Часть 25 (1/1)

Мы ехали на скорости, за которую нас давно лишили бы прав, будь мы в городе.Все потому, что в больнице святого Лаврентия ее не было.

Либо еще нет, либо уже...Это хорошо, что Пит отправился со мной. Машины всегда были для меня слабостью,и занимая водительское сиденье, я никогда ни о чем не мог думать, только о том, что я, черт возьми, за рулем. Сейчас, находясь в этой бешеной суматохе, внутренней тряске, двигаясь на дикой скорости, я не знал, во что бы я превратил этот автомобиль и нас, если бы я был на водительском сиденье. Так что все, что мне оставалось – сидеть позади и наблюдать за тем, как тянется широкими и узкими горизонтальными линиями несменяемый пейзаж. И за три мили до дома мистера и миссис Эшер, на фоне белого, серого и черного промелькнуло что-то яркое. Зеленое пятно. Джейн Эшер.-Остановись!Машина дернула вперед, и я влетел головой в пассажирское сиденье. Мы дали назад.Шла она, запинаясь и кривя ногами, как если бы они промокли и замерзли, и она совсем не могла ступать на внутреннюю сторону стопы. Или как если бы она была пьяна. Ее сумка с обмотанным вокруг шарфом волочились по грязному снегу, а изумрудного оттенка пальто было застегнуто только на верхнюю и две средних пуговицы. Я выскочил из машины, преграждая ей путь, но она не поднимала головы, отбивалась и шла вперед, игнорируя меня. Будто я был тем последним ублюдком, кто обидел ее. Видела ли она вообще, куда она идет, не говоря уже о том, кто перед ней? Может быть, она думает, что я - Пол? Ей стоило бы поднять глаза, черт возьми.-Джейн, стой. Ты что, шла пешком от гребаного Лондона?-Мне не нужна помощь. Поезжайте,- сказала она, и сразу стало понятно, как ей было тяжело собрать остатки последнего духа, чтобы выплюнуть эти маленькие слова.Я знаю, я виноват. Косвенно виноват. Но ведь она-то не знает! И не должна знать! Где умещается весь этот гнев в таком маленьком теле?-Езжай сейчас же! Оставь меня!- тявкала Джейн. Она шла вперед еще уверенней, по нетоптаным коричневым сугробам. Даже не шла- маршировала, оступаясь на каждом шагу.

-Не упрямься. Остановись. Я не собираюсь тебе помогать!- крохотные ножки не держали ее больше, и, в какой-то момент просто пропустили шаг. Она начала падать вперед, но я вовремя подставил руку и удержал ее от падения.

Гордая Эшер, не сказав и полуслова благодарности, оперлась о мой локоть, отряхнулась и пошла дальше.

И если внутри этой девушки еще есть чья-то крохотная жизнь, она уже давно замерзла. Как и ее тон. Как и она сама. Изнутри, снаружи, и где-то намного глубже…-Оставь! – отрезала она уже утвердительно.Осознанно. Серьезно. Нет, она не хотела давить на жалость, чтобы кто-то обратил на нее внимание, как это иногда делают женщины, словно пользуясь каким-то руководством по обращению с мужчинами. Она действительно хотела, чтобы ее оставили в покое.

Проблема в том, что я не могу позволить ей то, чего она хочет, потому что ей это не нужносейчас. Ей необходима поддержка. Ей необходим хоть кто-нибудь. Так уж случилось, что стать этим кем-то предречено было мне.Я догнал ее схватил, за руку и дернул на себя. Рука была ледяной. Настолько ледяной, что почти жгла мою собственную. Да, она шла по дороге от самого Лондона, 9 миль - четверть часа на машине, три с половиной часа пешком.-Давай ты успокоишься, мы сядем в эту машину и все спокойно обсудим.-А потом ты выпустишь, и я пойду. Сама.Она остановилась, вытирая рукавом глаза и нос совсем не по-светски, со всей тушью и соплями, оставшимися на нем.-Нет, Джейн. Извини, но я этого не сделаю.И тут она снова взбунтовалась, рыжая и неугомонная, как Пеппи Длинныйчулок. Прикасаться к ней совсем не было в моих планах, я даже не обдумывал речь для убеждений, когда собирался вернуть ее, будто предугадав, что она не понадобится. В моей голове ничего не было, в ее, наверное, тоже, но я заставил Джейн остановиться и прижаться ко мне, заключив ее крохотные острые пальчики в мою ладонь и просунув их в карман пальто.Потому что Пол говорил, что объятия - это когда ты стремишься поделиться своим состоянием и готов принять чужое, как свое.

Когда ты даешь человеку опору, и физическую, и моральную.- Чего ты хочешь, Джон? –постепенно прекращала она свои жалкие, слабенькие попытки отбиться, возвращаясь к жизни- З-зачем?Может, она хотела сказать, почему ты, Джон, а не Пол?Она пропищала это, как будто я был убийцей-насильником, поймавшим ее на дороге, а она – уставшей от сопротивлений жертвой. “Делай, что хочешь, только дай мне знать, за что…”Это был момент в моей жизни, когда моя гордость, мое самолюбие и все эти предубеждения были отброшены в сторону. В первый раз мне хотелось сохранить что-то не для себя. Не было никакого желания обнимать ее, если бы не было причины. Если бы человек, для которого я все это делаю, не был мне дорог. У нее тоже не было желания обнимать меня, но она приникла ко мне, больше из благодарности, чем из одолжения. Я не чувствовал отвращения. Это был не слюнявый бобтейл, а очень хрупкая, разбитая девушка.

Больше ничего не стало. Не стало этой скорлупы. Не стало ни слов, ни лиц, но остались люди. Не было Джона Леннона и юной звезды телеэкранов Джейн Эшер. Но остались Джейн и Джон. Нуждающийся в помощи и подавший руку.

-Ты ведь не сделаешь этого? Скажи мне? Потому что если ты сделаешь, то ты будешь последней дурой, Джейни.-Я и есть дура, - моя душа была вышиблена из меня на секунды, как это последнее слово было выплюнуто ею прямо в меня, и она снова зарылась грязным личиком в толстую, теплую ткань моего пальто, потому что ей было по-настоящему стыдно,- Но так поздно Джон, так поздно для всего этого...Так поздно для слов.Так поздно для объятий.Это и было “уже”.Моя душа вернулась ко мне покалеченной и переполненной скорбью. От того и жестокой, наверное.***Горе, произошедшее с Маккартни, потрясло каждого.Все, будто бы вперед самой Джейн знавшие, что она это сделает, уже утром следующего дня встречали его понимающими объятиями и ободряющими словами. Слишком похоже на клуб оптимистов.

Это правда выглядело печально. Как будто у нас проходили поминки или недельная задержка зарплат.Я стоял сзади, закрывая за нами двери студии. Мы опоздали, а это значило, что сейчас на Маккартни должны были обрушиться все сидящие в комнате. Все эти серые лица, оторвавшиеся от своих занятий, серые тела в мелкую полосочку - все они вот-вот раздавят его своим сочувствием. Накинутся и будут говорить чушь извиняющимся, жалким тоном. И когда все в движении, я все еще стою позади, всего лишь дышу тебе в спину, всего лишь в полуметре. В одном, кажется, временном пространстве, но все это для меня проходит как в замедленной съемке. Я стою на контроле твоего состояния. Чтобы действительно поддержать, когда все обрушивается и летит на тебя. Чтобы выдержать это вместе с тобой.Я бы хотел, чтобы ты хоть иногда ценил и замечал мои скудные попытки хоть как-то помочь. Что да, сейчас я стою сзади тебя. А вот сейчас я поправляю края воротника твоей рубашки на затылке, после того, как все уже истрепали тебя.Ты говоришь:

-Сядь.Ты хочешь сказать что-то важное. Что-то, что у тебя никак не выходит сказать уже неделю, и ты снова отводишь взгляд.Ты куришь то, что остается в студии. Старые сигареты и чьи-то окурки, оставленные еще после больничного Эванса. Где-то в коридоре играет Элвис. Самое трагичное - наблюдать, как под веселые песни рушатся человеческие жизни.У меня такое чувство, будто где-то в холле уже стоит чемодан и зонт, а в кармане ты треплешь билет на поезд в один конец.И я зачем-то открываю свой рот.-Что теперь с вами будет?-А “нас” уже давно нет.Взгляд был такой, словно я сморозил какую-то необычайно абсурдную вещь. Может быть, я упустил это “давно”? Зря бился и рвал нервы на то, чего уже нет. На иллюзию хорошей жизни, которую стремился разрушить. Сейчас я чувствую себя Наполеоном, пришедшим в пустую, сгоревшую Москву.-Не говори так. У нее не было выбора!

-У нее был выбор! Но она выбрала ящик. Она выбрала себя, деньги и главную роль.

Верно, это совсем не то, о чем ты хотел говорить. Но об этом хотел знать я.

-Она совсем еще ребенок, Макка. Жестокий ребенок. Она испугалась. Какой она могла сделать выбор, если ты оставил ее! Ей нужна была поддержка. Направление.Я не хотел выставлять тебя виноватым. Это получилось против моей воли, само. И теперь ты дальше на метр, глубже в своих мыслях в поиске ответного удара. Кажется, у тебя совсем нет сил на это, как обреченно ты задвинул свой стул и сложил руки перед собой, стремясь защитить хотя бы свое тело. Я понял, что то, что ты хотел сказать, имеет риск быть несказанным.- Я все сказал- нас нет. А сейчас будь добр заткнуться. Купи торт по такому случаю, и можешь не делать вид, что обеспокоен.Ты дернул ручку окна. Стекло еще долго дребезжало, сорванное из статичного состояния твоими сорванными нервами. Я вызвался вытащить тебя из передряги, но ничего не делаю, кроме как тычу тебя носом в твою же лужу, как щенка.

Мне отчего-то действительно не радостно. Да, я мечтал, чтобы вы расстались, чтобы она исчезла из твоей жизни. Но я и подумать не мог, что это действительно произойдет. Что это произойдет…вот так вот. Никто бы не подумал, когда дата помолвки была объявлена, когда первые приглашения были подписаны, когда то, что держит семью вместе, было уже сделано. И это- ребенок.Ты выплюнул окурок, будто только сейчас осознав, что за дрянь ты куришь. В комнате уже достаточно воздуха, чтобы дышать полной грудью, не морщась от горького дыма.

-Нет, я…иди сюда, - я зачем-то говорю это, вставая с места сам.Мне нравится говорить это “иди сюда”, или больше всего “иди ко мне”, потому что когда мы одни, это дает мне маленькое право владеть твоим свободным духом. Усмирить его. И ты слушаешься. Ты не можешь не слушаться, потому что тебе приятна эта ненавязчивая принадлежность. Во многом, мне этого недостаточно. И не будет никогда. Но я отчетливо понимаю, что дай мне волю, я просто раздавлю тебя своим эго.

Я подхожу сзади и обхватываю тебя, чтобы согреть. Удивляюсь, сколько своего тепла я раздал за этот жалкий месяц. Удивляюсь, как мне хватает его на себя.-Почему мы не можем жить нормально?-Потому что мы ненормальные. Ты и я. Мы не-нор-маль-ны-е,- внезапный прилив нежности заставил меня промурлыкать это в ухо. Так всегда, когда я немножко виноват. Я знаю, это не заставит успокоиться, но это правда, которую ты понимаешь. Нормальные не проводят все воскресенье под одеялом, читая Алису в стране чудес, когда им по двадцать с небольшим хвостиком. Нормальные не опаздывают на работу из-за того, что не могут оторваться друг от друга, сидя в машине, когда эти двое- мужчины. И, наконец, нормальный не будет целовать другого в открытых окнах, пусть и во двор, если это Битлз. Так долго и медленно, как будто мы делаем это в первый раз, нерешительно ожидая действий друг друга. Или последний. Чертова мысль. Я даже не знаю, что именно означает этот поцелуй, но он точно значит что-то большее, чем просто соединение губ. Для тебя это что-то определенное, грустное, и я не в состоянии понять, что. Не хочу знать. Боюсь знать. Что-то безукоризненно чистое, истерзанное в нем. Я чувствую, как неаккуратно обгрызенный мною ноготь царапает нежную кожу скулы, и ты поворачиваешься ко мне охотнее. Когда мы вместе, мне кажется, что мы в разных местах. Ты все еще где-то в комнате, в другом углу, а я где-то в небе. Вот и сейчас ты не совсем там, где нахожусь я. И когда мой язык становится таким же кислым и нестерпимо горьким, как твой, когда каждая эмоция и желание будут отданы в поцелуе вместе с дыханием, я отрываюсь. Я больше не могу вытерпеть этого. Я замечаю, что дыхание вместе с нашим теплом вырываются из меня дрожащими, порывистыми клубками пара, и самого меня потряхивает. Это заставляет опустить глаза. Это то, что ты со мной делаешь. Высасываешь душу. Каждый раз, когда мы целуемся, я чувствую себя обреченным. Каждую минуту, проведенную вместе с тобой, которую я так жду и которую вырываю всеми возможными путями, я чувствую себя одиноким.Я расстегиваю пиджак и закрываю окно.

Я хотел спросить не только то, что будет с вами. Задавая этот вопрос, я хотел узнать, что будет с нами. Сейчас это выглядит как проигранная игра в шахматы с самим собой. Неверно сделанный ход. Незаданный вопрос опять будет ждать правильного времени. Но сейчас, я знаю, для тебя это слишком много. Слишком тяжелое бремя вопросов для одного тебя- одноногого оловянного солдатика, черт знает как стоящего на своей ножке. Я накидываю на тебя пиджак, все еще не смотря в глаза, но на пуговицы, я все еще держу тебя за предплечья. Этот момент так и застрял в воздухе, не вылетел вместе с ветром, не закончился в поцелуе и не был оставлен за окном. Я поднимаю лицо, ты выше меня, ты младше меня, ты понимаешь больше меня. И ты смотришь внимательно, как будто читаешь книгу, и, оказывается, тоже поддерживаешь меня за локти.

-Я люблю тебя.Я хочу сказать что-то вроде "Дождался!", "Наконец-то!", "Созрел!", но не выходит ни одно слово. С той серьезностью, с которой ты это сказал, любое мое слово покажется глупостью. Я не знаю, как мне реагировать на это. Мне удивиться? Мне обрадоваться? Мне спросить что-нибудь? И вообще, что-нибудь ответить? Это так…ненужно, оказалось… И выглядит как испорченный сюрприз. Кажется, ты понимал это. И до того, как я решу ответить, что я тоже люблю тебя, без сомнений люблю, будто не желая слушать меня, ты целуешь снова. Нам остается греть свои души у батареи считанные минуты. Мне остается выдерживать это секунды. Я не знаю, почему это так тяжело. Я чувствую, что тебе было непросто сказать это. Словно ты понимал- еще чуть-чуть, и тебе не избежать моей вспышки, моих вопросов одним утром, почему все так. Почему я еще не слышал ни одного ответа. Словно я торопил тебя. Словно это далось тебе нехотя.

И я чувствовал себя оскорбленным, потому что ты никак не можешь поверить в меня и в то, что ты не один здесь знаешь, что такое любить…***Когда я накинул пиджак и пригладил ткань на его груди, надолго оставив там ладони, я чувствовал плотный прямоугольный листок, тот самый листок, который был переложен из кармана брюк. Не нужно быть магом или гадалкой, чтобы не понять, что это билет на самолет.