Субин фон Ким - часть третья (1/1)

Фон Ким старший ведет себя максимально невозмутимо, впрочем, как и всегда, но Субину неспокойно. Сначала – просто неспокойно, да. Страшно ему становится, когда вечером Сокджин Юрьевич просит его:- Будь добр, при следующей встрече с отцом, передай ему, что я хотел бы увидеться, и, если он не будет против – жду его в гости.Тот факт, что железный немец со стальными принципами вдруг сдается и желает видеть Тэхёна Кимского… ох ничем хорошим не пахнет.Субин не знает – о чём они говорят в тот день. Знает только, что лишь стоит ему неловко промямлить просьбу фон Кима, как Тэхён Сергеевич меняется в лице, спрашивает хрипло:- Можем ли мы отправиться к вам домой прямо сейчас? – и не задерживаясь ни на мгновение после кивка Субина едва ли не бежит к особняку через полгорода, в доме по ступенькам взлетает с какой-то нечеловеческой скоростью и… в общем-то, после этого не спускается до самого ужина. А когда спускается, приказывает (не просит) подготовить для него гостевую комнату:- Останусь на ночь. Чимин смотрит на него долгим тяжелым взглядом, но отец только губы поджимает, цедит холодно:- Пошли, пожалуйста, кого-нибудь из слуг в поместье – предупредить, что я на какое-то время задержусь у вас, брат.- Хорошо, - отвечает Чимин, - напиши для них записку, - оборачивается к Субину, спрашивает мягко, буднично, - поужинаешь в комнате у папы, или с нами внизу? – почему-то Субину кажется, что лучше бы у фон Кима наверху, но Тэхён его опережает:- Сокджин Юрьевич уснул, не стоит его тревожить.Чимин хмыкает, но не отвечает.За ужином в комнате так пронзительно тихо, что Субину хочется закричать, но даже вечно переговаривающиеся Хёнджин с Феликсом молчат, словно почувствовав общее настроение. Субину кусок в горло не лезет.- Ешь, - мягко, но всё ещё с очень тяжелым взглядом говорит Чимин, - ты за эти дни похудел сильнее папеньки. Только ещё одного болезного нам в доме не хватало.Субин переводит растерянный взгляд на отца - тот словно пример демонстрирует, с остервенением потроша отбивную.Чимин не спрашивает у отца, почему тот остается на ночь, Субин тем более. А отец… отец почти переезжает к ним за следующие дни. Они теперь почти и не общаются – всё время Тэхён Сергеевич проводит наверху, у фон Кима. Субину страшно - если уж Сокджин Юрьевич ослаб настолько, чтобы допустить это, то что же дальше?Чимин ругается с ним на третий день, Субин слышит громкие голоса в малой гостиной. Голос брата звенит, срываясь на рык, отец в ответ тоже не стесняется. Но слов всё равно не разобрать. До него долетает обрывочное ?допрыгаешься, что Богом подаст на развод?, ?это не твоё дело? и ?это и моя семья тоже?, а потом кто-то сжимает его запястье – Субин оглядывается.Хёнджин прикладывает палец к губам, головой качает, тянет его прочь из коридора.- Многие знания – многие печали, - говорит Хёнджин с до смешного глубокомысленным лицом.- Это неправильный перевод, - протестует Субин.- Ну извини, у меня по латыни оценки так себе, - Хёнджин пожимает плечами, - пойдём отсюда, Феликс очень хочет на балет, а тебе надо развеяться.Субин не хочет развеиваться, но плетется покорно.Лучше фон Киму становится через неделю. По крайней мере, он, наконец, покидает спальню, спускается вниз к обеду, и не глядя ни на кого, выдает:- По вам, наверное, очень соскучилась семья, Тэхён Сергеевич. Подзадержались вы у нас.На мгновение в столовой повисает тишина, но лишь на мгновение, а в следующее воздух разбивает громкий каркающий хохот отца. Очень злой, но… как будто бы счастливый?- С вашего позволения, - едко отвечает Тэхён Сергеевич, - я ещё задержусь, хочу понаблюдать за успехами Уджина, да и с Субином пообщаться. И на квартиру отсюда тоже не съеду, тут уж не надейтесь.- Что вы, я вас вовсе не гоню, - вот теперь фон Ким смотрит, - лишь выражаю беспокойство о благополучии вашей семьи.- Благополучие моей семьи не ваша забота, Сокджин Юрьевич.Фон Ким улыбается в ответ очень по-светски, своей самой чудовищной улыбкой. Субин её уже видел пару раз – ужасное зрелище.- И то верно. Простите, что преступаю границы, Тэхён Сергеевич.- Надо же, - говорит Чимин, - как будто и не прошло двадцати лет. Какая прелесть, - встает из-за стола порывисто, - прошу меня простить, у меня пропал аппетит.Субин иногда пытался себе вообразить раньше – каково бы оно было: иметь полную семью, обедать за одним большим столом с обоими отцами, братом… братьями, дедом. Такого, он, конечно, не представлял. И реальность, честно говоря, выглядит максимально отвратительно.- Кажется, твои родители всё ещё безумно любят друг друга, - говорит ему после того обеда Феликс. Очень грустно, очень устало. Субин дергается:- Что ты имеешь в виду?- Так ненавидеть человека за то, что не можешь быть с ним… - Феликс качает головой, - и страшно, и красиво.- Ты чушь какую-то несешь, право слово, - Субин хмурится, - прекрати.Покидать особняк фон Ким начинает после середины марта. А к началу апреля осторожно, но всё-таки вслух, вбрасывает мыли о возвращении в Германию. Субин не знает – как реагировать. Что отвечать - тоже не знает. Болезнь фон Кима подкашивает его сильнее, чем могла бы. Теперь страшно. Оказывается – фон Ким не такой сильный, каким всегда казался. Оказывается, он – живой человек, оказывается – уже в возрасте.Отец смотрит на Сокджина Юрьевича с такой тоской, а однажды, когда тот спотыкается, спускаясь по лестнице – бросается ловить под руку так отчаянною, что Субин понимает – Феликс был прав. Вот только правота эта его – страшная, и дается фон Киму кровью.Субин не готов приносить жизнь родителя в жертву своей мечте о семье, теперь уже очевидно – несбыточной.Да, Чимин очень добр к нему, да, Хёнджин принимает его как факт, словно так быть и должно было, да, вернувшийся из Москвы Минский с ним предельно вежлив, да, дед всегда в нём души не чаял, да, отец…Отец любит его потому что он – их общий ребенок. И думать об этом Субину горько бесконечно.Но.Апрель в Петербурге странный: снег ещё лежит, но солнце жарит уже как летнее. Субин ослабляет шарф.- Не простудись, - строго требует Сокджин Юрьевич, - погода здесь отвратительно коварная. Чувствуешь ветер?Субин кивает.- С Ладоги, морозит ещё не прошедшим льдом. Мерзость.Они гуляют в центре, хотя для пеших прогулок время не самое лучшее. Но фон Ким настаивает, что и так засиделся дома, сколько же можно, ему нужен воздух. Субин думает про себя, что воздух подальше от Тэхёна Сергеевича, но вслух этого не говорит, конечно же. То, что он видит между родителями восхищает и ужасает его одновременно. И в то же время, он всё ещё думает, а как бы оно бы было, если бы…Они выходят к летнему саду, и миновав Михайловский замок, заходят в Михайловский сад. В саду рисует группа студентов с мольбертами, Субин невольно цепляется за них взглядом.- Холодно же, - Сокджин Юрьевич качает головой, - ветер с Невы. О чём только думают их наставники, какой пленэр? Да и было бы что рисовать.Субин замедляется, пытаясь разглядеть рисунки. Довольно скучные. Рисовать-то и правда особо нечего, не говоря уже о неопытности собравшихся. Но работа одного художника отличается. Сильно, кричаще отличается. Субину даже хочется подойти поближе – интересно.А потом… ему сложно описать это ?потом?, потому что художник оборачивается, смотрит через плечо сердито, и сердце Субина как кулаком стискивает – больно-больно. Разве люди могут быть настолько красивы?- Субин, - зовёт его фон Ким, - не будем смущать молодых людей. Идём.Субину хочется ответить ?да, папа?, Субину хочется разорвать зрительный контакт, отвернуться, шагнуть прочь. Субин и в правду шагает, только вот не прочь, а вперед, к художнику, шагает порывисто, сокращая расстояние между ними, ловит руку, сжимающую кисть, просит вдруг охрипшим голосом:- Прошу вас, скажите своё имя.Его зовут Ёнджун, и в первую встречу он отказывается называть отчество и фамилию, смотрит ехидно, спрашивает:- Впечатлены моим талантом, сударь? Хотите заказать картину?Субин хочет. Что угодно, лишь бы эта встреча не была последней.- Вы рисуете людей? – спрашивает он дрогнувшим голосом.- Да хоть чертей, сударь, если заплатите.Сокджин Юрьевич почему-то не пресекает, почему-то не вмешивается, почему-то просто остается за его спиной и позволяет этому всему происходить. Лишь много позже, когда они, наконец, уходят, вздыхает устало:- Как я мог забыть, что ты не только фон Ким, но и Кимский?Субин не знает, что он пытается этим сказать, и спросить не решается.Вторая встреча случается уже в особняке, Ёнджун приходит в его дом с мольбертом, холстом и красками, невозмутимо просит заплатить извозчику:- От академии художеств до вас, сударь, путь не близкий, чтобы тащить это всё на своём горбу. А я бедный студент, знаете ли, и богатыми родителями не располагаю.Субин знает. Уже знает. Потому что через два дня после первой встречи фон Ким зовёт его в свой кабинет (отец, на удивление, тоже здесь, стоит у окна, скрестив на груди руки), говорит с очень спокойным, безразличным лицом:- Ёнджун Борисович Чхвехов, по счастью не родственник наших дражайших Чхвеховых, просто однофамилец. Сирота из Псковской губернии, каким чудом оказался в Петербурге не ясно, но находится под покровительством мадам фон Че, и в академию художеств был принят её же стараниями. Беден как церковная мышь. Слухи о нём не самые лестные – очень злой юноша, - фон Ким усмехается, - поговаривают замешан в паре кружков с неблагополучной репутацией и революционными замашками.- Papa’? – Субину не по себе, и это ещё очень мягко сказано.- Я не буду тебя отговаривать, не буду запрещать. Но я хочу просить тебя не терять благоразумия. И помнить, что ты всё-таки фон Ким.- Как щедро, Сокджин Юрьевич, - отец усмехается, - себе вы такого не позволяли.- В Субине, Тэхён Сергеевич, слишком много вашей крови, чтобы ему можно было что-то действительно запретить.Тэхён Сергеевич смеется, но в его взгляде, обращенном к фон Киму, слишком много нежности.Ёнджун рисует его портрет, приходит дважды в неделю, ни разу не отвергает ни чай, ни предложение остаться на ужин. Эта его прагматичность, кажется, искренне восхищает фон Кима, он даже разговаривает с ним за ужином с искренним интересом. Ёнджун держится самоуверенно и довольно дерзко, на грани приличий. Субин с ним говорить толком не может. Слова теряются, поэтому он счастлив интересу фон Кима, а сам только и может что смотреть. Бесконечно смотреть.Ёнджун чуть хмурит брови, пока рисует, на Субина всегда взгляд бросает очень бесстрастно, как мог бы изучать вазу с цветами или березовую рощу. Ищет детали, характер, но – только для выполнения работы. И восхищает, и горько бесконечно.- У вас красивые руки, - замечает буднично, - с такими бы руками играть на пианино как минимум. Умеете?- Да, конечно, - Субин смущается.- Сыграете как-нибудь для меня? – у Субина сердце пропускает удар. Кажется, с ним играют, тем самым прагматичным интересом. А отец просил не терять головы. Но…- Конечно, - повторяет он.- Буду признателен. Люблю звуки фортепиано.Субин влюбляется в него так безнадежно.Катастрофа, впрочем, прилетает с неожиданной стороны. Чем чаще фон Ким говорит о возвращении на родину, тем чаще Минские начинают тоже собираться домой. Они все сидят в южной гостиной после ужина, когда Чимин шутит, что пора бы ему показать сыну Европу, да и самому повидаться с крёстной, так что может Минский как-нибудь в родной уезд один пока поедет. Юнги Владимирович хмурится, собираясь что-то ответить, но Хёнджин вдруг оживляется и спрашивает:- Будет ли у нас возможность встретиться с отцом Феликса, если мы всё-таки поедем?Все смотрят на него с недоумением, и фон Ким уточняет осторожно:- Зачем тебе отец Феликса?- Ну как же, Сокджин Юрьевич, у кого ещё я могу просить руки Феликса?Тишина в гостиной повисает звенящая, только треск камина и тиканье часов.Первым в себя приходит Феликс, спрашивает с резко прорезавшимся от волнения акцентом:- Прости, что?Хёнджин, несмотря на только что высказанное, вдруг тушуется, опускает взгляд в пол, сбивается:- Я… я бы, я бы хотел просить т-тебя… стать моим с-супругом.У Феликса лицо такое несчастное, шокированное, что Субину хочется сползти по спинке дивана и закрыть глаза руками, лишь бы не видеть. Феликс таким растерянным в жизни никогда не был, а тут кажется сейчас и расплачется ещё.Звенящую тишину комнаты разбивает покашливание фон Кима:- Господа, кажется нам стоит оставить молодых людей вдвоём для выяснения отношений.- Нет, - Феликс взвивается вверх пружиной, - я не… я, - он сбивается на жуткое месиво из французского и немецкого, снова, как и три года назад называет Сокджина Юрьевича ?papa’? и частит так быстро, что Субин всё что и может уловить в этой тираде: паническое ?я не готов, я не знал, я люблю другого?. К счастью это всё Феликс выдает на немецком, а немецкого Хёнджин не знает.- Что он говорит? - взволнованно спрашивает Хёнджин.- То что ты, душа моя, огорошил его, - торопливо отвечает Чимин, прежде чем успевает ответить кто-то другой, - и в кого ты такой прямой как палка, да внезапный как расстройство желудка, - он фыркает, - испугал бедного мальчика. Он тебя, может, никогда в романтическом свете не видел, мнил хорошим другом, а ты тут со своей женитьбой, даже не посоветовавшись с родителями. Нельзя же так.- Господа, - Сокджин вздыхает, - кажется, сначала мне надо поговорить с крёстным сыном. Если вы позволите, мы удалимся в кабинет.- Какая неловкая ситуация, - Минский трёт лоб, как только Феликс скрывается за дверью, - сын, ты кажется, не был таким пустоголовым до моего отъезда в Москву.Субин узнает от Феликса в кого он там ?я люблю другого? лично, и едва не стонет в голос – да что же это такое, что же с их семьёй не так.- И ты сказал папе?- Конечно, - Феликс утыкается лбом в колени, Субину хочется как в старые добрые времена обнять его, по голове погладить. Но сейчас – он и понятия не имеет – уместно ли.- Ты же понимаешь, что Тэхён Сергеевич…- Во-первых, давно и безнадежно женат и с детьми, а во-вторых, всё равно никого кроме Сокджина Юрьевича никогда не видел, не видит и не увидит. Всё я понимаю, - Феликс выпрямляется, откидывается назад, сползает затылком по стене, на темноту за окном смотрит, - есть вещи, которые ты не в силах контролировать. Я не знаю, как это вышло, но, когда вижу его – сердце как дурная птица, рвущаяся из клетки, бьётся так, что хочется в руках стиснуть – успокойся, глупое, убьёшься же. Понимаешь?- Понимаю, - Субин тянет его за плечо к себе, заставляет головой опуститься на свою грудь, - слышишь, как колошматит? А это я просто подумал о своём художнике.Феликс фыркает тихо, укладывается головой поудобнее.- Как думаешь, - спрашивает, - можно разлюбить человека и полюбить другого?- Можно, конечно, - Субину от своих слов неуютно, но это именно то, что Феликсу сейчас надо услышать, - мы уедем обратно в Хехингем, и через полгода это всё будет казаться… просто сном.- Красиво врёшь, - вздыхает Феликс.