Dirty secret (1/1)

—?О чём ты… чёрт… о чём сейчас думаешь?.. Ах, чёрт…Смотря на Евронимуса сквозь ресницы, едва различая в темноте его лицо, Пелле яснее всего видел губы. Как тот закусывает их до крови, как шепчет какой-то неразборчивый бред, как приоткрывает их в шипящем стоне. Лёжа под ним, чувствуя, что распадается на части и теряет самого себя, Пелле старался думать именно про губы. Когда-то он представлял их тёплыми, немного влажными, и тянулся к ним. Их хотелось попробовать и почувствовать, ощутить на своих запястьях, коснуться кончиками пальцев, хотелось…Когда-то Пелле их хотелось.Ему много чего хотелось, когда всё это только начиналось. И губ на запястьях, и шёпота у самого уха, и рук норвежца в своих волосах, и его пальцев, впившихся в бедра. Всё это было каким-то тёплым и неуместно-живым. Странно было видеть самого Евронимуса таким: жадным до него, непривычно-внимательным и не в меру заботливым. Себя Пелле тоже было видеть странно: это тепло внутри, ненормальная радость от чужой заботливости и желания, это… эта… дрожь? Где-то в груди.Мать твою.Всё это было непривычным?— поначалу.Но чем дальше они заходили, чем ближе к нему подбирался Евронимус?— с его теплом и настойчивостью, с его заботой,?— тем больше Пелле понимал: это не навсегда.Это?— не для него и не про него.Потому что он?— просто мертвец, и только мертвец может быть ему под стать…—?Ну же… открой глаза… Посмотри на меня… Я хочу тебя слышать… —?голос Евронимуса, рваный и тихий, звучал откуда-то издалека. Он сам был слишком далеко от Пелле, и то, что норвежец был в нём, ничего не меняло. Всё равно, с каждым толчком, с каждым стоном?— всё дальше.Как жизнь от смерти.Жизнь проигрывает смерти?— такова её жалкая сущность.Евронимус принадлежит жизни, это?— его проклятие.Жизнь?— подлая, она утаскивает его прочь от Пелле, и все эти касания, все эти поцелуи, толчки и стоны в темноту ничего не изменят.Никогда.До тех пор, пока Евронимус не станет таким же, как сам Пелле?— мертвецом.—?Пелле… ты сейчас так замер… Ты правда похож на труп… О, Сатана… Я хочу тебя… Мёртвым…Пелле чувствовал, как Евронимус закинул его ногу себе на плечо, как обхватил лодыжку горячей ладонью, как коснулся губами колена. И это касание было тёплым, влажным, живым,?— как и его руки; и движения его были такими же?— плавными, медленными, словно извиняющимися. Словно Евронимус боялся его сломать.Как он был в этом жалок.Живому не сломать мертвеца.А жаль.?Я тоже хочу тебя мёртвым?.Эта мысль обожгла Пелле изнутри: на мгновение он отпустил себя, простонал сдавленно?— и плотно сжал губы, чтобы не издать больше ни звука.Он не должен был говорить это вслух.Евронимус не должен был знать.Потому что Пелле хотел этого слишком сильно. Он хотел этого всегда: когда гнал Евронимуса прочь и когда его принял, когда отдёргивал руку, скрывая шрамы, и когда сам протягивал её к чужим губам; когда впервые позволил себя обнять и когда впервые позволил собой обладать.Позволяя всё больше и больше, он всё сильнее старался поддаться жизни?— почувствовать её и не думать о том, что он всего лишь мертвец.Когда-то, когда всё это только начиналось, у него неплохо получалось.Тогда он и начал думать о губах. О тепле, о мягкости, о том, как они скользят по его горлу и запястьям, заставляя что-то внутри мелко дрожать. Он начинал думать о них, представляя их живыми. Он хотел их живыми.Но?— то было раньше.Теперь он хотел их мёртвыми.—?Ты сейчас правда… такой… Даже кожа холодная… и глаза стеклянные… В следующий раз… я… возьму тебя в гробу…Евронимус двигался всё медленнее, оттягивая момент, мягко гладил чужую кожу, всё шептал и шептал, запрокинув голову, глядя в потолок?— открывая горло.А Пелле смотрел на него. На кадык, на дрожащую венку, на мокрые волосы, липнущие к коже. В темноте эти волосы казались ранами. Стоит взять нож, провести?— и появится такая. И кровь потечёт по груди, по губам, и смерть будет совсем близко, она возьмёт Евронимуса?— и отдаст Пелле прямо в руки.Евронимус будет лежать у него на груди, холодный и застывший, он будет только в его руках, из которых уже никогда не вырвется: такого Евронимуса жизнь у Пелле не отберёт.А нож?— совсем рядом, там, у стены, только руку протянуть…—?Ох, чёрт… как я этого… хочу… тебя. Там… пока ты не дышишь…Пелле вздрогнул: его руки перехватили, силой сложили крестом на груди, а чужие пальцы впились в горло?— перед глазами побежали искры, из груди вырвался хрип.—?Ты?— мертвец. И я владею тобой. Всегда…Евронимус замер на мгновение, откинув голову назад, сжав чужую шею?— и без сил упал Пелле на грудь.—?Прости… ты был хорош… сейчас…Он произнёс это едва слышно, уткнувшись в светлые волосы, и замер, закрыв глаза. Пелле ничего не ответил. Он слышал, как билось чужое сердце?— громко, быстро и неровно, с какой-то аритмией. Так, словно сейчас разорвется.О, смерть.Как оно билось.О, смерть.Если бы она только забрала Евронимуса сейчас, он бы навсегда остался рядом. В его гробу.О, смерть.Какого чёрта он так шутил? Он ведь был не серьёзен, он ведь лгал, просто пытался завести и заставить кончить?— а сам этого не хотел.О, смерть.Как это было больно.О, смерть.Лучше бы ей забрать обоих.Прямо сейчас.Пока он не взял в руки нож.—?…Пелле, ты чего? Это слезы?.. Я вроде был аккуратен, и ты не говорил, что тебе больно. А горло я сжал не сильно, я помню, мы сегодня договорились без этого всего. Просто я видел, что ты не… —?Евронимус приподнялся на локте и теперь взволнованно смотрел на него.—?Я… —?Пелле замер. Говорить или не говорить?Он всмотрелся в чужие глаза. Они были тёмными, тревожными, и влажно блестели от усталости. В них были тепло, забота, эта странно-нормальная влюбленность, и?— ни капли темноты.Ни капли смерти.—?Ты?.. Слушай, если что-то не так, скажи мне, как-нибудь решим. Я не хочу, чтобы ты себя потом порезал или ещё что-то,?— Евронимус вздохнул.Нет, не говорить. Всё равно он никогда не поймёт.—?Я в порядке. Забудь.—?Точно?—?Да. И ещё. Про гроб?— я согласен… но ты забудь. Просто пройдусь.Пелле хотел встать, но только и смог, что отвернуться к стене. Сверху давило, тянуло к земле, и комната сжималась вокруг него, словно каменный саркофаг.Темнота душила, становилось жарко и тошно?— так по-живому. Какая мерзость…О, смерть.Как же это больно?— молчать.