Глава 1 — О грызунах (1/1)

Пёстрый сад прекрасной Отулиссы был на удивление пустым, ведь в дни последнего тёплого сезона многие заходили сюда насмотреться и насладиться великолепием природы перед холодным зимним безмолвием, когда природа уходит в сон, а вместе с нею и вся красота сада. Именно в рассвет, а иногда ещё и в закат, на сад, равно как и на всё Древо, накатывала красивая огненная пелена, и вся красота здешняя приобретала нечто невероятное, волшебное. Оранжевые цветы, и близкие к ним по цвету, становились ярче прежнего, а синие и фиолетовые бутоны окрашивались розовым оттенком. Вкупе с яркими, рыжими от солнечного света ветками Великого Древа, это место становилось сказочным.Король этого места, повелитель всего Великого Древа Га’Хуула, защитник слабых и справедливый судитель зла, сидел среди сказки, испытывая меланхолию. Он нечасто заходил сюда, и предавался думам в совсем иных местах, ибо сад этот был слишком ярким для мрачных мыслей, но этим утром, не взирая на его ужасное настроение, сад приветливо встретил пролетающего короля и силой своей необычайности заманил его к себе. Король стоял посреди маленькой цветочной площади, напоминающую большую платформу, застрявшую в нескольких крепких ветках разом и сплошь присыпленную толстым слоем превосходной земли, где росла зелень. Отулисса во всю гоняла бедных гахуулогов, да и сама работала до последнего каления, путешествуя по всем царствам и ища подходящую почву. На самом деле он разбирался в растениях не так хорошо, как всецело развитая Отулисса, но насколько он мог судить, для каждого цветка, для каждого деревца в этом саду нужны свои особые условия. Невероятная работа! Когда солнце поднялось выше а небо над горизонтом окрасилось в прозрачный лазурь, Сорен стал вспоминать те далёкие дни, когда был совсем птенцом, жившим со своими родителями — птенцом, чьи легенды и мечты воплотились. Как же ему повезло! Всё, что он считал правильным, многое, что он представлял лишь в голове своей маленькой да и во снах дневных, оказалось правдой. Сорен находил в этом что-то прекрасное, правильное. Несправедливо, что у одних мечты сбываются, а в жизни главенствует доброта и радость, а кому-то она представляется сплошными грозными тучами, медленно, неумолимо надвигающимися из неясного горизонта. Сорен, мудрый король Великого Древа, понимал наивность своих мыслей, и во времена прежние даже мыслей таких не допускал. Нельзя осчастливить всех, ибо каждый видит в счастье свое. Только ведь сейчас он король, а именно на этом тяжёлом посту подобные вопросы обретают вес.На время отмахнувшись от этой мысли, покуда ответ ещё не ясен, на его место пришло ещё одно. Они всегда приходят друг за другом, ожидая своей очереди, и Сорен не может выдворить их из своей головы, даже объяснившись с ними. Если не на следующую ночь, так через несколько других они обязательно начинают грызть его. Сейчас грызуном были думы о любимом наставнике — свечу в его пути, что до встречи их была затянута туманом. Эта свеча наставничества сумела зажечь его собственный огонь, и далее, даже когда свеча погасла, тот загоревшийся огонёк указывал ему путь. О Глаукс Всесильный, как же хотелось ему стать такой же свечой для совят младых, дабы направить их разум, указать правильный путь. Как же боялся он того, что не сможет дать юным Стражам всего, что хочет он им передать. Конечно, нельзя сказать, что дело плохо — вовсе наоборот. Будь известно всё то — что есть сейчас — в год его рожденья, тогда бы даже самые великие умы воскликнули: ?Быть того не может!?, ибо знание умножилось во много раз. Но даже с тем ещё не прибавилось ни строчки об угле.Сорен повертел головой. Нет, не стоит сейчас думать об угле. Нужно просто постараться не думать об этом. Своё туманное дело он сделал. И это "туманное" пугало короля больше всего. Его сила неоспорима, воздействие ощутимо, и даже сейчас он видел отблеск той могучей и неведомой магии, не только в памяти, не только в желудке. Он видел её в новых знаниях, в открытиях, в невероятном уме птенцов. Сорен чувствовал во всём этом след угля Хуула, и он не мог с уверенностью сказать, что его воздействие ограничилось только этим.Но не те это проблемы о которых стоит сейчас ломать голову. С грызунами он быстро справлялся, и вообще, наверное, неправильно думать о такой ерунде, как уголь Хуула, неосязаемом и неявном, когда на другой стороне берега моря Хуулмере происходят чудовищные дела. Король не знал что делать с нарастающей опасностью в лице Ордена Мицелия, бывшим совсем недавно другом. Худо то, что во главе разбойников стоит весьма неглупый воин, но как сова противник этот очень даже худ. А как иначе? Весь год Орден притворялся, дружил с Ночными Стражами, да учил совят делу доброму, да и взрослых, некоторых, разумил, но вдруг, обратившись зверем, жестокой рысью, ни с того ни с сего, напал злополучный Орден — чтоб он свалился в Хагсмир со злобой всей большущей — на юных угленосов. Всего неделя, ровно семь ночей прошло с тех пор, как единственный выживший совёнок Дуб был спасён от подлых лап Ордена. О Глаукс, а ведь до самого последнего они считали, будто это Чистые беснуются в своей давней снедающей их мести! Как же ошиблись Ночные Стражи! А допустил это он, Сорен.— Опять не спишь?Сорен стремительно повернул голову за спину. Погружённый в мысли он совершенно не услышал как прилетела его супруга Пелли. При взгляде на неё им овладела печальная флегматичность, но вместе с тем что-то спало, будто всё минувшее он видел в грязное стекло, а когда явилась Пелли, вся грязь слезла, а муть растаяла — но сползла не навсегда, а лишь ненадолго спряталась в укромный уголок. Мир стал ярче, а мысли чуть светлее.— Не сплю, — ответил Сорен. — Я снова думал о том, что будет дальше, что мне делать.Пелли медленно подошла к нему и коснулась своим крылом его. В её глазах читалось беспокойство. Отчего-то сейчас она была много красивей, чем обычно. Может, это свет холодного встающего солнца так изменил её, играя на белых распушённых перьях грудки, на красивой бахромке её крыльев, а может сознание его так отблагодарило за спасительное освобождение от тяжёлых мыслей, украсив все цвета. Сорен переметнул взгляд на цветы, растущие вокруг его, и сразу вернул взор на Пелли. Нет, это точно свет солнца.— Красивые, правда? — Пелли подошла к своему королю и мягко ткнулась клювом в его грудку. — Из года в год наша Отулисса славно работает над садом.— И с каждым разом он всё прекрасней, — согласился Сорен. — Уверен, будь мы не совами, а волками, то не только глаза наши радовались бы этому саду.— А разве ты и так не чувствуешь, как благоухают цветы? — рассмеялась Пелли.Её смех был прекрасен. О Глаукс, как же он любит её. Прошло так много дней, когда вражда переросла в дружбу, дружба привела ко знаниям, а знание к любви. Так давно это было, но каждая деталь помнилась, точно всё это произошло сегодня, несколько минут назад. Наверное, что-то отстранённо-давнее проявилось на лице Сорена, потому что Пелли спросила:— Помнишь, как мы впервые встретились?— Такое разве забудешь?Да, такое забыть невозможно. Наверное, тот факт, что его приняли за одного из Чистых, жестоких и тщеславных сов, считающих, будто только сипухи имеют право жить так, как им заблагорассудится и никто более, потряс его очень сильно. Он, будучи тогда Стражем, уже много раз сразившись с Чистыми, победив со стаей жестокую сову, именуемую Металлический Клюв, приняв участие во многих битвах и уже имевший незатягивающиеся шрамы как на плоти, так и на желудке, принял это заявление с некоторой оскорблённостью. Правда, недолго ему пришлось дуться, ибо Пелли, полностью убеждённая в правоте своей, напала на него с настоящей доблестью и силой Ночного Стража. Возможно, эта драка затянулась бы чуть дольше, но вокруг них разгневано плясал огонь, пожирая лес, и Ночному Стражу пришлось искать путь примирения, и он быстро его нашёл. Воспоминание о той ночи заставляло улыбнуться разок или два и Сорена, и Пелли. Вот и сейчас король заулыбался, немного смущённо, будто вспомнил неприличный, но очень смешной анекдот, из тех, которые рассказывают друг дружке совята.— Я никогда не забуду, как мы сцепились, как ты сражалась. В моей памяти навсегда останется кусочек воспоминания, где ты, сидя на ветке, свирепо шипишь на меня, называя грязным Чистым, угрожая вырвать мои...Сорен осекся, бросив испуганный взгляд на Пелли, но она моргнула и тепло улыбнулась.— Я надеюсь ты не обиделся за эти мои слова? — спросила она голосом полный сдерживаемым смехом. — А то мне подумается, что мой король злопамятный.— Прости, — смущённо извинился Сорен. Эта оговорка показалось Пелли забавной, но сам он знал чем это вызвано. Волнение его желудка ни в коем случае не должно отражаться внешне.— А помнишь, Сорен, что мы потом говорили о той ночи? — вдруг спросила она.Он внимательно посмотрел на супругу. Её лукавая улыбка сбивала с толку.— В библиотеке? — спросил он, и увидев кивок продолжил. — Помню, словно на прошлой неделе было. Ты сказала, что неважно, насколько вокруг темно. Главное — двигаться, и рано или поздно выйдешь к свету. Но Пелли, то было другое, разве не так?— Нет, — ответила она, прижавшись к нему, — я желудком чувствую, что сейчас не другое. Просто делай что можешь, и тогда никто не посмеет сказать, что ты плохой король.— То же самое ты говорила в день нашего первого правления, — нахмурился Сорен.— Так и есть. Как думаешь, почему я не сдираю с себя перья, каждый раз думая об Ордене?— Но я не сдираю перья! — возмутился Сорен.— Именно это ты и делаешь, — возразила Пелли. — Думаешь, я не замечаю перья с твоего брюха тут и там валяющиеся в нашем дупле?Сорен молча уставился на королеву, чьи глаза лучезарно светились.— Сорен, — голос её смягчился, насколько может смягчиться хриплый голос сипухи, — я ведь не хочу смотреть как ты мучаешься. Ну скажи мне, какой прок от того, что замечательный король Великого Древа от рассвета до полудня отстранён от мира?Сорен невольно раскрыл глаза от удивления. Как это он отстраняется от мира? Ничего подобного он не делал.— Да, Сорен, ты отстраняешься от нас. Все видят это, все это замечают.Пелли глубоко вздохнула.— Может, всё же расскажешь? Что тебя гложет?Между ними не должно быть никаких тайн и секретов, но всё-таки Сорен чувствовал, что это слишком личное, кусочек его самого, столь плотно севшее не только в его желудке, но и в самой душе, пустив крепкие корни. Это пугало Сорена. Многое что в последнее время пугало короля, и он понимал это и считал подобное непростительным. Но сделать ничего не мог. Он помнил чёрную меланхолию, в которую впал молодой Корин, бывший тогда королём Великого Древа Га’Хуула. Чувствительный желудок, являющийся органом душевным, вновь сжался — так происходит всегда, когда он вспоминал своего племянника Корина. Нелегко ему далась та часть жизни, где он только-только стал правителем Древа. Уже тогда он научился отгораживать свои чувства от окружающих. Сорен боялся, что его тёмные мысли передадутся другим, и потому всё тщательно скрывал, стараясь как можно дальше оттянуть тот миг, когда всё накопленное, бурей разорвёт его самого, и когда эти мысли выплеснут наружу сбивающий с лап поток чувств. Но он даже и на секунду не допускал мысль, что Древо замечает его и на рассвете, когда все Стражи окутаны светом сновидения.— Тебе станет легче, — упорствовала Пелли.Ох, этот взгляд. Пелли прекрасно знает, что он не может противиться ему. Стоит ли говорить ей? Говорить о том, что он, король Великого Древа Га'Хуула не может дать своим жителям того, что он хотел бы передать; что боится угля. Она — королева. Сильна и не преклонна. Она не сломается там, где переламывается твёрдость дуба, и не прогинается вторым концом в землю, как ивовая ветка. Она права, ему должно стать легче, да и таин никаких быть не должно. И всё таки...— Нет, Пелли. Не могу сказать.Пелли молча кивнула и произнесла:— Если нужно время, то помни: Древо чахнет, когда король не стоик. У Древа своя опора, и есть ещё моя. Если из трёх опор станет две, то коль скоро из двух станет одна?Пелли прижалась к боку и повернулась к солнцу. Яркий свет заставил её прищурится, но даже так Сорен видел беспокойство.— Прошу меня простить. Ты права, я не могу долго держать в себе, но и не могу всё высказать. Ты понимаешь? Скажи, что понимаешь.Сорен умолюще смотрел на супругу, на прекрасное лицо, освещённое с одной стороны золотым светом. Она вздохнула.Некоторое время они так и смотрели на солнце, пока оно не утратило свой переливчато золотой свет, превратившись в простой дневной. Поднялся лёгкий ветер. Шумели волны, редкие листья зашевелились. Перья подрагивали под ветерком, и в местах, где они расступались, ощущалась понастоящему осеняя прохлада. Они заговорили об учениках, кто в какой клюв по его мнению попадёт, кого он собирается пригласить в угленосы. Говорили о птенцах, чьё воображение не равнялось ни с чем; об их моде, которую расспространял мечтательный Альди. О серьёзном Тарлике, внуке Сорена, одного из сыновей (Белы). Вскоре речь зашла о сравнении старых времён, когда был жив мудрый Эзилриб, добрые и справедливые Борон с Барран.— Несомненно, правление двух монархов было ослепительно яркой. — Ты о чём это толкуешь, Пелли, — смеялся Сорен.— Как это о чём? Сорен, ты что, смеёшься надо мной? — нарочито подозрительно спросила Пелли.— О нет, вовсе нет, дорогая!— Значит, ты говоришь, что их правление было не таким ослепительным и ярким, как тебе бы хотелось?— Пелли! — театрально воскликнул он, взмахнув крыльями. — Как могла ты подумать такое? И не постыдилась даже впустить такое в голову!И оба засмеялись. Сорену было хорошо, будто вернулись вновь те дни, когда зрелость ещё не столь сильно давила на плечи. Хотя время, когда они познакомились, было не столь молодо, как ему хотелось бы.— Интересно, — промолвила Пелли. — Что бы сказали монархи, узнай они о крупинках так же много, как сейчас. А Эзилриб? Наверное он был бы очень рад за сегодняшних совят. Признаюсь, что даже в то хорошее время, когда мы встретились в горящем лесу, я знала не так много, как Томас. А ведь он ещё не вступил в клюв! Как думаешь, почему так происходит.Сорен опечалился. И снова уголь. Всё, о чём только что говорила Пелли, заслуга угля. Почему она спрашивает об этом? Ей ведь тоже известно о воздействии угля. Сорен как бы невзначай посмотрел на Пелли. Она пристально наблюдала за ним. Дурак! Все эти разговоры о птенцах лишь прощупывали его. А он выдал себя с головой. Её взгляд вновь встревожился, она поняла, что дело в угле.— Он бы возликовал, — ответила на свой вопрос Пелли весело. Чересчур весело. — И потащил бы на шторм всех, кто только попадётся на его пути.Улыбка, так поспешно натянутая, сгинула. Сорен вдруг понял, что больше не сможет улыбнуться, чтобы сейчас ни произошло, что бы Пелли ни сказала. Усталость его вновь вернулась и, словно бы стараясь наверстать упущенное, взялась за него с удвоенной силой.— Пелли, знаешь, уже поздно. Смотри, мы проболтали до полудня.Сейчашний Сорен сильно контрастировал с тем Сореном, который смеялся несколько минут назад. Тот был весел, лёгок, а слова чуть ли не лишались веса и спокойно, плавно вылетали из клюва; а сейчас же голос усталый, слова вырываются не большими, но всё же заметными рывками. Сорен, заметивший такую перемену, подумал, что и вид его наверное соответствующий. Немного сжался, крылья плотно прижаты, взгляд усталый, вязкий. И грызуны вернулись. Он попытался воскресить живость и каким-то неестественно-странным голосом пригласил Пелли за собой.— Да, пошли спать, — согласилась она бесцветно. ~ ? ? ? ~Страполис писал записку королю, не обращая внимания на тонкий луч утреннего солнца, светившего точно ему в глаза. Его небольшое дупло наполнилось бранью и руганью, исходившее, разумеется, от самого Страполиса. Предметом его недовольства оказался достопочтеннейший король Великого Древа, снова бежавший от долга и обязанностей. Так уж вышло, что ему срочно необходимо поделиться с ним некоей информацией, но в последние дни Сорен повадился теряться среди многих ветвей Великого Древа, да так ловко, что ни одна сова, даже самая зоркая из клюва следопытов, не могла его найти. Страполис знал, что нет никакого смысла искать его, и поэтому начал оставлять записки, которые король, бросая заниматься ерундой, находил у себя в дупле. Но в этот раз разведчики Лунной Светочи доложили о столь важном событии, что писать записку, не ворча при этом на всю медлительность системы королевского оповещения, было бы невозможно никому из ныне живущих. И недаром просторное дупло было целиком и полностью отдано белоснежной сове севера. Быть может, причина в грязных ругательствах, выслушивать которые не доставило бы удовольствия ни одному соседу, даже такому, как Бубо. Или же, может, король решил, что Страполису ни в коем случае нельзя находиться в одном дупле с другой совой, где есть предметы мебели, по причине его драчливости. Но на самом деле, сколь бы просто это не звучало, всё кроется только в том, что такой важной персоне, как командиру подразделения Крыльев Разума, являвшемуся равным по престижности с подразделением Стрикс Струмы, и военачальнику разведчиков Лунной Светочи, не пристало делить свои угодья с посторонними. Но слухи разные ходили вокруг Страполиса. Поговаривали, что за день, проведённый вместе с грубой белой совой, можно спятить, да так, что неизбежно отправишься к Сёстрам Глаукса. А кто-то свято верил, что он способен умертвить одним лишь словом, и потому немногие желали бы делить с ним дупло.Как бы там ни было, записка наконец оказалась дописана. В последний раз проверив текст, белая сова отправилась в жилище короля и королевы. По пути растолкав птенцов, столпившихся у внутреннего хода его дупла, которые, по всей видимости, снова продолжали свою дурацкую моду на легенды, Страполис поднялся по коридору. Это был тот редкий случай, когда путешествие по внутренним коридорам, освещённым слабыми свечами, благоразумно засунутыми в нечто, похожее на горн кузнеца уменьшенный в несколько крат и прикрытый с одной стороны дырявой стенкой, длилось гораздо меньше, чем полёт с наружной части Древа. Каждое дупло Великого Древа имело два прохода — внутренний и наружный. Все уютные деревянные комнатки соединялись внутри огромного Древа. Но при необходимости каждый волен вылететь в воздух, за пределы ствола Древа, и прилететь непосредственно к нужному дуплу.Но лично для Страполиса имелась немаловажная причина, побудившая его отправиться этим витиеватым и порой запутанным — особенно если идёшь здесь впервые — путём. Грихри, бородатая неясыть, подобно Сумраку, бывший хоть и лучшим другом белой совы, часто летал вокруг Древа, и стоило им лишь встретиться, как начиналась словесная перепалка, которая очень быстро перерастала в обещанную стать знаменитой драку. Пожалуй, уже всем и каждому известны эти причуды двух сов, и наверняка каждая сова, если кто спросит её, сможет пересказать события по крайне мере одной их драки, упомянув все выдуманные и не выдуманные мелочи. Но особенно часто говорили об этом впечатлительные птенцы, и из их уст выливались такие красочные и захватывающие истории, где, например, Страполис отсек движением крыла огромную ветку, дабы опрокинуть ею Грихри. Конечно же, в первые дни, когда эта история дошла до ушей самого Грихри, он лишь посмеялся и высказал во всеуслышание недовольным птенцам своё мнение о правдоподобности этой истории. Но пыл и жажда к байкам не улеглась в желудке и впечатлительных головёнках, и посему в ту же ночь каждый совёнок Великого Древа знал, что неясыть потеряла память, потому и не помнила ни о какой толстенной ветке.Страполис же никак не отреагировал на это, а лишь подумал о том, да сём. Вспоминая обо всём этом, думая о ненасытных к историям птенцах, подозревая их в полной или частичной причастности к слухам о его грубости, Страполис мало помалу приблизился к дуплу Сорена. Заглянув внутрь, он увидел всё то же дупло, что и было год назад. С той поры прошло много драк с Грихри, много мха было разбросано, а сколько раз был сломан насест Сорена — даже король не мог сказать. Пройдя через всё помещение, белая сова севера оставила на маленьком столике запечатанный в конвертике записку и поспешила уйти. Если король застанет его в своём дупле, пусть даже по столь важной причине, то подозрительных взглядов ему пережить придётся. А если сейчас сюда заглянет Грихри — неважно по какой причине, — то недовольных слов в свой адрес выслушать придётся.Перед тем как выйти Страполис обернулся, рассмотрев дупло. Внушительная царапина, оставленная однажды Грихри, пересекала немалое дупло от подстилки короля до его стола. В тот раз неясыть позволила себе излишне оскорбляющие слова за что была немедленно наказана когтями белой совы. По всеобщему мнению та драка была самой длительной и особенно жестокой. Сам Страполис подробности той праздничной ночи совсем не помнил и с удивлением улавливал из слухов что-то весьма странное. Возможно, память его пошатнулась из-за слепого воинского гнева , от которого голова становится невосприимчивой к окружению, видя только противника; а может дело было в том, что оба они были пьяны — ночь та, как никак, была праздничной. Король Сорен был не в восторге, увидав под прохладным светом восходящего солнца две кучи вздымающих тушек с перьями, лежащих среди хаоса перьев, щепок дерева, мха и прочего мусора, и, вероятно, резкого запаха алкоголя в воздухе. Страполис каждый раз, заходя сюда, смотрел на эту царапину, что была единственным доказательством всего случившегося тогда, и не будь её там, он бы непременно обвинил благородных сов Великого Древа в роспуске гадких слухов в сторону его личности. Но раз уж эта царапина была, то сейчас она напоминала ему, Страполису, в чьём дупле он находится.Освежив память, Страполис поспешил покинуть покои короля, отправившись прямиком к библиотеке, где, как он знал, находилась Отулисса, заменившая в очередной раз библиотекаря. На самом деле Страполис нечасто навязывался в общество пятнистой совы, ум и знания которой могли сравниться с Глауксовыми Братьями, и, если честно, он терпеть её не мог. Но справедливости ради стоит сказать, что и Отулисса нечасто разговаривала с полярной совой, разве что только по важным вопросам, и терпеть она, скорее всего, не могла и его так же, как и он её. Но важный вопрос появился, вылитый из многих необъяснимых обстоятельств, поверить в которые Страполис мог с трудом, и будто бы судьба насмехалась над ним, обсудить его необходимо лично с Отулиссой, с глазу на глаз. Великий Глаукс, каких трудов ему будет стоить терпение и спокойствие при разговоре со старой одноглазой совой! Но важным было и то, что в библиотеке она должна быть одна, иначе весь разговор их не будет иметь значения, а если он ещё и сорвётся при свидетелях, то обзаведётся новыми слухами о своей мерзопакостной грубости. В это светлое время суток, когда живность в лесу просыпается, а зелёные травы покрыты блестящей росой и пахнут прохладной утренней свежестью, обитатели Великого Древа, отстранившись от всего мира, спят и смотрят свои сны. Но всю последнюю неделю некоторые Стражи ложились гораздо позже, и все члены парламента относились к этим ?некоторым?. В сутки Страполис получал огромную гору писем, и все они писались многочисленными разведчиками, дозорными, и лазутчиками, расставленные во всех уголках Южных Королевств. Но то было занятие лично Страполиса, а остальные парламентёры занимались другими немаловажными делами. Военачальник сумел заставить парламент принять более агрессивное поведение Стражей — так это назвали в парламенте, — убедив их своими осторожными, но в меру колкими словами. Но несмотря на одобрение, Страполис и по сей день вёл себя осторожно — это одобрение было очень хрупким, стоящим на одной дрожащей лапке, и стоит ему сделать что-то не так, как парламент отзовёт всех разведчиков. Это диктуется благородностью, которую Страполис искренне не понимал, и уставами, положенными ещё в давние времена мудрым Хуулом. По его мнению благородность в войне — вещь сильно сковывающая. Он не понимал, как можно сражаться и вести сражения, если нерушимые цепи морали крепко тебя держат за когти и крылья. Именно поэтому он часто пререкался с Отулиссой, из-за этого он получил на Древе репутацию раздражительной, вспыльчивой, и вообще злобной совы — из-за его речей в парламенте.Один из многочисленных искривлённых проёмов в тускло освещённом коридоре вёл в большую библиотеку Великого Древа. Библиотека в Великом Древе Га’Хуула, равно как и во всём Южном Королевстве, имела значение весьма чрезвычайное, но не смотря на это коридор ничем не отличался от коридора, ведущего, скажем, в погреб, где хранились молочковые напитки для пиршеств и яств. Всё такой же тускло освещённый коридор, только, пожалуй, светильники имели защиту чуть более надёжную. Коридор был кривым — то расширялся, то сужался, то вёл вниз, а иногда и вверх; порой длинный деревянный тоннель закручивался вокруг себя самого. В этих проходах никогда не ставили мебель или что-то подобное ей, за исключением светильников — слишком тесно здесь становилось, особенно перед или после занятий, когда юные совята бегут в библиотеку учить термины и прочую научную ерунду.Наконец коридор закончился маленькой скромной аркой, по другую сторону которой находилась библиотека. Пятнистая сова, учёная Древа, превосходный командир подразделения Стрикс Струмы и стратег, сидела за красиво отделанным различными завитушками столиком и увлечённо читала какую-то книжку в тёмном переплёте. Серая повязка с маленькими белыми пятнышками закрывала её некогда раненую часть головы, и цвет такой, возможно, был подобран специально. Её взгляд со скоростью быстроты рыси пробегал по чернильным словам. На всём Древе нет никого, кто прочитал столь же много книг, как эта пятнистая сова. Но как бы внешне она ни была увлечена, слух её был так же чуток, как слух сипухи. Поэтому, услышав тихий скребет, какой обычно издавался при хождении на лапах, когда когти тихо царапали дерево, Отулисса повернулась ко входу и раздражённо вздохнула.— А, это ты, Страполис.Под пристальным взглядом Отулиссы, похоже, ожидавшей приближающуюся бурю, "жестокий, злой и ужасный" — по мнению Отулиссы — военачальник Лунной Светочи прошёл мимо длинных книжных полок и остановился напротив совы, приветливо кивнув ей, стараясь выказать нежелание пререкаться.— Доброе утро, Отулисса. — ровным голосом произнёс Страполис, смотря на Отулиссу так, будто в любой момент ожидал нападение — настолько они не ладили друг с другом. — Поверь, мне нисколько не приятно находиться здесь, но я пришёл, и пршёл только для того, чтобы сказать тебе нечто важное.— Полагаю, настолько важное, что ты даже забыл, как твоя гордость была вновь уязвлена после того, как я захлопнула твой мерзкий клюв в парламенте в присутствии остальных десяти парламентёров? — Отулисса высокомерно подняла клюв и фыркнула, а точнее издала звук, напоминающий совам фырканье. — Что ж, делаешь большие успехи, Страполис, если ты ставишь своё задание выше гордости.Глаукс Великий, неужели этой старой сумасшедшей сове так хочется затевать ссору? Ещё немного, и он не удержится от пары-тройки слов.— Зато, я вижу, твои успехи не так ослепительны, как мои. Раньше ты никогда не позволяла себе начинать пререкания первой, — раздражённо заметил Страполис. — Но речь не о...— О нет, Страполис, речь как раз о том.Страполис удивлённо отметил, что Отулисса застыла, будто бы она сама поразилась от самой себя. Видимо не один Сорен глубоко ушёл в свои мысли. Что же заставило Отулиссу так забыться, что она перестала сдерживать своё раздражение? Нет, не важно. Он открыл клюв и медленно проговорил, напустив на себя ничего не выражающий вид:— Раз так — говори. Что тебя беспокоит?Он спросил это просто чтобы посильнее уязвить Отулиссу, как ответит Отулисса, а не потому, что ему интересно. Что она предпочтёт? Рассказать открыла, но вдруг закрыла его. На секунду повернув голову в сторону проёма, она поспешила заговорить:— Ничего не беспокоит, — резко ответила она. — Ну, говори, что такое важное я должна услышать и проваливай из моей библиотеки.Каких же трудов стоило Страполису удержаться, не позволить гневу вырваться, так и вздувающего его. Но заговорив, он всё же уловил у себя дрожь в голосе.— Донесение от разведчиков.Но вновь замолчал, увидев неистовое махание серыми с белыми пятнами крыльями у самого его, как некоторые говорят, ?мерзкого? клюва. Отулисса вновь кинула взгляд в округлый проход между коридором и библиотекой и зашипела:— Дурак! — прошипела она. — Не мог найти места по лучше? Парламент, например, ибо ясно же тебе, как никому другому на Древе, что такие сведения, какие ты хочешь рассказать мне, нужно держать при себе.— И в твою бедную голову даже мысль не придёт спросить меня, почему я обратился к тебе, зная всю мою подозрительность к жителям Древа? — холодно спросил он.Впервые на её изукрашенном шрамами лицевом диске, наполовину скрытом тканью, отобразилась заинтересованность, покрыв собой презрение и неприязнь. Казалось, только сейчас она вспомнила, что ему и дела нет до разговора с ней, кроме как по важным делам. Некоторое время она молча прокрутывала в голове все варианты его прибытия в библиотеку к ней, средь золотого рассвета, и по всей видимости ничего не придумала, потому что её взор стал обеспокоенным.— И почему же ты пришёл?— Клив, — ответил Страполис. Он увидел раскрывшийся клюв пятнистой совы, её готовность сию же минуту отправляться в путь. Теперь вид её говорил не об учёности великой, что была лишь второй её натурой, а о превосходном воине и бойце, готового в любой миг отправиться в самое пекло, навстречу, быть может, к самой смерти, и бесстрашно, если то потребуется, принять её. Но между её твёрдостью и решительностью ярко сияло замешательство, — он был замечен в Тёмном Лесу, вместе с ним летела какая-то стая самых разных сов. Было похоже, что его куда-то сопровождали. Возможно плен.— Но он же две недели назад отправился в Северные Королевства в залив Клыков по зову души целительской, — пробормотала она, и овладев своим голосом, придала ему командирский тон. — В какую сторону он направлялся и сколько было сопровождающих. Какое расположение ему выбрали в конвое и как он летел?Строгий голос Отулиссы-воительницы, теперь полностью заменивший учёную, был силён и крепок — тон настоящего воителя, закалённого в многочисленных боях, окрепшего от постоянной близости к смерти. Свои вопросы она задавала требовательно, но за этой самой требовательностью тщательно скрывался страх и испуг. Старая, но верная привычка командира — не позволять пасть духом кому бы то ни было. Только опытный командир или ветеран множеств битв мог распознать страх в своём командире.— Направлялись на юг, похоже, к границе с Серебристой Мглой, а быть может и дальше, — не обращая внимания на слегка нахмуренный взгляд пятнистой совы, Страполис докладывал по памяти. — Не считая Клива их было пятеро, летел он в самом центре без возможности к бегству. Летел свободно, — на миг запнувшись, добавил, — я сказал бы даже — спокойно.Отулисса расширила глаза, и встала в позу весьма угрожающую.— Как это спокойно? Говори что знаешь или о чём догадываешься! Я не надеюсь, что тебе есть какое-то, даже самое крошечное дело до меня и Клива, но если бы это было всё, что ты знал — ты бы сказал мне обо всём в парламенте.Не будь она Отулиссой, совой, которая позволяет себе пререкаться с ним каждодневно, Страполис бы ответил на чересчур резкий приказной тон, ведь, как-никак, он был командиром не менее элитного подразделения Крыльев Разума, но не желая нисколько кричать, попытался со всем доступным спокойствием ответить:— Да, ты права. Это ещё не всё. Я подозреваю, что летел он в сторону одного из лагерей Ордена Мицелия.Отулисса раздулась, став гораздо внушительнее и грознее, обошла свой небольшой столик, и подошла ко Страполису вплотную, почти касаясь его своим, как показалось Страполису, необычайно острым и огромным клювом.— Что ты хочешь сказать? — спросила Отулисса едва сдерживая всю ярость, на какую она была способна в самой жестокой и отчаянной битве, так и рвавшуюся выйти наружу. Она гневно сжимала и разжимала острые когти, сделав в полу библиотеки глубокую царапину.— Только то, что не все в парламенте примут это как долг, — медленно выговорил он, твёрдо встретив взгляд Отулиссы, каким она, Страполис был уверен, могла бы расщепить насест Сорена эффективнее, чем это сделал Грихри.Пятнистая сова долго рассматривала Страполиса, и, видимо обуздав всю энергию в желудке и в крови, облегчённо вздохнула, впервые сняв с себя занавес железного командира элитнейшего подразделения.— Хорошо, — тихо проговорила она и странно посмотрела на полярную сову, будто увидев нечто новое — необъяснимое никакими словами. Благодарно кивнув, она спросила:— Это всё?— Да.Возникла давящая пауза. Такая обычно бывает, когда двое, всю жизнь враждующие величайшей лютостью , вдруг осознают, что был-то всё это время перед ним друг, и теперь не могут найти нужных слов, потому что глупая ненависть и вражда выжгла всё, что можно было сказать. Но Отулисса наконец промолвила, тихо, едва слышно:— Спасибо за доверие.Они оба смотрели друг на друга, и Отулисса даже осмелилась позволить маленькую улыбку. Но увидев, как Страполис встретил акт её дружелюбия непроницаемым дубовым выражением, она вновь обрела силу ?бубовского? железа и стальным командирским голосом сказала:— Я сама подумаю, что скажу завтра в парламенте, а ты — говори только то, что есть в отчёте. Ни слова более.Отулисса громко щёлкнула клювом, видимо, пытаясь под страхом расправы заставить его помалкивать. Но об этом она могла бы не беспокоиться — Страполис имел свои резоны действовать так, как действовал.