плакать! Узумаки вздрогнул, когда почувствовал, как кровать прогибается под тяжестью чьего-то тела. Он почувствовал, как холодные руки обняли его и прижали к не менее холодной груди, а волосы стали немного подрагивать от чьего-то дыхания. — Почему ты не спишь? — раздался голос над ухом, но Наруто даже не вздрогнул. Он лежал, смотрел в темноту, а его ладонь тут же опустилась на руку Саске.— Я не могу уснуть... — Хочешь, я спою тебе колыбельную? Саске не стал дожидаться ответа, потому что знал, какой он будет, а Наруто не стал отвечать. Учиха знал его насквозь. — От края до краяНебо в огне сгорает,И в нём исчезают Все надежды и мечты,Но ты засыпаешь, И ангел к тебе слетаетСмахнёт твои слёзы,И во сне смеёшься ты... *Наруто чувствовал, как Саске второй рукой гладит его по волосам. Его голос был тихий — это был шёпот.Узумаки закрыл глаза. — Засыпай, На руках у меня засыпай,Засыпай, Под пенье дождя... Далеко,Там, где неба кончается край,Ты найдёшьПотерянный рай... *Наруто закрывал глаза, засыпая под тихий голос своего возлюбленного. Нет, Саске никогда не любил Темари. Нет, он никогда не пел ей этих прекрасных колыбельных на ночь. — Во сне хитрый демонМожет пройти сквозь стены,Дыханье у спящих Он умеет похищать;Бояться не надо — Душа моя будет рядом Твои сновидения До рассвета охранять... * — ?Засыпай, На руках у меня засыпай,Засыпай,Под пенье дождя...Далеко, Там, где неба кончается крайТа найдёшь Потерянный рай...?* Нет, никто и никогда не любил Саске так сильно, как любит он. * * * * — Ария — Потерянный рай. * * * От автора: когда будет следующая глава, я не знаю. Кстати, спешу вам сообщить, что данный фанфик подходит к концу. :3 Осталось не больше 4 глав.)