Глава 15. Music People (1/1)

?Все вы люди,Подданные музыки...Не пугайте остальныхИ не бойтесь —Мы будем помнить вас вечно.?Курт не уверен, в сознании ли он, пока Карсон продолжает целовать его там, в зале; пока они едут домой, обмениваясь сладко-напряжёнными взглядами; пока возвращаются в тёплую уютную квартиру, ставшую ему едва ли не домом. Он не уверен, в сознании он или погружён в какой-то целительный эфир, под действием которого мысли заволокло тёплым дурманом, сравнимым разве что с тем чувством, непременно возникающим вместе с медленно наступающим возбуждением: когда всё тело приятно тянет и ноет, мышцы расслабляются, а чувства, напротив, невероятно напряжены и накалены. Курт не уверен, что он существует вовсе, ведь всего так много. Эмоций, ощущений, мыслей; на его губах до сих пор вкус родного человека, родного брата, а тело хранит напряжённость его ладоней, пальцев, бёдер... Ведь Карсон так восхитительно вжимал его в себя, пока целовал в тот первый, пахнущий свежестью и влюблённостью, поцелуй.Лишь сейчас, лёжа в его постели и расслабленно улыбаясь, он отчётливо понимает, что это — не что иное, как влюблённость, но не такая, в которой вынуждены барахтаться, утопая, другие люди. Он знает, что не такая. Это нечто более сильное, нечто, что за гранью понимания, ведь можно ли любить собственного брата-близнеца так, как любит он? А он любит. Любит его как мужчину, возникшего рядом, когда он был так нужен; как мужчину, на чьём теле искал такие же, как и у себя, родинки, и на чьём лице замечал такие же морщинки — вокруг глаз и при искренней улыбке; как мужчину, не побоявшегося открыться именно ему. Была ли возможность у Курта противостоять этим чувствам? Была ли возможность игнорировать, не углубляться в них, не тонуть? Было ли хоть что-то, что могло бы удержать его от этого падения, в котором ныне они кружатся теперь вместе? В какой-то момент он и правда мог остановить это, урезать чувства и не дать им прорасти внутри. В какой-то момент Курт мог сказать ?стоп? самому себе, мог не думать, мог не представлять... но не хотел. Сейчас, будучи откровенным с самим собой, он осознаёт как нельзя лучше, что единственное, чего на самом деле хотело его сердце — отдавать Карсону всего себя. Быть его, быть только для него, быть у него. Курт всегда относил себя к людям слишком преданным ближним, к людям, слишком помешанным на другом человеке, если этот человек в какой-то миг становился их миром, и миром в прямом смысле этого слова. Однажды именно так с ним и было. До того момента, пока этот самый мир, любимый и самый важный, не взорвался прямо в его руках, являя мир совсем другой: истинный и жестокий.Отмахиваясь от этой метафоры, кажущейся больше смешной, нежели уместной, Курт переворачивается на бок. Он слышит, как дверь ванной комнаты открывается, но не оборачивается, потому что и без того знает, что Карсон ляжет рядом через пару минут. Когда шуршание ткани стихает, а свободная сторона кровати под весом близнеца прогибается, шатен задумчиво улыбается и уже через несколько секунд довольно жмурится, спиной вжимаясь в тёплую грудь брата и растворяясь в тепле его ладони, которую тот кладёт на его бедро.— Кто-нибудь хоть когда-нибудь посмел отказать тебе? — Карсон идеально горячий после душа и слишком нежный, и даже его голос звучит по-другому.Курт жмётся ближе, ощущая, как пряди на затылке шевелятся от чужого дыхания, и открывает глаза, сознавая, к чему он клонит.— Не я целовал тебя сегодня, так что... — он оборачивается, чтобы увидеть глаза близнеца, и взглядом задерживается на его сухих губах. — Этот вопрос куда действеннее сработал бы в твою сторону. Его дыхание сбивается к концу предложения, потому что Карсон ведёт своей ладонью к внутренней стороне его бедра, а взгляд мутнеет. Курт против воли сдвигается ближе и кончиком носа касается кончика носа брата, обдавая слабым выдохом желанную мякоть его губ и следуя выше. В этом положении неудобно, но на фоне чувств физическое неудобство не значит ровным счётом ничего; исследуя его щёку, шатен оставляет ласковый поцелуй под глазом, замирая, целует бровь, воздушно и едва ощутимо прижимается губами к веку, когда Карсон закрывает глаза... всё это время Курт почти не дышит, глубоко вдыхая лишь в тот момент, когда напротив его губ вновь оказываются желанные губы близнеца, а он сам, приоткрывая рот, самым кончиком языка касается верхней губы Хаммела.Он вплетает собственные пальцы в пальцы Карсона, до сих пор легко сжимающие его бедро, и с напором втягивает в рот его верхнюю губу, прихватывая её зубами и лаская языком с внутренней стороны. Курт делает то же, что делал брат, когда дарил ему их первый поцелуй, но с той лишь разницей, что сейчас время и вовсе пропадает, движения губ становятся ленивыми, тягучими и медленными, а толчки языков друг напротив друга куда более глубокие, чем раньше. В какой-то момент он замирает, издавая слабый стон и этим гортанным звуком вынуждая Карсона выпустить изо рта свою нижнюю губу. Курт дышит грузно и урывками, а мужчина, вглядываясь в его яркие голубые (с отблесками малахитового зелёного?) глаза, тяжело сглатывает и слизывает с губ соблазнительный вкус.— Ну... — Карсон прочищает горло, — это было... не особо на меня похоже, кстати, — он ухмыляется, перемещая ладонь на живот близнеца, и целует его эстетично-бледное плечо. — Сначала я угощаю мужчин чем покрепче и только потом лезу к ним с поцелуями. Но, погоди-ка, ты сбил меня с мысли, — отводя глаза в сторону и хмурясь (и выглядя при этом взмыленным), Филлипс устраивается позади удобнее, когда Курт укладывает голову на подушку и отворачивается. — Я говорю всё это к тому, что... хм, я как будто и не мог никогда сопротивляться тебе. — А хотел? — И не хотел.На какое-то время комната погружается в абсолютную тишину. Курт нарушает её лишь тогда, когда его близнец ёрзает позади.— Я знал это. Знаю, — он улыбается, ощущая себя, наконец, целым.— Проще сказать, чего ты не знаешь, — Карсон тихо смеётся, губами прижимаясь к его макушке, и ненавязчивыми прикосновениями подушечек пальцев ласкает подтянутую кожу живота. Упругие мышцы под пальцами напрягаются и расслабляются, и понимание того, что Курт дышит рядом с ним, прямо здесь и прямо сейчас, делает мужчину невероятно счастливым.Никогда бы раньше Карсон не признал, что счастье может прийти с появлением в жизни особенного человека, никогда раньше он бы не стал даже задумываться над этим, но теперь всё кажется другим. Ярче, светлее, проще. Он сам становится другим рядом с Куртом, и то, что ему хочется меняться рядом с ним, уже говорит о многом.Застенчиво и по-детски тычась губами в его шею, Филлипс зарывается в местечко за ушком кончиком носа и толкается туда, словно пёс. Мычание отдаётся в животе самого шатена сладостными вибрациями, и Курт снова с шумом выдыхает.— А как же жёсткость и саркастичность в любых обстоятельствах? — он игриво улыбается, прерывая прилив нежности Карсона.Тот, замирая, хмурит брови, но напоследок всё-таки прикусывает мочку его ушка. Этот чертёнок однажды поплатится за свои провокации, и от этого обещания, которое он даёт самому себе, по телу Карсона пробегает жгучая волна мурашек.— Если расскажешь кому-нибудь, я буду вынужден принять соответствующие меры.Тихий смех Курта вновь завладевает слухом Филлипса. Он бы слушал его вечно, а после ещё столько же, если бы это значило, что брат будет улыбаться ему и только ему. Лишь теперь становится ясно, что быть ревнивцем и отстаивать своё право быть с кем-то рядом — это не слабость. Да, быть может, пришло время всерьёз разобраться в собственных желаниях и чувствах, ведь то, что он ощущает к родному брату — необычно, если не сказать больше. В какой-то мере это даже иронично, потому что только такой человек, как Карсон, мог попасться в подобную ловушку судьбы.Глубоко вздыхая, он прикрывает глаза и шевелит пальцами. В кои-то веки ему осознанно хочется чьего-то тепла, и, обводя подушечкой указательного пальца контур пупка близнеца, Филлипс осторожно давит на гладкую упругую кожу, ногтем царапая начало дорожки из едва ощутимых коротких волосков, ведущей к паху.— Карсон, — Курт останавливает его, стискивая ладонь на его ладони крепче, — что будет, когда мне придётся вернуться в Нью-Йорк?От игривого настроя остаётся один только след, а реальность вновь бьёт Карсона по голове родным голосом.— Курт...— Нет, постой, — вытаскивая из-под одеяла их сплетённые руки и целуя тыльную сторону ладони брата, Хаммел, ища защиты, переплетает свои лодыжки с его. — Я думал об этом слишком много, но теперь... всё ещё сложнее. То, что происходит, спасает меня, и это прекрасно, — он медлит, — я чувствую так много всего рядом с тобой, я чувствую, как всего меня тянет к тебе, но... ещё я не хочу боли и не знаю, как её избежать теперь. Нам обоим.Замолкая, он чувствует, как облегчение от сказанных слов (от признания, которое Курт носил в себе долгие дни) оседает в груди, и поджимает губы от обилия чувств и ощущений, обрушивающихся на него всего, наваливающихся особенно в тот момент, когда большим пальцем близнец принимается осторожно поглаживать его запястье.— Сейчас тебе больно? — Филлипс спрашивает совсем тихо, но не шёпотом. Слова брата тронули, зацепили каждый нерв в его теле, и меньше всего ему хочется, чтобы Курт страдал от своих чувств.— Нет. — Односложный ответ разрезает тишину скальпелем, спасая от фантомной боли, а улыбка, появляющаяся на губах Курта, свидетельствует об искренности этого ответа. Качая головой, он ощущает в волосах облегчённый лёгкий выдох. — Нет.— Тогда не смей думать о боли сейчас.— А потом?— А потом мы... мы что-то придумаем.Карсон не знает, как и что нужно сказать, но он чувствует откуда-то изнутри, что обязан убедить близнеца в их силах. В конце концов, не один Курт боится. Возможно, Филлипс сам боится куда сильнее, чем может показать.Не собираясь заострять внимание на грусти, он целует висок близнеца и собственнически кусает кожу его щеки. Укус почти неощутимый — скорее скольжение языка и чувствительный щипок губами, но даже это заставляет теплоту внизу живота Курта нагреться сильнее.— Я собирался показать тебе одно место завтра вечером, — Карсон движет бёдрами напротив ягодиц брата, придвигаясь к нему вплотную. — Один джаз-бар.— Ты любишь джаз? — удивление в голосе Курта граничит с восхищением, и он оборачивается. Карсон может слышать, как от действий его бёдер дыхание брата учащается. Он усмехается, пожимая плечами.— Это удивительно? Хаммел разворачивается в его руках и, щурясь, привычным движением устраивает правую ногу меж его сильных бёдер. Его ладонь ложится на подтянутую ягодицу и сжимается на ней, а губы расплываются в томной улыбке.— Это... сексуально, — он умолкает на пару мгновений, — тебе подходит.Карсон облизывает губы и рукой удерживает его бедро.— Любить джаз или быть сексуальным? — он улыбается уголком губ и смещает ладонь, надавливая на поясницу Курта и тем самым вжимая его бёдра в собственные. По телу бегут мурашки наперегонки с жаром от близости, когда кожа к коже прижимается непозволительно тесно, а дыхание отчаянно срывается, смешиваясь с чужим. Влажно целуя подбородок брата, Курт вытягивает шею и терпко шепчет:— Сейчас объясню. Смех Карсона пропадает в теплоте его ласкового рта, когда Хаммел, так и не успев пропасть в глубине его глаз, утягивает брата в такой же глубокий и медленный — чертовски медленный — поцелуй. Они целуются долго и сочно, и, проваливаясь в сон получасом позже, Курт может чувствовать, как им снова обретается свой личный мир. ***Знаменитый джаз-бар Ronnie Scott's находится в фешенебельном лондонском Сохо, куда Курт попадает впервые за дни пребывания в городе[1]. Они с Карсоном добираются в это место на такси, и лишь когда близнец сообщает свою фамилию метрдотелю, а молодая темнокожая особа свободным жестом указывает им следовать за собой, Хаммел понимает, что, оказывается, столик был заказан заранее. Людей здесь довольно много: у бара заняты почти все места, а за множеством столиков расслабляются пары и дружеские компании; есть даже одинокие посетители, наслаждающиеся льющейся с небольшой сцены музыкой и вкусной едой. Курт на долю секунды представляет себя одним из них, сидящим где-нибудь в углу с бокалом мартини и утопающим в переливах саксофона и цепких звуков ударных, словно зазывающих погрузиться в транс под великолепные ритмы. Пусть он и не любитель джаза, но и минуты его прослушивания достаточно, чтобы понять, насколько глубоким может быть этот музыкальный стиль.Столик, к которому их подводит девушка, находится в дальней части зала. Он скрыт в тени барной стойки и выглядит так, будто предназначен как раз для таких пар, как они с братом — желающих, но скрывающихся. По всему помещению разносится резвая игра клавишника, как если бы артист разогревал пальцы и готовился к вечеру, и Курт, улыбаясь Карсону короткой лукавой улыбкой, отодвигает свой стул и, усаживаясь, продолжает рассматривать всё вокруг.— Стало быть, у нас был заказан столик, — кивком благодаря девушку с рыжеватыми собранным в высокий хвост волосами за принесённое ею меню, шатен открывает его, демонстративно не глядя на ухмыляющегося Карсона. — Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что это свидание.Следуя примеру брата и открывая собственное меню, Филлипс тихо смеётся, оглядывая его. По правде говоря, видеть Курта таким утончённым в этом тёмно-синем винтажном костюме ему больно почти физически, потому что, к сожалению, избавиться от этих вещей не получится ещё минимум пару часов. Избавиться от всего, как он мечтает.— Хочешь сказать, — начинает он, улыбаясь нахально, — что надел этот костюм только для того, чтобы послушать джаз, но ни разу не подумал о свидании со мной? — он смеётся громче, когда близнец ударяет носом своего ботинка по его, и откладывает меню, поднимая ладони в знак перемирия. — Ладно-ладно. На самом деле, без заранее забронированного столика мы бы не попали сюда, поэтому я позаботился об этом несколько дней назад.Курт и не удивляется словам Карсона. Свидание или нет, у них нет на это права. Да и зачем вешать ярлыки на вечер, который и без всего напускного останется особенным? И, разумеется, не только в джазе дело.Они делают заказ, а когда напитки приносят, Филлипс этого даже, кажется, и не замечает. Курт может видеть, как увлечён он музыкой, играющей со сцены, когда артисты начинают своё выступление; как движется его кадык, как тонкие пальцы тянутся в карман тёмно-бежевого пиджака, выуживая оттуда пачку ?Парламент?, и как язык нервным движением облизывает верхнюю губу... всё это выглядит настолько соблазнительным и необходимым, что в горле першит при одном только взгляде на то, как красиво в воздух струится сигаретный дым, выдыхаемый ровным столбом вверх, когда Карсон запрокидывает голову и жмурит глаза. Он неимоверно привлекателен, жутко красив. У себя во рту Курт будто бы чувствует горький привкус табака, когда смотрит на него: яркие глаза, затуманенные переливами света, пухлые сухие губы, щёки и румянец, вызванный наверняка духотой помещения и атмосферой... Курт бы мог действительно ощутить его, — отравляющий табак — если бы поцеловал брата сиюминутно, пока тот, затягиваясь вновь, томно мычит в наслаждении, не отводя взгляда от сцены и увлечённо вслушиваясь в глубокий голос поющей девицы с ярко-красными волосами, переплетёнными множеством кос.— Карсон. — Хаммел теряет все свои слова, стоит близнецу резко обернуться и посмотреть на него. Губы, растягивающиеся в улыбке, пропускают через себя дым, и Курт улыбается следом, когда Карсон выдыхает его резче. Он даже и не думает прятаться от специфического запаха, потому что всё равно не смог бы отвести от Карсона глаз. — Расскажи мне, почему именно джаз?Кончик сигареты соприкасается с дном пепельницы, а кривоватая улыбка брата превращается в по-доброму насмешливую ухмылку. Он подносит к губам два пальца, которыми ещё секунду назад удерживал сигарету, и трёт ребром большого нижнюю губу.— Я начал... — Карсон прерывается, делая глоток тоника с водкой. — Начал слушать джаз в Кембридже. Был там один парень... — он улыбается ностальгически, и Курту становится интересно, кем для брата этот парень был. — Так вот, он заставлял меня слушать Нину Симон, — она, кстати, выступала здесь когда-то — и потом я понял, что эта музыка... она что-то большее, понимаешь? Это как... — он щёлкает пальцами, — религия? Она, как и классика, — в неё нужно поверить. Я говорю, как грёбаный романтик, да? Чёрт.Опуская голову и качая ею, Карсон поглядывает на довольно улыбающегося близнеца исподлобья. — Страсть — это завораживающе, а страсть к музыке — завораживающе вдвойне, — Курт отпивает из своего бокала с мартини и, наслаждаясь вкусом, приподнимает брови. — Я это понимаю.В груди Карсона приятно ноет и ёкает, когда ладонь брата — прохладная от соприкосновения с его холодным бокалом — ложится на тыльную сторону его ладони. Курт сжимает своими его пальцы, и это выглядит слишком естественно, слишком красиво, слишком правильно.— Этот парень, — поднимая глаза и заглядывая в глаза напротив, Хаммел смущается.Карсон понимает его без слов.— Да, — он кивает, — был моим первым любовником. Его звали Сэмюэль, и его кожа была как шоколад на фоне моей мертвецкой бледности.Филлипс мягко смеётся, а Курт ловит себя на том, что, должно быть, его брат и тот афроамериканец смотрелись до жути потрясающе вместе. Обнажённые и измотанные первой прочувствованной близостью.Поглаживая его запястье большим пальцем, шатен очаровательно робко рассматривает горящие глаза напротив своих.— Теперь я, кажется, представляю это, — его слова заставляют Карсона весело фыркнуть, и мужчина, хитро поглядывая в ответ, коленом касается его колена.— Именно такого эффекта я и ждал.Закатывая глаза, Курт убирает ладонь и пальцами касается своего бокала. Он трёт длинную ножку и задумчиво улыбается.— Долго вы были вместе? Ему нравится чувствовать жизнь близнеца, слушать его истории. Ему нравится, когда Карсон особенно честен и откровенен, когда не закрывается, позволяет себя узнавать. Ему нравится, что, спустя почти тридцать лет порознь теперь у них есть время познавать друг друга, делиться воспоминаниями, грёзами, опасениями и тайными желаниями. Курт как никогда чувствует себя частью жизни брата именно в такие моменты, наполненные тоской, ностальгией и светлой грустью по прошлому, которое у них, к счастью ли или сожалению, было абсолютно разным; он знает много, но недостаточно много о том Карсоне, которого когда-то недооценивал их отец и который закрывался в себе, потому что был недостаточно уверен в собственных силах. Будь он рядом тогда, что изменилось бы? Наверное, всё. Он был бы его опорой, был бы тем, кто обязательно уговорил бы Грэма быть мягче и терпимее к жизни сына. Он был бы, в конце концов, просто рядом.Вырывая его из задумчивости, Карсон с выдохом произносит:— Несколько месяцев, — задумываясь о чём-то своём, он смотрит в глаза Курта, — для меня это были первые отношения вообще, а для него — первые отношения с белым, — хмыкая, он тянется за второй сигаретой и прикуривает её.Не переставая шутить, Филлипс рассказывает брату историю их с Сэмюэлем недолгих отношений и вместе с тем рушит его догадки относительно возраста, когда он потерял девственность (?Нет, мне тогда уже было восемнадцать, мышонок, прости, если разочаровал тебя и не оказался, как ты наверняка предполагал, неразборчивым в сексуальных связях старшим братом.?); рассказывает историю этого бара, рассказывает о судьбе и карьере саксофониста, имя которого он носит по сей день, о том, как пришёл сюда впервые вместе с тем самым парнем и как какое-то время после Кембриджа даже грезил карьерой джаз-артиста. К полуночи людей здесь становится больше, а когда стрелки часов переваливают за час ночи, программа с атмосферной и энергичной сменяется на душевную и менее динамичную. Они возвращаются домой около двух: Карсона легонько ведёт в сторону после четырёх выпитых с водкой тоников, а Курт, смотря на его попытки раздеться и обожающе улыбаясь, убирает пальто в шкаф и помогает брату. Когда тот остаётся одетым только лишь в костюм, шатен обнимает его со спины и губами вжимается в прохладную кожу задней стороны шеи.— Не хочу спать, — мягко шепчет Курт, подталкивая близнеца в сторону гостиной и уже вскоре, избавляя их обоих от сковывающих движения пиджаков, устраивается прямо на нём.Карсон подкладывает под голову подушку, пока Хаммел усаживается на его бёдра, а после грудью прижимается к его груди и ладони кладёт на поясницу. Рубашка частично выбилась из тёмных брюк, но мужчине мало и этого; он нагло вытягивает её края окончательно, пока Курт порхает по коже его шеи нежными поцелуями, и подушечками пальцев скользит по поясничным ямочкам, ненавязчиво царапая их.— Спасибо за этот вечер, — обдавая дыханием родные губы, Курт приподнимается, коленями упираясь в диван по обеим сторонам от бёдер брата, и слабым касанием губ жмётся к его щеке.В мыслях самого Карсона тут же образовывается вакуум, а напор, с которым он обнимает Курта, прижимая его тело к собственному, становится сильнее. Широкой ладонью касаясь поясницы, он сильнее вжимает её в кожу и ведёт до самых лопаток, задерживаясь в середине и смещая голову так, чтобы прошептать прямо в сладко пахнущие оливками губы:— Спасибо за эти глаза.Подаваясь вперёд и ощущая, как сам Курт льнёт ближе, Карсон накрывает жарким поцелуем его губы, языком раздвигая податливую мякоть и проникая внутрь глубже. В тесноте его влажного рта жарко и чувствуется привкус недавно выпитого им холодного эпплтини, и мужчина, второй ладонью накрывая упругую подтянутую ягодицу, вжимает его бёдра в свои, отрываясь от юркого языка лишь в тот момент, когда Курт нежно и едва слышно стонет в его рот.Отрывая взгляд от его приоткрытых губ, Карсон рассматривает сумасшедше-прекрасные глаза перед собой и тягуче выдыхает.— Ты издаёшь все эти звуки... — он сжимает его ягодицу крепче, вынуждая близнеца дёрнуть бёдрами и прильнуть теснее. — Так искусно.Курт хмурится, облизывается и блуждающим взглядом осматривает его лицо.— Искусно? — он сводит брови на переносице, а его губы всё-таки вздрагивают в подобии плохо скрываемой улыбки. — Мне стоит на это обидеться, как считаешь?— Нет, не смей, — Филлипс целует его снова, но невесомо на этот раз. — Это был комплимент... своеобразный, но всё же.Видимо, Курта такой ответ устраивает, потому что он проводит под подбородком близнеца кончиком носа и укладывает голову на его грудь. Пальцами зарываясь в ласковые пряди, наверняка пахнущие тем одеколоном Карсона, который сводит его с ума, он целует место около его соска сквозь плотную ткань рубашки и ложится обратно.— Мне так хорошо сейчас.Тихий мягкий голос спокоен, и Филлипсу, увлечённому их близостью и теплотой прекрасного тела, становится от его звучания невообразимо прекрасно. Он целует волосы на макушке брата и зарывается в них носом, довольно мыча.— А мне сложно... кгхм, сложно сдерживаться.— Что? — поднимая голову и непонятливо смотря в глаза напротив, Курт прослеживает реакции близнеца и скромно улыбается. — О. Я чувствую его уже минут пять, — на дне лазурных глаз начинают плясать чертята, а взгляд Карсона делается страдальческим, когда он начинает двигаться и ёрзать на месте. — А вот так получше?..Низкий смех сменяется звонким вскриком, когда Карсон подхватывает его под ягодицами и жёстко сжимает их, носом и губами прячась в чувствительном месте между его шеей и плечом.— А вот так ещё сложнее, маленький ты бесёнок.Возбуждение, сковывающее тело, не позволяет дышать ровно. Курт на нём чересчур нереальный, слишком неземной, и то, что он ещё и издеваться надумал, ничуть не помогает делу. Впрочем, эта тягучесть и томящая неудовлетворённость мужчине даже нравятся, и в конечном счёте он соглашается с доводами разума о том, что спешка — вовсе им не друг.— Мне... — оберегающий поцелуй в сладко подрагивающий кадык Курта теряется в ворохе остальных ощущений, когда он вытягивает шею сильнее. Карсон засматривается на его кожу в миллионный раз, оставляя одинокий поцелуй на подбородке, и гладит руками его напряжённую спину. — Мне тоже хорошо сейчас, Курт. Если откровенно, мне никогда не было так хорошо от одних лишь поцелуев и объятий. Ты... — он откидывает голову назад и закрывает глаза, когда близнец, расстёгивая верхние пуговицы его рубашки, губами прижимается к горящей коже. — Ты делаешь со мной всё это, даже и не подозревая, насколько этого для меня много.Замирая, Курт вновь ёрзает, но не специально, а для того, чтобы его губы оказались на уровне губ брата. Слабо выдыхая прямо на них, он медленно моргает.— А ты? Ты знаешь, как много делаешь со мной? — тёмные глаза, синевой смотрящие в упор, пленяют его, как пленили, наверное, с первой их встречи.Вздрагивая от силы, с которой Карсон обнимает его талию, пальцами впиваясь в кожу под рубашкой, он послушно склоняется, кончиком носа проводя меж сомкнутых губ, и прикрывает глаза, уже через секунду целуя близнеца чувственно и медленно. Настолько медленно, что становится слышно, как мешается их дыхание, как ласкают друг друга языки и как губы жмутся к губам, соединяясь во вкусном танце. Курт тает в родных руках, разбивается, пока нежные губы ласкают его собственные, влажными мазками языка исследуя чувствительное место под его языком, напористыми толчками проникая глубже и дальше. Он тает, распадаясь на сильном теле и от объятий сильных ладоней; он горит под жаркими прикосновениями и не хочет спасаться. Теперь больше никогда.Ведь Карсон — его настоящее и, шатен будет бороться за это, будущее. Карсон — та часть его души, которая все эти годы была в тени. Карсон — его любимый мужчина, и совсем скоро, Курт это чувствует, он сможет сказать ему эти слова._________________________1. Ронни Скотт (Ronnie Scott) — тенор-саксофосонист, благодаря которому Англия открыла мир американского джаза в 40-х годах.1.1. Джаз-клуб Ронни Скотта (Ronnie Scott's Jazz Club) — старейший джаз-клуб Лондона. Основан в 1959 году приятелями Ронни Скоттом и Питом Кингом (оба саксофонисты) и считается одной из лучших джазовых площадок в Соединённом Королевстве и Европе. К слову, Лондон — город весьма консервативный, а посему курение там запрещено едва ли не везде, кроме специально отведённых для этого мест. Я долго и нудно искала информацию о том, можно ли курить в Ronnie Scott's, но так как ответа не нашла, позволила себе (и Карсону) эту вольность, ибо того требовал момент.1.2. Сохо (Soho) — лондонский вариант района Красных фонарей, по своему стилю и колориту — полная противоположность респектабельному и деловому лондонскому Сити. Когда-то в далёкие времена там находились охотничьи угодья Генриха VIII. Сохо — самый этнически пёстрый район Лондона: на протяжении 250 лет в нём живут бок о бок французы, испанцы, китайцы, индийцы, итальянцы и евреи. Дурную репутацию район приобрел, когда в нём появилось огромное количество увеселительных заведений. Воры, проститутки, поэты, философы и всевозможные изгнанники находили в Сохо приют. Когда-то там жили Казанова, Рембо и Верлен.