Оседлый по самое горлышко и никаких Европ (1/1)

- Ты сделал карьеру где? – у Чимина глаза большие, круглые, изумленные. И младенец на руках сонно причмокивающий. И Чонгука так и подмывает ответить, что Чимин тоже мог бы: и карьеру при дворе, и приключения, и Кавказ, и жизнь в большом городе, если бы не выскочил замуж едва совершеннолетие стукнуло (еле дождавшись) за своего сварливого деда. Сам виноват и так тебе и надо. Но не говорит.Чонгук слишком хорошо воспитан и уже года два как не влюблён в чёртового Пакского, ну так… тянет чуть-чуть между рёбер всеми их неслучившимися совместными путешествиями.- Их высочество планируют ехать в Европу, и мне выпала честь сопровождать. Путешествие на полгода, не меньше. Повезло.Чимин тянет тихое восторженно-завистливое ?у-у-у?.- Мир посмотришь. Это же здорово. Люди другие. Порядки, обычаи. Может встретишь кого и останешься, - он всхихикивает, - где-нибудь во Франции.Чонгук морщится – почему все разговоры должны сводиться к семейности и оседлости? Раздражает ужасно.- Не встречу, - отрезает, вздыхает, - смеркается, пора мне.- Да ну брось, до города часа три, а то и четыре. Оставайся.- Не могу, на службу завтра. Приехал чисто с тобой повидаться. Может даже – попрощаться, вдруг закружат дела и не увидимся уже до отъезда.У Чимина лицо вдруг немного мрачнеет, грустное такое, губы едва не дует обижено. Привык ведь быть звездой и центром внимания. А вот и нет, замуж, дети, всё, оседлая жизнь. С дедом. Так-тебе-и-надо-сам-виноват, да. Чонгуку самую малость злорадно, но так, лишь чуть-чуть. Выйди тогда Чимин за него – сидел бы рядом, оседлый по самое горлышко и никаких Европ.- Чонгук Эдуардович, какая встреча! – Ланской скалится широко, зубасто, как всегда хищно, аж хочется шарахнуться назад от этой улыбки, ничего хорошего от неё не ждёшь.- Не ожидал встретить вас при дворе, - Чонский учтиво кивает.- Я полагаю, - он хмыкает, голову чуть склоняет набок, ухмыляется, - за те несколько месяцев, что я вас не видел, вы будто бы стали краше.Чонский невольно морщится.- Премного благодарен за столь… неожиданный комплимент, но право – не стоило.- И печальнее, - как ни в чём ни бывало продолжает Ланской, усмехается снова, - злее. Никак гостили у Минских?Минских, какая же зараза.Ланской чёрт и опасен не потому что непредсказуем и преследуем шлейфом самых жутких слухов, а потому что насквозь видит. Даже Чонгука, который и Чимину-то ни слова не сказал про свои чувства. Ни в кадетском корпусе, ни перед венчанием (хотя порыв был), ни когда Чимин уезжал в чёртов Литтлмочиевский уезд, будь он трижды неладен. Никто не знал, не видел, не догадывался. Даже всевидящий фон Ким.Но вот Ланской стоит, смотрит чуть наклонив голову, так по-кошачьи, по-птичьи, и эдак насмешливо. Смотрит, усмехается, и слова как пощечина.- Потрясающая прозорливость, Хосок Андреевич, - отвечает Чонгук как можно более ровным голосом, смотрит прямо, без эмоций.- Всё ещё не передумали?- О чём вы?- Моя просьба руки и сердца по-прежнему в силе, - Ланской пожимает плечами, - двенадцать отказов уже было. Как насчёт удачи на чёртову дюжину?- Вынужден вас разочаровать, сударь, - Чонгук снова отвешивает короткий учтивый поклон, - прошу меня простить, но себя связывать узами брака я не намерен ни сейчас, ни в перспективе.Ланской хмыкает.- Ну что же, у нас с вами вся жизнь впереди и целое путешествие по Европе, надеюсь, вы передумаете.- Простите, что?Их высочество Сехуна Рейнманова сопровождают очень… разные люди. В этом Чонгук убеждается ещё во время разговора с Ланским за две недели до путешествия. Но, ступив на борт корабля, осознаёт как никогда. Он - личная охрана будущего императора, поэтому знать всех обязан вдоль и поперек. И уже знает. И только диву даётся. Ну вот, например, что здесь делает опальный литератор с революционными взглядами? Высочеству совсем жить надоело?Да тот же Ланской…Тот же Ланской невозмутимо приходит вечером к царской каюте, чтобы потрепать Чонгуку нервы, не иначе. Впрочем, день на пятый Чонгук как-то даже привыкает. Они впервые за долгие годы знакомства разговаривают нормально, и Ланской, неожиданно, потрясающе интересный собеседник. Уже объездивший весь мир, в двенадцатом году дошедший до Парижа с войсками, прошедший ад на земле.Чонгук даже ловит себя на мысли, что, если поручик Минский хотя бы в половину так же интересен, понять Чимина можно. Чимин всегда был удивительно впечатлительным, а поручик романтически-печальным.Ланской, конечно, не поручик, ни романтики, ни печали - острые зубы, да когти, не отворачивайся – глотку разорвёт.Но да, интересно, очень.Они начинают свой путь с Голландии, и Ланской отбивается от свиты на несколько дней. Их высочество лишь пожимает плечами, когда кто-то спрашивает, мол не вашего ума дело. Чонгук хмыкает мысленно – шпионить его что ли послали за какими-то голландскими секретами, что ещё Пётр Первый не выведал? Возвращается Ланской посреди ночи, едва не лишается жизни при этом, потому что спит Чонгук чутко, а кинжал всегда рядом с постелью.- Вы с ума сошли? – шипит Чонгук шепотом, зажимая шею Ланского предплечьем, лезвие наверняка попортило одежду. Ланской стоит прижатый к стене, смотрит сверху вниз, улыбается.- Вы похожи на дикую кошку, Чонгук Эдуардович. Очень красиво.- Чем обязан? – Чонгук отступает на два шага, смотрит максимально раздраженно. Ланской молчит, смотрит в ответ долгим-долгим взглядом, и Чонгуку невольно хочется завернуться в одеяло, он чувствует себя обнаженным в растрепанной рубашке и при приспущенных завязках штанов.- Я принёс вам тюльпаны, - говорит Ланской, - в конце концов, мы же в стране тюльпанов.- Точно с ума сошли, - констатирует Чонгук, и хорошо, что комната освещена лишь луной – Ланскому не видно, как полыхают его щеки.Может, встретишь кого, и останешься где-нибудь во Франции - Чимин его как проклинает в тот вечер, ей богу. Удивится он, конечно, знатно (именно во Франции всё и случается в первый раз). Корабль рассекает холодный октябрьский воздух залива, приближаясь к родным берегам, Ланской сжимает его руку - пальцы у самого холодные, как волнуется будто.Чонгук и сам не верит, но – что есть, то есть. Интересно, одобрят ли родители. После Джидрессы Ле Квон матушка неделю в себя приходила, не говоря уже о годовой ссылке в духовную семинарию. А тут… целый Ланской-Рогатых, с репутацией такой, что дышать страшно, Джидрессе и не снилось.Чонгук вздыхает, усмехается. Да уж, никакой оседлости, одни сплошные приключения. Ну, получил, что хотел.- Надеюсь, ваш отец не вызовет меня на дуэль, - словно читая его мысли, говорит Ланской.- Отец не вызовет, а вот матушка может случайно мышьяка плеснуть в вино, - беспечно улыбается Чонгук.Ланской ухмыляется, кивает:- Ну что же, оно того стоит, в конце концов, - и целует его руку бережно.