I bloom just for you - часть первая. (1/1)

Чимин никогда не признается, но возвращаться домой, в поместье в отпуск всегда очень волнительно. Как ребенок, купающийся в любви с головой с рождения, к родителям он привязан чуть более, чем подобает серьезному четырнадцатилетнему юноше, и, конечно же, безумно скучает (тут важно никому этого не показывать, особенно всякой мелюзге типа Чонского, от которого и так никакого уважения).В этом году возвращаться волнительнее раз в пятьсот. Чимин почти забывает половину вещей, пока собирается – так сложно сосредоточиться и перестать думать. Отец писал очень кратко, неуклюже, неловко, скомкано – словно страшно смущен и стесняется – его можно понять, ситуация, мягко говоря, не из простых. Папенька писал очень сухо, одной строкой, словно ему плевать и он пишет об урожае ячменя. И у Чимина была пара месяцев, чтобы свыкнуться с мыслью, осознать, принять… что ещё с такими мыслями делают?Но он снова проваливается в размышления, разглядывая бесконечное снежное поле за окном экипажа.Брат.Надо же.Он вертит эту мысль в голове со всех сторон.У него теперь есть брат.Брат, которого всегда страшно хотелось иметь. Даже немножко младший брат, как ему и мечталось всегда. Как странно.Брат.Чимину страшно немного. Как они сойдутся? Чимин же стеснительный, неловкий. А тут…Отец писал, что он наполовину цыган. Что вырос в таборе. Что он поводырь и у него свой медведь, и этого медведя он притащил с собой в поместье. Что он ?славный парень? и что отец надеется, что ?вы подружитесь?. Брат.Ого. Чимин передергивает плечами. Ему не просто, наверное. Папенька, конечно, довольно добрый, но всё-таки иногда бесконечно принципиальный и строгий. Дисциплина – это святое, а тут у него сын свободного кочевого народа, и как теперь? Чимин представляет, как они сталкиваются лбами, сцепляются и тут уж чья воля сильнее. Страшно подумать, что папенька попытается сломать этого… цыганенка.Пытаться назвать брата по имени даже мысленно у Чимина пока не хватает духа.Интересно, они крестили его? Заставляют ходить в церковь?Папенька бывший семинарист-католик, к религии относится исключительно как к политическому инструменту, а к православию и вовсе бесконечно скептичен, но для отца это может быть важно.…интересно, если крестили, то каким именем?Чимину так страшно хочется познакомиться с ним уже, наконец. Это так странно, в его дом привели совершенно чужого паренька, простолюдина по сути, до первых снегов, небось, как крестьянин бегающего босым, а Чимин уже заранее так привязался. Ещё даже не видя толком. Пятнадцатью строками из разных родительских писем. Чимин любит его. Совершенно искренне и нежно.Брат.Как же здорово.Чимин улыбается. Очень страшно.И – ха-ха – Чонский будет завидовать. Виду не покажет, но помрет от зависти. Надо будет его пригласить погостить летом. Согласится наверняка.Чимин закрывает глаза, представляя себе летний зной, лохматого Чонского с ломающимся голосом и большими любопытными глазищами, представляет себе брата – он, верно, похож на отца, высоченный, улыбчивый – представляет, как же здорово будет вместе выезжать на охоту, купаться в озере, да даже просто скучно читать книги или играть на пианино. Чимин уже заранее скучает по этому лету, и не замечает, как проваливается в дрёму.Папенька выходит встречать его в расстегнутом полушубке, явно накинутом впопыхах, улыбается широко, счастливый. Чимин не может не улыбаться в ответ так же, бросается в объятья, словно ему лет семь от силы, и стесняться совершенно некого. Но он так скучал, что может себе позволить хоть на руки к фон Киму залезть, как в детстве.- Да ты, я смотрю, прибавил росту, - с гордостью отмечает папенька, сгребает ладонями его лицо, - дай же на тебя посмотреть. Ну всё, всем барышням погибель. Красавец.- Ну па-ап, - Чимин чувствует, как краснеет, вырывается из рук родителя.- Я скучал, - уже более серьезно говорит папенька, улыбается мягко, поправляет волосы Чимина, - как жаль, что ты не можешь приезжать чаще.Чимин кивает, всё ещё смущенно. - Ладно, идём в дом. Отец с Тэхёном ещё не вернулись с охоты. Мы ждали тебя ближе к вечеру.Мы. Отец с Тэхёном. Папенька говорит о нём так привычно, словно брат у Чимина был всегда. То есть… он, конечно же и так был всегда, но папенька говорит так, словно цыган существует в реальности поместья не последние два месяца, а уже пару лет как минимум, если не всю жизнь.Как странно.Чтобы фон Ким так быстро смирился и принял чужого отпрыска, говорил о нём так буднично, с теплом в голосе…- Пап, какой он? – спрашивает Чимин, пока фон Ким скидывает полушубок.Вопрос заставляет Сокджина задуматься на добрых полминуты, он немного хмурится, потом пожимает плечами, отвечает:- Славный, - опять это слово, - хитрый, но недостаточно умный, чтобы это было опасно. Добрый, но скорее к животным, чем к людям. Мрачный, но тут уж сам бог велел. Шумный, когда ему весело. Упрямый, но всегда идёт на сделки – разумный, чует свою выгоду, стервец. Цыган – будь моя воля, я бы с ним не связывался. Но отец в нём души не чает, и даже не потому, что его чувство вины жрёт, хотя в чём он виноват по сути-то? – папенька пожимает плечами ещё раз, - он будет делать вид, что ему не нужен старший брат. Но, как по мне, ему очень нужна семья. Так что… вы подружитесь, я думаю. Только, я бы на твоём месте сильных иллюзий не питал. Да и… будь осторожен, что ли?Они возвращаются и вправду ближе к вечеру. Тяжелые синие зимние сумерки давно успевают перейти в почти чернильную темноту. Папенька выходит встречать их с фонарем в руке, и Чимин мгновение колеблется – выходить ли ему следом, но всё-таки натягивает поспешно сапоги, накидывает на плечи тулуп Седжина.Огонь фонаря бросает блики на снег, тот искрится красиво, в городе такое не часто увидишь, и Чимин почему-то сначала спотыкается взглядом об это, пока отец, спешившись, целует папеньку.- Сын! – зовёт его отец, облапливает крепко – холодный очень, даже щеками, - прости, увлеклись погоней за кабаном, уехали слишком далеко, возвращаться непросто было, так-то ещё бы часа два назад тут были. Ты как доехал-то сам?Чимин отвечает ему что-то, сам даже толком не осознавая что. Кажется что-то дежурное безумно, что Седжин молодец, лошадьми правит лучше всех на свете, даже подремать удалось – не трясло сильно, хотя устал конечно – дорога-то долгая. А взглядом влипает за отеческое плечо. Туда, где брат.Брат спешивается с лошади, гладит её по крупу, поводья слуге передает, перебрасывается с ним тихо парой слов, улыбается, кажется. В темноте, за кругом от фонаря особо и не разглядеть. Всё, что Чимин и может понять – брат у него, кажется, безумно красивый.