Две вечных подруги любовь и разлука не ходят одна без другой. (1/1)

1. Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим; Тэхён пишет письма каждый день.У него нет причин любить отца, а Чимина это всё не касается. Тэхёна не воспитывали - ни в светском обществе, никак вообще - он не обязан соблюдать приличия, и может творить всё, что в голову взбредет. Он бы украл Сокджина, серьезно, шаблонной шуткой, если бы ему не нужна была эта чертова взаимность. Поэтому Тэхён пишет письма, почти как в лучших французских романах: я не могу без тебя, сдохну в этой проклятой академии, и смерть моя будет на твоей совести, так и знай. Его соседа по комнате зовут Юнхён, и большего зануды Тэхён в жизни не видывал, так что спасаться от тоски в казармах практически нереально, и он пишет-пишет-пишет. Лучшеб друзей завел, или учился у Юнхёна игре в шахматы. Интересно, фон Кима можно покорить успешной игрой в шахматы? Тэхён вспоминает отца и фыркает: едва ли.Есть такие отношения, которые обречены с первого взгляда. И не важно - взаимно, не взаимно, стоит ли между вами кто-то, что-то, или нет. Тэхён и согласен на эту обреченность, у него нет выхода.Он сбегает из казармы ночью в город и до рассвета танцует в кабаке с проституткой. Щедро одаривает её монетами (деньги отца - не жалко), обещает купить коралловые бусы и научить воровать у клиентов мелочь из карманов. Она смеется фальшиво и не верит, конечно же. Но Тэхён ей нравится - тем самым усталым женским, слишком много повидавшим.- У меня сердце порвано, - говорит ей Тэхён на прощание, - такая рана не заживает, милая.- Хочешь, поцелую тебя и всё забудешь?На этот раз смеется он, тоже фальшиво, тоже - не веря. У её поцелуя привкус поганого вина и дешевого табака. Тэхёна тошнит немного - но это скорее в целом от жизни.Его не ловят.И побеги принимают хроническую форму.- Как ты это делаешь? - спрашивает Юнхён.Он знает, конечно же. Но не сдаст. Такие как Юнхён не сдают. Зануда, но в чужие дела не лезет. В очередную увольнительную Тэхён покупает ему книгу в подарок. Что-то невыносимо унылое про Историю Государства Российского, какие-то там войны.Юнхён светится от удовольствия и искренне благодарен.Тэхёну иногда хотелось бы не видеть людей насквозь.Первое письмо ему приходит от Чимина. Спустя полгода. Чимин рассказывает, как повздорил со своим поручиком накануне рождества и рванул домой (характер брата Тэхёна умиляет и восхищает одновременно - почти месяц верхом, в стужу, сквозь метели и сугробы, просто потому что баран упрямый, ну и, наверное, по дому немного соскучился). Конечно, на момент написания письма у них там уже всё хорошо, поручик и двух дней дома не высидел, рванул в погоню, так что в поместье фон Кима снова шумно и людно: отцу есть с кем пить за воинскую славу, фон Киму есть кому отравлять жизнь.Тэхёна от этого письма скручивает такой невыносимой тоской, что он бросает, не дочитывая, хватает бумагу, чернильницу, перо, и строчит ужасно неряшливо, торопливо: я так люблю тебя, так безумно люблю тебя, объясни мне, как жить в этой жизни, где ты не принадлежишь мне?Он описывает свои кабацкие ночи, пишет, что так странно и смешно учиться среди молодняка, чувствовать себя старшим. Что на самом деле ему нравится эта проклятая академия, нравятся дисциплины, учителя, знания. Всё нравится. Но, господи, как же невыносимо.Я скучаю - пишет Тэхён, - я забываю, как выглядит твоё лицо, и это медленно разрывает меня на части. Как на дыбе, только хуже. Словно сердце из груди вырвали, и оно осталось лежать на полу посреди голубой гостиной, которую ты так любишь, может, пнул кто сапогом и залетело случайно под кресло, в котором ты сидел в тот самый, последний вечер, когда я поклялся в вечности. Оно там уже остыло, наверное, по краям, бьётся едва-едва. А я тут. Истекаю кровью. Но мне нравится, нравится в чёртовой академии. Я стану офицером. Цыган-офицер, какая шутка нелепая. Буду ходить строем и бросаться отдрессированной собакой на неугодных.Пожалуйста, пусть всю душу из меня выбьют. Всю волю. Всю свободу. Всю мою прОклятую любовь к тебе, со всей черной кровью её.Лучше бы ты меня просто пристрелил... Фон Ким, наверное, сжигает его письма, не читая. В большом камине главной гостиной. Тэхён представляет, как слуга приносит ему почту, как Сокджин не спеша, стоя вполоборота к окну, перебирает конверты, не утруждая себя дойти до кабинета, чтобы вскрывать письма не пальцами, а как приличествует аристократу - ножом. Тэхён правда едва помнит его лицо, и от этого так погано, как не бывает даже на утро после бурной пьянки....Чимин полписьма посвящает Богомке, говорит, что бедняга таки устроил себе берлогу в старом сеновале и на зиму скрылся с глаз. Чимин ходил на него смотреть, даже рисует на полях, пишет, что смотрится это очень мило.Тэхён отвечает ему коротко, зовёт по весне навестить бедного студента в Саратове. Только без поручика, чтобы как в старые добрые.Здесь есть отличный кабак, пошлейший, Чонский бы оценил. Захвати его с собой, кстати. Друзей он всё-таки заводит. Спустя целый год и очень сомнительных, в лучших традициях: азартный картёжник и отчаянный кутила, с наказаний не вылезающий. Можно бы было связаться с поэтами или художниками. Может быть, Тэхён бы написал тысячу прекрасных стихотворений или полотен о фон Киме, но Тэхён выбирает путь исцеления, возвращения к себе: вместо друзей воров, конокрадов и пьяниц-гусар, друзья не сильно лучше.Они сходятся случайно: всем троим слишком далеко и бессмысленно уезжать домой в отпуск, и пока казармы пустеют, Тэхён натыкается в общем зале на никуда не спешащего парня, тасующего колоду:- Партию в преферанс?- Я не умею играть в преферанс, - отвечает Тэхён, но садится напротив, - во что-нибудь ещё?Его зовут Читтапон Астафьев с непроизносимым отчеством, прозвище Тэхёну сразу нравится больше – Десяточка (это тебя так за карты? ). Лицо лисье совершенно, хитрое. Опасный. И для дружбы, и для вражды. То, что надо. Тэхён даже воображает себе, как случайно гибнет из-за него нелепой смертью.Вонов Юкхей подтягивается на игру спустя какие-то минуты, говорит с лёгким итальянским акцентом, смотрит весело, смеется басовито, проигрывается ужасно, в основном Чите - Тэхён не проигрывает, даже выигрывает немного - цыган, всё-таки.А потом фон Ким присылает письмо.2. Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам бог любимой быть другим. Первый раз случается с Сокджином в неполные шестнадцать лет. Получается весьма нелепо, посредственно и небольшой душевной травмой. Его кавалеру почти сорок и тот давно и безнадежно женат. Сокджину как раз не интересны сверстники и снобистски-приятно самоутверждаться над ними, общаясь с людьми сильно старше. Как-то так оно и получается. Комкано, как нестиранный носовой платок. У его первой любви сильные руки, низкий голос и взгляд с поволокой (лишь спустя годы, случайно вспомнив, Сокджин поймёт – до чего же дурацкий, пустой взгляд старого извращенца, позарившегося на юность).Сокджину много не надо, всего три разговора про исключительно особенных людей, немного философии аристократизма, немного лести – ни слова про красоту, только про интеллектуальные способности – и он повержен. Сердце частит шальной канарейкой, Сокджин влюблен. Так влюблен, как только и можно в пылком юношестве.Расходятся они нелепо. Мать застает их в постели, страшно скандалит. Отец хмурит брови и твёрдо, холодно отрезает:- Духовная семинария. Петербург. Строгость и дисциплина.Сокджину тогда истерично и разбитым сердцем, вымазанным в крови - бросают его некрасиво. Сударю не нужна огласка адюльтера, сударь занимает слишком высокий чиновничий пост. Объясняется он жестко, но как-то обезображено коряво, уродливо. Сокджину противно и больно. Больше противно.Настолько, что и правда хочется отмыться от всего этого.И душу свою отмыть.Духовная семинария даже звучит привлекательно.Ха.Трижды – ха.Петербург, в дали от родового поместья, в кругу таких же мальчишек, младше, старше – он быстро спутывается с Минским, Минский даже пытается робко ухаживать, но Сокджин в лоб ему заявляет: пить вместе как треклятая лошадь, шляться по кабакам и театрам, играть в карты, посещать салоны, что угодно – дружбой, сразу да. Но не надо вот этого вот всего, со стихами и чувствами.Он даже спит с приятелем Минского – жуликом и мошенником, каталой Ливановым, и делает всё, чтобы Минский об этом наверняка узнал. С Ливановым просто – никаких чувств, телесное удовольствие. Минский задет, но понимает, смиряется быстро.Иронично, правда.Сокджин вообще в тот год много с кем спит – толку-то от этой семинарии, если Сокджин упёртый, как баран, и хитрый, как лисица. И Минский сбегать помогает.Как их не выгоняют и не ловят ни разу – одном богу известно.Сокджин ныряет до самого дна Петербурга, на самую его тёмную сторону, в салоны, куда не попасть, если за тебя не поручилась пара завсегдатаев. Сокджин видит столько изнанки жизни, что его бы тошнило не переставая – будь чем.Но ему нечем.Сокджин почти не ест и пьёт как проклятый. Худеет страшно.Мать, заехавшая его навестить, берет его лицо в ладони, смотрит болезненно и говорит, что сильно обеспокоена.- Ты выглядишь ужасно, мой мальчик.Ливанов считает, что Сокджин выглядит вполне себе прекрасно, по крайней мере - достаточно хорошо, чтобы вколачивать его в матрас в дешевой гостиничке на краю города.Цинизм отрастает толстой шкурой, и Сокджин находит это всё скорее забавным. Ему хочется умереть за что-нибудь великое на войне. Или просто с собой покончить, написав перед этим самые прекрасные стихи – к счастью, стихи это по части Минского, а войн как раз нет.- Уверен, что обратно выплывешь? – спрашивает Минский, качая головой, когда Сокджин несет всю эту чушь вслух, так и не протрезвевший с ночи.- Не твоё собачье дело, - весело отвечает Сокджин.Юнги бьёт его по лицу, по-простецки так, без намека на оскорбление или желание унизить. Так в кабаке дерутся простолюдины. Себя он этим ударом ранит больше – сдирает кожу с костяшек, проступает кровь. Удар сильный, но не очень точный. Сокджин, качнувшись, оседает на свою койку, фыркает, но не комментирует никак.- Дурак, - просто и ужасно устало выдыхает Юнги.Ливанов предлагает попробовать попасть в опиумный салон. Сокджину ещё нет восемнадцати, но алкоголь уже скучен до чёрта, а Минский с этим его укоряющим взглядом сидит в печенках.Счастье, что ничего не получается, потому что Ливанова начинают ловить за какой-то всплывший проступок и он бежит, не то в Москву, не то куда-то вглубь страны. Сокджин ищет кого-нибудь нового, кто бы захотел помочь ему себя уничтожить.Намджун… это, наверное, самое большое везение Сокджина. Он сразу кажется ему каким-то нелепым, неуклюжим – слишком высокий, слишком длинные руки – взмахивает ими неаккуратно, роняет всё. Нелепость, как она есть. Фыркать презрительно.Сокджин трезв до тошноты, а пикник, на который его занесло, скучен ещё более, поэтому, когда это олицетворение нелепости, страшно взволнованное, бледнеющее-краснеющее, подходит к нему, Сокджин даже не дает от ворот поворот.- Если раздобудете мне шампанское, я даже согласен на беседу, - ухмыляется Сокджин.Намджун представляется полным именем – Кимский Намджун Алексеевич, глупый такой, едва держащийся на ногах от переживаний. Влюблен с первого взгляда как мальчишка. Хотя он и есть мальчишка. И всё-таки Сокджину приятно, льстит немного.Намджун приглашает его на конную прогулку в субботу, или быть его парой на благотворительном балу у Чхвеховых, или…Сокджин перебивает не дожидаясь следующих гениальных предложений, Намджун и так частит как базарная торговка, и наверняка после умрет со стыда.- Конная прогулка звучит восхитительно. К тому же, погода стоит прекрасная.Позже вечером Юнги смотрит на него с интересом, спрашивает:- Случилось что-то хорошее?- Если бы, - отмахивается Сокджин.Но настроение – правда, неплохое. Девятнадцатый год его жизни обещает быть вполне приличным.В субботу заряжает проливной дождь. Сокджину весело, когда они встречаются всё-таки в условленном месте, и у Кимского максимально несчастный вид под стекающими с полей цилиндра каплями.- Пригласите меня к себе, - говорит Сокджин и улыбается.У Кимского словно все горы Кавказа с плеч обрушиваются, он даже улыбается широко, хотя всё ещё взволнованно.В этот день Сокджин затаскивает его в постель.При свете дня, под шум дождя, барабанящего по окнам. Просто потому что от Намджуна пахнет наивностью и чем-то светлым и хорошим, чем-то, что Сокджин потерял тысячу лет назад, и это бесит, по правде говоря.Намджун неуклюжий во всём, и это даже умиляет. А ещё он младше почти на два года, и Сокджин ловит шальную мысль – уж не первый ли он у него, не дай бог. Но не спрашивает.Намджун клянется в любви. Пылко, красивыми словами, лучше, наверное, чем мог бы Минский.Мысль неуместная, нелепая, но от неё почему-то легче дышать. Сокджин гладит Намджуна по растрёпанным волосам, смотрит в слишком серьезные глаза и улыбается. Ему так до странного хорошо, так неправильно хорошо.Ты же сломаешь его, глупого, - думает Сокджин. Ему немного жаль, заранее.Кимского надо бы бросить. На самом деле между ними не должно было после той дождливой субботы состояться следующей встречи, но Сокджин чувствует себя размякшим и расслабившимся. Неожиданно – это очень приятно, когда тебя любят. Не просто хотят позабавиться, как Ливанов, например. А вот это вот всё, с чувствами и стихами.Намджун сумасшедший совершенно. И Сокджин всё тем же преждевременным побаивается, как бы это всё не кончилось предложением руки и сердца.- Ну ты и скотина, - говорит Минский, головой качает, а по лицу видно – страшно рад, что сам в это не вляпался тогда, в начале знакомства. Друзьями им правда лучше, друг из Сокджина куда вернее любовника.Хотя, по чести, стоит признаться – он не изменяет Намджуну. Не с кем, да и искать – с кем - не хочется. Любовь Намджуна красивая, нежная, юная, страстная. Её много, так много, что как бы не захлебнуться.Но Сокджин тянет почему-то.А надо бы бросить, пока не поздно.- Он из таких, что и застрелиться могут с горя потом. И тебя застрелить, - ехидничает Минский.- Шел бы ты к чёрту, друг мой сердечный.Выход находится случайно, внезапно довольно. Сокджину приходит письмо из Парижа от друга детства Лиграна, с приглашением вместе попутешествовать по Франции, посетить лучшие парижские балы и промотать юность. Кен Лигран пишет, что герцогиня Николетт забыла, как Сокджин выглядит, и они оба страшно соскучились.Юность Сокджина и так промотана, с духовной семинарией как раз покончено, а Намджун такой отчаянно влюбленный, что свадьбой пахнет за версту. И Сокджин делает это. Самым подлым способом из всех, что может. Чтобы больнее и наверняка.Они не договаривались о встрече, но Сокджин приезжает к Кимскому, улыбается беспечно, и не выпив и половины бокала, пересаживается к Намджуну на колени. Целует долго, жарко, почти отчаянно.Так тошно, так невыносимо тошно. Совесть жрёт его изнутри голодным червём, и Сокджин шепчет, требует, настаивает: помоги мне забыться.У Намджуна взгляд испуганный, растерянный, как чувствует, но отвечает и старается. Хороший, глупый, влюбленный Намджун. Сокджин бы разрыдался, если бы умел.Он сбегает на рассвете. Чтобы через несколько недель по дороге от Шведта до Нойштадта тошнить на каждый куст, до вывернутых внутренностей, а в поместье под Дрезденом услышать от двоюродной бабки:- Mein Stern, bist du schwanger?И от их семейного врача получить подтверждение: schwanger.- Обычно тошнота и рвота появляются между пятой и шестой неделями беременности, - говорит врач, - максимума достигают к девятой неделе и, в большинстве случаев, исчезают к шестнадцатой неделе. Будем надеяться, что вам повезет, мой дорогой друг, и вы войдёте в это большинство. Однако, я бы рекомендовал вам отказаться от продолжения путешествия.Бабка, конечно же, настаивает остаться и не задает вопросов – от кого, почему вне замужества. Славная старушка.Сокджин следующим же утром разворачивается обратно, в сторону столицы Империи. Его колотит от истерики и страшно хочется увидеться с матерью. Он почти пишет ей письмо, но вовремя обрывает себя. Впечатлительная женщина, зачем волновать лишний раз. А он – Сокджин фон Ким, невероятно сильный молодой мужчина, для которого это всё – так, ветер, плёвое дело. Не после всего, что он видел и прожил.…как же это глупо вышло, что именно от Намджуна.…как же Сокджину повезло, что именно от Намджуна. Наверное, где-то там, над ним сидит чёртов ангел хранитель.Дорога назад получается куда более выматывающей, гораздо дольше, не смотря на то, что Сокджин пытается проводить в пути всё то время, что не спит. В Петербург он возвращается на четвертом месяце беременности. Живот ещё не заметен под одеждой, но уже давит на диафрагму, Сокджину тяжело и нервно.Новости столицы радуют тоже мало – один из самых завидных женихов Петербурга, Намджун Алексеевич Кимский, пустился в разнос, как с цепи сорвался: цыгане, кабаки, дуэли, карты. Совесть Сокджина не жрёт, всё, что можно было сожрать – было сожрано той ночью. Сокджин злится. Злится страшно.- Ты, чёрт тебя задери, отец моего ребенка. Как ты смеешь вести себя подобным образом, - шипит он, направляясь к Кимскому на следующий день после прибытия. После долгой дороги он бледен и измотан, тошнота не отпускает, и на нём далеко не самый лучший костюм, но единственный, в котором комфортно.Сокджин чувствует себя отвратительно и знает, что выглядит так же.Кимского нет дома. Кимский вчера умчал с цыганами, праздновать свой день рождения.Это как последняя капля, и Сокджин давит жалкие слёзы минут десять, не меньше, упав на скамейку в ближайшем парке.Это всё безумно. Глупо. Страшно.Он выдыхает медленно. Уверенно, стискивает зубы, выпрямляет спину, говорит себе:- Ты же фон Ким, звезда моя. Так и будь фон Кимом, чёрт тебя подери.3. Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Пожалуйста, перестань писать. Развод невозможен ни при каких обстоятельствах. Пожалуйста, перестань. Тэхён перечитывает эти две строки аккуратным круглым почерком не менее пяти сотен раз. Иногда ему в них мерещится разрешение, полная свобода действий – давай же любить друг друга, да, давай. Иногда Тэхён приходит в себя, чтобы смеяться горько и бояться сойти с ума, потом не бояться снова, потом хотеть сойти с ума, а в итоге просто сдохнуть.Тебе же не всё равно, ты же тоже чувствуешь что-то, скажи, ты думаешь обо мне? Хотя бы иногда? Признайся, я снюсь тебе? Так, как снишься мне ты? - хочется написать Тэхёну, но он держится, из последних сил, на танцах с шлюхами в кабаках, картёжных играх, драках, дисциплинарных взысканиях, занудстве Юнхёна, которому вдруг не всё равно, усмешках Десяточки, басовитом смехе Юкхея и скабрезных историях его про итальянскую покровительницу.Он пишет Чимину, коротко, отрывисто, через каждую строку – ?приезжай?, а все страницы про фон Кима сжигает. Привет, брат, я хочу твоего отца, хочу так, что скоро просто застрелюсь, не могу больше. Что мне делать, брат? Никого и никогда я не смогу так же. - Ты похож на самоубийцу, - говорит ему Чита, - такого, которого лишь чуть толкни и всё. Не здоровое это дело, брат.- Мы не братья, - мягко возражает Тэхён.- К счастью, - смеётся Чита, - за тебя страшно.Юнхён говорит ему то же самое. Они славные такие, добрые, настоящие, Тэхён даже благодарен.Что ты думаешь обо мне? Ты ведь думаешь обо мне? Что ты чувствуешь? Скажи, пожалуйста, скажи. Лучше бы ты ничего не писал… Письмо от фон Кима – маркер слабости, шхуна дала течь. Надежда – самое страшное из чувств.Тэхён пишет снова спустя долгий месяц отчаянных мучений.Тысяча и одно ?я люблю тебя, я хочу тебя, будь со мной? испещеряют бумагу.Ты жестокий, ты такой жестокий…4. Я вас любил: любовь еще…Это первое письмо, которое Сокджин бросает в камин, даже не распечатывая. Ему страшно. Очень. Правда.Сокджин не боится слов Тэхёна, любви его пронзительно-отчаянной, ломанной страсти. Сокджин боится себя.Он слишком долго шел, прошел через слишком многое. Он не был готов в тридцать пять столкнуться с тем, чего ждал всю свою чёртову жизнь, с настоящим, к чему болит и тянет сердце, с тем, что оказывается искал, жаждал, как умирающий в пустыне жаждет воды. Но цыганский мальчишка улыбнулся широко, сказал ?вы так красивы? и вымученная долгими годами благодать, упрямые еженощные молитвы о любви к мужу пошли прахом. Намджун не заслужил такого. Кто угодно, но не Намджун.Однажды, сильно потом, Тэхён тоже поверит, что любовь не самое главное в жизни, Сокджин же… так и будет тянуть на хребте ответственность, которой, наконец, научился.