Замок под Хехингеном (1/1)

Видеть Минского спустя почти двадцать лет ощущение как минимум странное: на всё ещё мальчишеском лице первые морщины, а колени и локти всё ещё тонкие, острые, а взгляд, как и тогда – старческий. Не помолодел, ха.- Поручик, говорят, не женат, - говорит кто-то за спиной фон Кима, - странно, что его до сих пор не сцапала ни одна прозорливая матушка – партия-то более чем выгодная: герой войны, графский титул, угодья под Новгородом, состояние…- Добрый вечер, - говорит Сокджин, улыбается.У Юнги на лице ни один мускул не вздрагивает, глаза как мимо смотрят, он кивает вежливо.- Неужели не узнаете меня, дорогой друг? – Сокджин удивляется вполне искренне, хотя последнее слово, которым можно охарактеризовать их отношения – это дружба.- Тебя забудешь, - тихо выдыхает Юнги, и по лицу Сокджина невольно ползет гадкая улыбка. Нет, Минский ничуть не изменился за двадцать лет. Ни капли.Впервые Сокджин обратил на него внимание на латинской грамматике. ?Самый тяжелый случай по всей семинарии?, Юнги упорно не давались ни новые буквы, ни новые звуки, о чистоте произношения даже речи не шло, не то что о грамматике. Латынь ему не давалась, совсем. Тихий голос, пришепетывание – да уж, службы тебе, брат, не вести.А Сокджин был лучшим. И, конечно, гордым, но в контексте семинарии – сострадательным, это ведь очень по-христиански – протянуть страждущему руку помощи. Юнги на руку посмотрел круглыми глазами и совсем не по-христиански брякнул:- Спасибо, я сам.Это было ударом ниже пояса. Гордость Сокджина засаднила.Юнги был невыразимо хорош в физике, математике и, внезапно – гражданской истории, Сокджин преуспевал в языках, герменевтике и любых богословских дисциплинах. Полные противоположности – они и спорикасаться-то не должны были, но Сокджину яростно хотелось войны, запятнанной репутации Минского и изгнания из семинарии с позором.Сокджину было шестнадцать, он отлично пересказывал священное писание и целомудренно рассуждал о нравственности… из них двоих в аду гореть потом предстояло явно не Минскому.- Слышал, вы всё ещё придерживаетесь целибата, поручик, - Сокджин протягивает ему бокал с шампанским – уже третий: Минский пьёт как воду и не пьянеет, бесит страшно.- Надо же, я слышал то же о вас, - бесстрастно парирует Минский. Однако, броня потолстела.- О, что вы. То, что я не женат, не значит, что я не являюсь регулярным участником адюльтеров, - Сокджин улыбается беспечно, жмёт плечами.Минский хмыкает, прикладываясь к бокалу, качает головой:- Годы вас не меняют, Сокджин Юрьевич.- Позволю себе расценивать это как комплимент, Юнги Владимирович.Минский поднимает взгляд и смотрит ему прямо в глаза:- Пожалуй, это комплимент.Сокджин ненавидит себя за эту дрожь по позвоночнику.Сокджин его поцеловал. Первым, конечно. Вряд ли Юнги вообще что-то такое ждал, воображал, думал… Сокджин втолкнул его в чужую пустую келью, дверь за собой захлопнул – у Юнги взгляд был: к драке готов, ну давай, богословская твоя морда нравственная, врежь мне, я тебя раскатаю. А Сокджин шагнул к нему и поцеловал. Юнги от неожиданности даже трепыхаться не сразу начал, а когда вырвался – ударил, конечно.Сокджину того и надо было – разбитая губа, синяк по скуле. Готовая жертва.Юнги не выгнали. За такое не выгоняют.Но лишили обеда и предали раскаянью и скуке: на весь день посадив в обставленную ликами святых комнату. Первая битва была выиграна , и Юнги отказался признаваться почему ударил Сокджина, Сокджин же изображал на лице покорность своей судьбе, смирение, прощение и готовность разделить с оступившимся братом по вере наказание. Естественно, ему ничего не было.А вот Юнги начал смотреть насторожено.Сокджин улыбался ему широко и лучезарно.- Сволочь, - Юнги выдыхает ему это в ухо, такой же тонкий и – неожиданно – хрупкий в его руках, как и в юности.Они вальсируют после третьего бокала шампанского, и на них с любопытством смотрит половина бального зала. Сокджину до одури любопытно – какие слухи ждать теперь?- Они нас помолвят и будут ждать со дня на день извещения о свадьбе. Каково, поручик? Вы - видная партия, я – видная партия. Переедете из своего Новгорода в моё имение под Петербургом? Что, честное слово, вообще можно делать под Новгородом? Скука смертная. Кстати, вы знаете, у меня есть чудный фамильный замок неподалёку от Хехингена. Вам нравится готическая архитектура, поручик? Там, конечно, тоже скука смертная, но дивная природа и отличная охота.Юнги смеется совершенно неожиданно, но очень сильно, даже голову запрокидывает. Это так странно – кружить его в вальсе, пока он вот так хохочет, это в принципе странно – когда он так хохочет. У Сокджина дергается что-то внутри, словно застарелые шестеренки часов пытаются продраться сквозь ржавчину механизма.Во второй раз Юнги поцеловал его сам. Прямо посреди коридора. Сокджин хорошо помнит – в тот день было очень пасмурно, тяжелые тучи хмурились в окна, классы и кельи заливал пыльный серый свет. Ему зачем-то нужно было вернуться в класс после урока философии, успеть ещё до трапезы. Юнги же просто почему-то оказался по дороге. Они и замерли вот так друг напротив друга посреди коридора, и Сокджин уже открыл было рот с предложением дать пройти (не то чтобы коридор не позволял обойти хрупкого Минского, но они были не в тех отношениях, чтобы просто обходить), как Юнги качнулся вперед, привставая на цыпочки (Сокджин помнит – его ладони мягко опустились на предплечья Сокджина – просто удержать равновесие, никакого контекста).Сокджин не дергался, не вырывался, просто оценивал ситуацию – что, почему, зачем. Как будто не ясно что, почему и зачем.Юнги опустился обратно на всю стопу, руки снял с его предплечий, стоял, растеряно оглядывал лицо.- А теперь дай пройти, - попросил Сокджин. Совсем не тем тоном, каким собирался. Как-то мягко, почти что нежно. И Юнги отступил.- Говорят, вы неплохо играете в преферанс, поручик. Партию?- С удовольствием, - Юнги такой расслабленный, каким рядом с ним не был никогда, ни разу в жизни. Осознавать это странно и немного ревностно – какого чёрта ты рядом со мной такой? Хочется сделать что-нибудь, чтобы снова выдернуть из равновесия. Но Сокджину давно не шестнадцать, да и Юнги более не ребенок. Щемит от этого в груди особенно отвратительно, - только предлагаю игру не на деньги, а на кое-что поинтереснее.Сокджин вопросительно изгибает бровь.- Предлагаете игру на испытания?- Русская рулетка для юнцов, - Юнги усмехается отвратительно по-взрослому, - предлагаю игру на правду. Вы проигрываете – я задаю вам вопрос, я проигрываю – вы мне.Сокджина продирает внутренне холодком, но он ухмыляется в ответ хищно:- Прекрасная идея.Юнги не ходил за ним тенью, хотя у Сокджина отпали все сомнения – Минский влюблён. Юнги не писал стихов, Юнги не смотрел тайно.Юнги…Вообще, он смотрел в упор, всегда так открыто, что будь Сокджин кем из преподавателей – давно бы заметил, да забеспокоился. Но взрослые оставались слепы. А Юнги смотрел.Он не садился в трапезной рядом. Не садился рядом в классах. На молитвах не вставал рядом. Просто его взгляд всегда буравил лицо Сокджина. Или затылок.- Ну, чего тебе надо? – спросил однажды Сокджин.И Минский ответил, похоже, совершенно искренне:- Не знаю.И Сокджин поцеловал его в третий раз.Никто и никогда после не обнимал его так мягко и осторожно, невесомо, бережно, нежно, как Юнги в тот день. И откуда только в том мальчишке было…- Сколько у вас было любовников, Минский?- Шестеро.- За всю жизнь?- Не припомню, чтобы проигрывал вам дважды. В следующий раз формулируйте вопрос точнее.- Да вы мерзавец, поручик.- Правила есть правила, ротмистр. - Ещё партию.- С превеликим удовольствием.…- Почему вы до сих пор не женились, фон Ким?- Для этого нужна причина?- Это не ответ.- А если у меня нет ответа на этот вопрос?- У вас совсем нет причины? Вы никогда не любили?- Как вы там сказали? Не помню, чтобы проигрывал вам дважды?- Вы и на первый вопрос-то не ответили.- И далась вам моя женитьба. Любил. И всё ещё люблю. Вы свой ответ получили, по-моему, более чем исчерпывающе.- Ещё партия.- Да вы, я смотрю, азартны.Юнги не вернулся в семинарию с летних каникул. Сокджину было семнадцать, и у него вдруг резко пропали причины оставаться в семинарии дальше. Классы философии и языков раздражали, от молитв и священного писания тошнило. Он не скучал. Нет.Он. Не. Скучал.Скучать-то было не по чему. Они с Юнги даже не говорили ни разу толком. Между ними и не было ничего, даже завалящегося приятельства.И всё-таки…Иногда, посреди трапезы Сокджину мерещился чужой взгляд. Иногда – он останавливался в том несчастном коридоре, словно можно было провалиться на год назад, ждал чего-то как идиот. Иногда…Но это не было тоской по Юнги. Нет.Сокджин не скучал.Сокджин никогда не скучал.Сокджин забыл, быстро, потом не искал, никогда. Закончил свою семинарию одним из лучших учеников, избежал поступления в духовную академию. Вымолив у отца военно-штабную карьеру. Потом завертелись года… потом, потом прошло почти двадцать лет.- Как зовут человека, которого вы любили и любите, Сокджин Юрьевич? - за их игрой никто уже и не следит, вечер подходит к концу, гости понемногу разъезжаются. Сокджину на мгновение интересно – сколько же прошло времени. С момента, когда он увидел Минского в толпе всё как в бреду.- Я не буду отвечать на этот вопрос.Юнги усмехается и качает головой:- Надо же, а я думал вы – человек чести.- Задайте другой вопрос.- А меня не волнует ни один другой вопрос, - лицо у Минского вдруг становится очень злым.- Что вы ожидаете услышать, поручик?- Правду, ротмистр.Сокджин трёт виски, выдыхает медленно, зубы стискивает, шепчет:- Это, в конце концов, просто глупо… - поднимает взгляд – Юнги ждёт, смотрит прямо, чуть вздёрнув подбородок, и честно – да пропади оно всё пропадом, - я бы правда увёз вас в замок под Хехингеном. Я бы возил вас на охоту, потакал всем бы вашим капризам… боже, подумать даже смешно, что у вас могут быть капризы. Но мне бы хотелось, чтобы они были, знаете, было бы невыразимо приятно их исполнять. Я бы даже поехал с вами в ваш чёртов скучный Новгород, и если бы вы пожелали – полюбил бы его. Довольно наивно с моей стороны, не правда ли?Так странно, когда щеки солдата, прошедшего через чёртову кучу кампаний, военного героя пунцовеют, так странно, когда он роняет взгляд смущёно, мнёт в руках карты, а потом снова вздёрнув подбородок выпаливает. Совсем по-юношески, так пылко, как от Минского никогда и не ждёшь:- Вы знаете, а я ведь и правда люблю готическую архитектуру.