3. (1/1)

Хотя утренние события не до конца отбили у Хиромасы аппетит, однако прекрасную тушеную рыбу, приготовленную двоюродным братом его проводника оценить по достоинству он не смог. Его голова была слишком занята думами, чтобы наслаждаться пищей, и он возвращался обратно в монастырь, испытывая лишь неприятную тяжесть в желудке. Он не обращал внимания на попытки монахов завязать разговор и сердито смотрел на птиц, которые так радовали его по пути в Кувану.Его настроение ничуть не улучшилось и оттого, что по возвращении в монастырь он услышал нежные ноты кина, падающие в полуденный воздух. Его сопровождающие побледнели и поспешно удалились, объяснив, что им нужно позаботиться о лошадях. Хиромаса в одиночестве стоял посреди двора и слушал музыку, жалея о том, что съел те две миски тушеной рыбы.Он осознал, что кин играет совсем не то, что прошлой ночью. Мелодия звучала еще нежнее, еще трогательнее, и Хиромаса снова не узнал ее. Он пошел на звук к маленькой кладовой и обнаружил, что дверь закрыта. Он подкрался к высокому порогу, толкнул дверь и заглянул в приоткрывшуюся щель.— Сэймэй, — пробормотал он и распахнул дверь. Вошел внутрь и подождал, пока его глаза привыкнут к полумраку после яркого дневного света. Теперь он увидел то, что не заметил прошлой ночью — части старой разбитой мебели, хранившейся в беспорядке, груды ящиков, сломанные вещи, которые Хиромаса даже не смог опознать, и кучи старинных рваных свитков, несших на себе следы повреждения от воды, огня и насекомых.Рядом с раскрытым окном на коленях сидел Сэймэй, не обращая внимания на пятна грязи, испачкавшие его ослепительно-белый каригину и хакама весеннего нежно-зеленого цвета. На коленях у него лежал кин, крученые шелковые струны белели на фоне темного дерева. Сэймэй наигрывал на нем, а из стоявшей рядом круглой серебряной курильницы вился голубой ароматный дымок.Хиромаса смотрел, как Сэймэй извлекает мелодию из инструмента. Он и раньше видел, как Сэймэй играет на кото, дома или при дворе, но на этот раз это выглядело более личным исполнением. Склонив голову над инструментом, Сэймэй играл с необычной страстью, на его щеках горел румянец, губы были приоткрыты, глаза наполовину смежились — он был всецело поглощен музыкой. Несколько прядей волос выпали из-под лакированной шапки, чуть затенив лицо. Он выглядел таким изящным, таким желанным, что у Хиромасы перехватило дыхание от внезапно нахлынувшей тоски.Сэймэй извлек череду протяжных аккордов, звук растекся волнами, взлетая и угасая по мановению пальцев, скользящих по струнам. Хиромаса с дрожью вспомнил, как Сэймэй берег ногти на правой руке, сохраняя их длинными и острыми, чтобы играть на кото. Хиромаса, как никто другой, знал остроту этих ногтей. В этот момент желание было неуместным, и Хиромаса сосредоточился на музыке. Он внимательно слушал и с удовлетворением заметил, что за исключением нескольких смазанных нот, рана, нанесенная теневым лисом, не оказала никакого пагубного влияния на игру Сэймэя.Мелодия завершилась, последние звуки затихли. Сэймэй сидел и в оцепенении смотрел на кин.Хиромаса тихонько кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие, и, когда Сэймэй поднял взгляд, сказал:— Это было великолепно. Твое сочинение?Лицо Сэймэя снова залилось свежим румянцем.— Нет.— Китайская мелодия? — Хиромаса осторожно приблизился, не в силах отделаться от ощущения, что вторгается в личное уединение.Сэймэй приглушил струны правой ладонью.— Расскажи мне о своей поездке в Кувану.Резкий тон вопроса заставил Хиромасу замолчать. Он сглотнул болезненный комок и не стал подходить ближе. Вместо этого он шагнул к деревянному коробу с перекошенной крышкой. Чтобы хоть чем-то себя отвлечь, он сдвинул крышку и обнаружил, что в коробе хранились десятки глиняных амулетов, на которых были нанесены непонятные символы. Стараясь говорить равнодушно, Хиромаса поведал о событиях этого утра в городе. Рассказывая, он перебирал амулеты в коробе, вынимая их и собирая в ладонь свободной руки.Он как раз дошел до той части повествования, где он вкушал целых две порции тушеной рыбы, когда Сэймэй перебил его.— Хиромаса, — Сэймэй выпрямился и отложил кин в сторону. Он улыбался со сдержанным весельем. — На самом деле тебе не стоит трогать эти амулеты.— Это почему?— Это людские молитвы. Прикасаясь к ним, ты берешь на себя ответственность за их исполнение, а ты не бог.— Ой! — Хиромаса с трепетом уставился на пригоршню амулетов, которую успел вытащить из короба. — Я лучше положу их обратно.— Да, это лучше всего. — Легкая усмешка все еще играла на лице Сэймэя. — Я дам тебе заклинание, чтобы снять с тебя тяжесть ожидания просящих, которую ты взял на себя, как только прикоснулся к ним.Ссыпав амулеты обратно в короб, Хиромаса помолчал, но затем поднял взгляд.— А это не навредит?— Когда такое бывало, чтобы моя магия причиняла тебе вред? — оскорбился Сэймэй.— Не мне, — поспешно ответил Хиромаса. — Тем, кто вознес эти молитвы. Шансы на их исполнение не уменьшатся из-за того, что я потрогал их?— Нет, — Сэймэй мягко улыбнулся и устало вздохнул. — Просто следи за тем, к чему прикасаешься.Между ними повисло молчание. Хиромаса с сомнением посмотрел на амулеты. Он никогда не мог определить точно, шутит ли Сэймэй или говорит серьезно, но на этот раз, казалось, Сэймэй был вполне серьезен. И все же Хиромаса не мог отделаться от чувства, что, возможно, они говорили о разных вещах, и Сэймэй имел в виду совсем другое. Он ненавидел, когда Сэймэй так поступал. Это заставляло его чувствовать себя глупо, и хотя обычно ему было плевать на это, выглядеть глупо перед Сэймэем ему не хотелось.— Так что… — Сэймэй несколько неловко нарушил молчание. — Торговец специями попросил тебя расследовать убийства.— Да, — Хиромаса накрыл короб крышкой и облокотился на него. — Я разговаривал с людьми в городе. Все очень напуганы. Старожилы еще помнят времена, когда убийства случались чаще — через год, три года, шесть лет, как монах и говорил нам прошлой ночью. После перерыва в семнадцать лет горожане надеялись, что убийца уехал или умер.Сэймэй поднял курильницу и принялся изучать тлеющий уголек благовония через филигранную вязь. Казалось, жар нисколько не беспокоил его. Сэймэй что-то пробормотал, и уголек погас и остыл. — И они подозревают, что это демон.— Ну, учитывая, что все убийства начинаются с игры одержимого призраком кин, это разумное предположение, — Хиромаса постарался удержаться от сарказма в голосе. — Ты когда-нибудь раньше сталкивался с чем-то подобным?— Даже если бы и сталкивался, это мало чем помогло бы тебе, — Сэймэй катнул курильницу по полу и проследил взглядом, как она исчезла в тени. — Поведение демонов трудно предсказать. Тщательно изучив повадки демона, можно установить его природу, но чтобы по-настоящему понять его, надо определить, что им движет.Хиромаса фыркнул.— Я не хочу понимать его. Так же как и жители Куваны. Они хотят предать убийцу правосудию, если это человек, и уничтожить, если это демон.Сэймэй продолжал смотреть в утопавший в тени угол кладовой. А затем мягко произнес:— Нельзя уничтожать что-то лишь потому, что ты этого не понимаешь.— Это зло! Оно изводит Кувану более восьми десятков лет, крадет ни в чем не повинных мужчин и женщин и убивает их без разбора! — В голосе Хиромасы прорвалось негодование, он вскочил, оттолкнув короб, и принялся мерить шагами кладовую среди сломанной мебели и свисающих свитков. — Я думаю, самое худшее в этом деле — это беспорядочность, с которой убийца выбирает своих жертв, и случайный выбор места, где он совершает свои отвратительные преступления!Сэймэй взглянул на кин с задумчивым выражением на лице:— Не случайный выбор. Не совсем.— Что? — уставился на него Хиромаса.— В убийствах есть закономерность, — Сэймэй снова положил кин на колени и погладил темное дерево. — То, что ты называешь произвольным выбором, на самом деле имеет хорошо продуманный смысл.— И что же это?— Я не знаю, — Сэймэй улыбнулся, признавая свое бессилие. — Однако я знаю, что промежутки между убийствами имеют важное значение.— Сэймэй, — Хиромаса оборвал сам себя. Он глубоко вздохнул, чувствуя раздражение от этого разговора и от невыполнимой роли, навязанной ему жителями Куваны. У него не было никакой возможности распутать сложный случай с убийствами, особенно если в нем были замешаны демоны. Не хотелось втягивать Сэймэя в это сомнительное дельце, но Хиромаса прекрасно понимал, что все разрешилось бы гораздо быстрее, если бы они работали вместе. Приняв самый виноватый вид, он спросил:— Ты поможешь мне?— Нет.— Нет?! — пораженный Хиромаса обернулся так быстро, что смел рукавом целую кучу свитков, и они покатились по полу. Он присел, чтобы собрать их. — Что ты имеешь в виду, говоря "нет"?Сэймэй настраивал кин, подкручивая нефритовые колки.— Прошлой ночью ты ясно дал мне понять, чтобы я не вмешивался. Не носился, пытаясь разгадать восьмидесятилетнюю тайну убийств, как ты сказал. Мне нужно отдыхать и восстанавливать силы. Этим я и занимаюсь. Я отдыхаю.Хиромаса сбросил охапку подобранных свитков обратно на пол. Выпрямившись, он отряхнул накидку от пыли и прищурился, подозревая какой-то подвох.— Ты мог бы мне помочь хотя бы советом.— Мог бы, — Сэймэй взял ноту, наклонив голову на бок и слушая, затем подтянул один из колков. — Ты сам можешь разгадать эту загадку, Хиромаса.— Могу?Сэймэй посмотрел на него с мягкой улыбкой.— Да. Тебе это будет полезно.— Отвлечение, — проворчал Хиромаса.— Тебе нужно отвлечься? — Сэймэй наклонился над инструментом, расставив пальцы и касаясь ими струн. — Я останусь здесь и буду медитировать.— Играя на одержимом призраками кото?Короткий журчащий перебор струн нарушил тишину. — Мне нужно кое-что обдумать, — Сэймэй взял несколько аккордов, заставляя инструмент стенать, и затем оборвал игру печальной нотой. — Разгадай загадку, и все будет хорошо.— А если мне понадобится твоя помощь? — снова спросил Хиромаса. Неуверенность давила тяжестью на плечи, а в груди начала разливаться паника.— Тогда ты ее получишь, — Сэймэй взглянул на него снизу вверх, его глаза горели, но взгляд был нежным. — Ты хороший человек, Хиромаса. Верь в свои силы.— Верно, — Хиромаса подождал еще мгновение, надеясь на большее, но Сэймэй склонился к инструменту и начал играть. Когда мелодия разнеслась по гулкому пространству кладовой, Хиромаса вышел. Он почти чувствовал, как сомнения следуют за ним по пятам во внутренний двор.