Чистая романтика. (1/1)
Ты – дыхание, от которого трепещет каждый новый листок. Ты – тихий поток в реке. Ты – вспышка пламени в середине цветка, смысл жизни, ее музыка, гордость и сила.
Неизвестный автор. Из книги ?Ты?.Прозрачные капельки воды медленно соскальзывали вниз по золотистой от загара нежной коже, в разогретом влажном воздухе витали едва уловимые тонкие запахи лаванды и меда – так пах гель для душа, подаренный на один из мелких праздников Людвигом. Феличиано протер ладонью запотевшее стекло в ванной комнате и внимательно оглядел себя. Уже трое суток прошло с тех пор, как… как он изменил, а небольшие следы засосов и укусов на шее и плечах оставались почти такими же яркими – кожа итальянца была на удивление тонкой, и любые повреждения на ней заживали мучительно долго. Такими же яркими, как следы чужих прикосновений, оставались воспоминания…Феличиано был в ужасе. Стоило ему начать думать о той ночи, как в низу живота все сводило сладкой судорогой, тело бунтовало, хотя разум понимал всю безнравственность, неэтичность данного поступка.?А хуже всего то, что я не приложил достаточных усилий, чтобы остановить его, – с горечью думал итальянец. – И еще хуже то, что мне понравилось. А самое ужасное – я отдал свою девственность не Людвигу, я ему изменил…?
Подобным самокопанием и самоуничижением Феличиано сознательно изводил себя. Вина наваливалась на него тяжелым грузом, который к ночи становился непосильным. Итальянец расстраивался до слез, кусая подушку, чтобы заглушить отчаянные всхлипы. Музыка и живопись уже не спасали. В порыве ненависти к самому себе Феличиано испортил краски и сломал несколько кистей, изуродовал несколько картин и в мелкие клочья изодрал все свои наброски. После, осознав бесполезность и непоправимость своего поступка, вновь не смог сдержать слезы. Удивительно, но после многочасовой изнурительной истерики стало как-то… не то, чтобы легче. Просто все внутри превратилось в лед. Феличиано был одной большой раной, и теперь эта рана онемела и перестала болеть. К лучшему ли?Не так давно итальянца будто осенило. От этого и без того натянутые, словно гитарные струны, нервы натянулись еще сильнее, грозя порваться в любую минуту. Феличиано отодвинул эту мысль – оставим ее пока в тайне – на задворки сознания и старательно избегал ее.До дрожи в пальцах хотелось позвонить и во всем признаться Людвигу, сказать, что Гило ни в чем не виноват, и попросить прощения. Просить долго… Но, наученный горьким опытом, итальянец уже знал, что отрывать немца от работы, тем более если он в командировке, нельзя и нарушать запрет не рисковал. Со своей стороны, Людвиг звонить, видимо, не собирался, не сдерживая данного обещания.
?Скорее всего он просто занят?, – утешал себя Феличиано.
Между тем позорная тайна прожигала его изнутри, будто смертельная болезнь.***Ночь любви под Раммштайн была предметом размышлений не только у несчастного итальянца. Гилберт в свою очередь не мог выкинуть ее из головы. Он прекрасно осознавал, на какие муки обрек Феличиано, не менее прекрасно понимал, что фактически предал брата. Но черт побери! Если бы пришлось начать жизнь сначала, в эту ночь он сделал бы все точно так же. Развивая эту мысль, Гилберт вдруг подумал о том, что ему не пришлось бы этого делать, потому что, начав жить с чистого листа, он бы нашел Феличиано и уже никуда от себя не отпустил бы. Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения, и все произошло так, как произошло.Гилберт уже давно понял и смирился с тем, что влюблен в Феличиано. Он помнил, когда заинтересовался им, помнил все свои мысли тогда. Прусс мысленно вернулся в тот день.
Они были в доме Антонио. Bad Trio собралось в полном составе, как обычно был чем-то недоволен Романо, а у ворот лихо припарковалась шикарная машина. Из нее вышел Феличиано, и Гилберту тогда показалось, что он безумно похорошел с их последней встречи. Легкая клетчатая рубашка, светлые джинсы и кеды шли стройному итальянцу куда больше, чем военная форма. Пруссу вдруг почудилось, что Феличиано повзрослел, ноего характер остался все таким же по-детски непосредственным, о чем явственно свидетельствовал ярко-желтый пластырь на сбитом локте. Весь вечер Гилберт, как зачарованный, смотрел, как под солнечными лучами в каштановых волосах Феличиано вспыхивают рыжие искорки, слушал его голос, когда он пел, и смертельно завидовал Антонио, с которым итальянец станцевал пару танцев. В ту ночь прусс на полном серьезе и почти со всей силы врезал Францу – за пьяные и весьма настойчивые приставания к Феличиано. Итальянец был тогда серьезно напуган и трогательно прижимался к спасителю, пытаясь запахнуть на груди изорванную рубашку. Они сидели до рассвета вместе в гостиной, болтая о всякой чепухе, и наутро Гилберт, конечно же, помирился с протрезвевшим французом, а тот, конечно, извинился перед итальянцем.
И все. Гилберт пропал. С тех пор не было ни дня без Феличиано. Либо прусс о нем вспоминал, либо ходил в гости к брату, но только не для того, чтобы увидеться с ним самим. Гилберт смирился с тем, что итальянец постоянно рядом с немцем, признал, что ему ничего не светит. Но последняя ночь изменила все. И Гилберт пошел ва-банк.
***В наушниках играл Бетховен. Небо затянуло низкими сизыми тучами, хотя с утра было солнечно. Грозился пойти дождь. Феличиано, с утра ушедший из дома, решил все-таки вернуться и не мокнуть под дождем, ведь именно по этой причине у него в прошлый раз поднялась температура. Придерживая тяжелый бумажный пакет (он все время норовил выскользнуть из рук) с красками и прочими необходимыми для живописи материалами, итальянец уже вошел на территорию особняка. Он не так давно с грехом пополам восстановил свое душевное равновесие, но оно казалось совсем не окрепшим и грозило вновь рассыпаться на осколки от малейшего неосторожного вмешательства.
А неосторожное вмешательство совсем рядом. Вот оно, сидит у запертой двери, нетерпеливо взъерошивая пепельные волосы, а на коленях у него лежит букет из белых и красных роз.?Такой же, как он сам?, – невольно подумал Феличиано, одной рукой выдергивая наушники, а другой придерживая пакет.
Завидев итальянца, Гилберт поспешно вскочил, хотел было пойти навстречу, но замер, заметив холодное выражение на лице, которое так хотел увидеть. Вся гамма эмоций отразилась в рубиновых глазах, и Феличиано стало жаль прусса, выражение лица итальянца потеплело и смягчилось. Он не умел быть жестоким с людьми, которые ему не безразличны.
Итальянец молча прошел мимо гостя к двери, каким-то чудом справился с тугим замком одной рукой и не уронил при этом тяжелый пакет. Когда Феличиано прошел в прихожую, Гилберт все еще нерешительно переминался с ноги на ногу на улице. Бросив ключи на стол и поставив на пол пакет, итальянец облегченно выдохнул и обернулся к двери.- Ну что ты там стоишь? Не гнать же тебя…***- Да что же ты не поймешь никак! – безнадежно и почти отчаянно вскрикнул Гилберт.Их разговор был отнюдь не легким и совсем не коротким. За окном шел дождь, наполняя кухню мягким серебристым светом. Это маленькое уютное помещение, наполненное ароматом роз, заботливой рукой поставленных в вазу на подоконнике, стало полем боя за право любить. Феличиано только устало вздохнул. Он стоял у окна спиной к сидящему за столом пруссу и легонько касался нежных, но холодных лепестков невероятно прекрасных, но бездушных цветов.
- Почему ты не понимаешь? – уже спокойно повторил Гилберт, вскочив на ноги и чуть не уронив при этом табурет, на котором он сидел.
Прусс подошел к застывшей фигурке итальянца и осторожно, словно к фарфору, прикоснулся к напряженным плечам. Феличиано, до этого старательно избегающий контакта, никак на это не отреагировал.- Послушай, я не трахаться с тобой хочу, хотя и этого, разумеется, тоже. Я хочу быть рядом с тобой, видеть твою улыбку, глаза, слушать голос, вдыхать запах волос. Болтать с тобой. Держать тебя за руку, целовать. Я романтик, да, сам в шоке. Но что поделать? Я тебя люблю, Феличиано. Это очередной мой заскок. И это никак не проходит. Я люблю тебя, слышишь?Хрупкие плечики итальянца дрожали, и Гилберт осторожно развернул его лицом к себе и крепко обнял. Феличиано благодарно уткнулся носом ему в плечо, но не обнял в ответ. На рубашке появилось мокрое пятно от его слез.- Даже если ты любишь меня… – всхлипывая, прошептал итальянец. – Я не смогу дать тебе то, что ты хочешь. Я не смогу любить тебя так, как этого хочешь ты.Прусс знал, что так будет. Он не рассчитывал на легкую победу, но…- Я знаю, – шепотом отозвался он, успокаивающе поглаживая спину Феличиано и касаясь губами его виска. – Ничего не говори. Ничего не обещай. Просто позволь мне быть с тобой. Позволь любить себя. Хотя бы то время, пока Вест не вернется.?А потом я умру…?Слабые ладошки Феличиано уперлись в грудь Гилберта, он отстранил его медленно, но решительно, старательно пряча заплаканное лицо.- Нет. Нет, Гило, так нельзя. От этого будет еще хуже. Не надо. Просто… просто уходи, – через боль, через страшные муки, насилуя себя, итальянец выговаривал эти слова, и они срывались с его губ тяжело, словно огромные куски льда.
- Понял, – тихо отозвался Гилберт, больше не делая попыток обнять итальянца. – Прости.
?Нет, я все-таки умру раньше…? Прусс быстро поцеловал склоненную голову Феличиано, глубоко вдыхая запах его волос и стараясь запомнить его в мельчайших деталях и покинул поле боя… проигравшим.Гилберт уже был у входной двери, когда…- Останься…В ту ночь… нет, не было никакого секса. Просто в ту ночь Феличиано впервые с начала переживаний уснул спокойно в тугом кольце надежных рук.