Глава XX. Нить судьбы в твоих руках (1/1)

В любом городе, где был рабовладельческий рынок, бегство рабов не могло остаться незамеченным. Гектор даже не стал тешить себя подобными иллюзиями, хотя его спутница сначала питала такие надежды. Они прятались в рощах, окружавших Коринф, передвигаясь лишь по ночам и слишком, по мнению троянца, медленно, но всё же им удалось скрыться от конных ищеек Кастора. Однажды Гектору показалось, будто бы он увидел Алкея верхом на прекрасном вороном жеребце; в троянце тотчас проснулось жгучее желание выбраться из укрытия, преградить ему дорогу и довершить то, что он начал в лагере Кастора. Лишь Найлит удержала его, и то не без труда. Она молила пожалеть её и не бросать обратно в оковы и в руки работорговцев, если уж он не думает о себе, и слёзы, стоящие в прекрасных синих глазах девушки, остудили ярость Гектора. Эйфория от успешного побега очень скоро сменилась удушающим отчаянием. Пока единственным желанием троянского царевича было избавиться от оков и рабского клейма, он и не задумывался над тем, что станет делать, если его план удастся. Теперь, оказавшись на свободе, Гектор и понятия не имел, куда ему следует податься. Одно было ясно: в окрестностях Коринфа долго оставаться ему нельзя, если он не хочет вернуть себе рабский ошейник. Между ним и его домом лежало море и множество дневных переходов; такое расстояние не покрыть оборванцу без единого медяка, зато с великолепным мечом и красивой девушкой. Да и была ли Троя ему домом теперь? Его мать и сестра ждали его там, но кроме них в городе Париса царевича не держало больше ничего. Даже оказавшись без гроша в чужом краю, Гектор не был уверен, что готов вернуться к своему дяде, чтобы каждый день снова и снова ловить на себе его полный неприязни взгляд.Но о возвращении в Трою и думать было нечего, прежде чем он обзаведётся деньгами и приличной одеждой, а и помыслить о чём-то подобном ему теперь было сложно. Порой ему казалось, что всю свою жизнь он был нищим и одиноким и носил цепи раба. В такие моменты лишь отцовский меч в руках, впрочем, без ножен и других доспехов, напоминал Гектору из Трои о том, кто он. Вспоминать об этом было тем тяжелее, что случались дни, когда он ложился спать голодным и просыпался от острой рези в животе. Они с Найлит потихоньку обирали попадавшиеся им на пути фруктовые деревья и выкапывали съедобные корешки, но, хоть девушка, кажется, довольствовалась этим скудным пропитанием, Гектору этого было мало. В округе было полно тенистых оливковых рощ, но плоды в эту пору ещё не поспели. Иногда девушка заводила разговор о том, чтобы зайти в какой-нибудь бедный дом в крошечных селениях на окраине Коринфа и попросить кувшинчик молока или чёрствую краюху хлеба, но Гектор не позволял себе даже думать об этом: мало у кого не возникнет подозрение при виде двух молодых бедных путников, когда посланцы Кастора, должно быть, по всей округе разнесли весть о побеге двоих невольников; а бедняки, вероятнее всего, захотят ещё получить вознаграждение, вернув их работорговцу. Тогда, чувствуя, что слабеет с каждым часом, и, глядя на осунувшееся и исхудавшее лицо Найлит, Гектор задумался об охоте. В Трое он был неплохим охотником, но там у него был добрый конь под седлом, лук и стрелы, копьё и разъярённые охотничьи псы, чтобы загонять дичь; сейчас же у него был лишь меч – достойное оружие, чтобы защитить себя, но плохо подходившее для того, чтобы кого-то прокормить. Он уже почти совсем отчаялся, но вдруг оказалось, что в доме своего отца Найлит помогала расставлять силки и удила рыбу. Гектор выстругал девушке острогу, с помощью которой она ловко поймала несколько рыбин в мелком пруду, и с риском для собственной шкуры забрался на закате в конюшню на окраине деревушки, чтобы вырвать из хвоста низкорослого конька несколько крепких волос. Той же ночью, глядя, как на маленьком костерке жарится заяц, Гектор подумал, что сами Боги послали ему Найлит. На пятый день, несмотря на то, что двигались они куда медленнее, чем хотелось бы Гектору, по его расчётам они оказались довольно далеко от Коринфа. Здесь можно было не так опасаться посланцев Кастора, но всё ещё они были не в безопасности. Будет ли ещё хоть где-то место, где он сможет не оглядываться по сторонам, боясь преследования? Наутро, когда они ели запеченную в костре рыбу, запивая её родниковой водой, Найлит несмело спросила: - Куда мы идём, господин? Гектор исподлобья посмотрел на девушку, вертевшую в пальцах рыбий хвост. Глаз Найлит не поднимала, но троянцу показалось, что она дрожит. На самом деле ему претило подобное обращение, а его спутница, как назло, в те редкие моменты, когда обращалась к нему не иначе, как господином. Это в Трое он был царевичем, повелителем, а здесь, на стремительно бегущей прочь от Коринфа дороге он не владел ничем и никем не повелевал; ещё несколько дней назад, как и Найлит, он был собственностью работорговца, и шрам от клейма ещё не зажил на его щеке. Но девушка считала его своим повелителем – и боялась. Куда делась та девушка, что с отчаянной храбростью грозилась выдать его в ночь побега? Уже не раз Гектору думалось, что она, возможно, надеялась, что, отмахнувшись от неё своим мечом, он положит конец её неволе и страданиям. Но он не сделал этого, и теперь они вместе держали путь в никуда.- Не зови меня так, - мрачно ответил Гектор, выплюнув рыбью косточку. – Пока что мы идём прочь от Коринфа – и как можно дальше. Гектор задумчиво поглядел на Найлит. Девушка, похоже, теперь рассматривала его путь как единственно возможную дорогу и для неё. Что ж, она была не так глупа, чтобы не понимать, что её родина потеряна для неё навсегда, и о возвращении домой не приходится даже мечтать. Но Гектор, по правде говоря, он предпочёл бы путешествовать в одиночку. Одинокий юноша, особенно вооружённый и хорошо владеющий мечом, мог без опаски пройти сколь угодно долгий путь. Но с такой спутницей… Найлит была красива, очень красива, и её чужеземная красота неизменно притягивала взгляд. Кто-то, быть может, пожалеет обездоленную красавицу и бросит ей монету-другую, но гораздо больше на большой дороге им встретится людей, желающих позабавиться с нею. Троянский царевич знал это слишком хорошо: когда он ещё был беззаботным хозяином своего мирка, он мог пользоваться этой прекрасной возможностью. И воспользовался однажды – правда, та девица не была слишком уж против. Однако взгляд, которым его одарила мать, узнав о его проделках, Гектор помнил до сих пор; Брисеида, сама побывавшая в плену, хорошо помнила и алчные руки пьяных солдат, и отчаяние беспомощности, сковывавшее по рукам и ногам. Она устроила сыну такую отповедь, что он и думать забыл о каких-либо шалостях с поселянками. А сейчас ему придётся защищать Найлит от жадных рук, алчных взглядов, постоянно оглядываться и бояться.И найти ей новый дом. Сердце юноши сжалось. Он был чужаком в этих краях, и не было ни единой живой души, кто бы ждал его где-то – разве что мать и сестра на другой стороне моря. Вопрос, который задала ему Найлит, мучил его всю ночь, не давая сомкнуть глаз. Где он бы мог обрести покой и почувствовать себя в безопасности, не возвращаясь в Трою? Шальная мысль мелькнула в его голове, когда он увидел луч восходящего солнца, отразившийся в благородном металле меча Ахилла, Пелеева сына. Когда Гектор был маленьким и явственно ощущал на себе неприязнь Париса, он мечтал о стране, где бы его любили больше всех, где бы он был самым драгоценным человеком, как царевичи Астианакс и Приам в Трое. Гектор знал, что его отец был наследником целой страны, но Трою и Фтию разделяло непреодолимое расстояние. Волею Богов и работорговцев, хоть и против воли самого Гектора, это расстояние значительно сократилось. Он не знал точно, где находилась Фтия, но определённо ближе, чем царство его дяди. И там его, возможно, ждали уже шестнадцать лет. ***Троя стала тесна Астианаксу, как тесна клетка дикому зверю. Дни он проводил на берегу моря, а ночи – в тревожных снах или, в худшие мгновения, в бессоннице и тоже на берегу. Царевич побледнел, похудел и осунулся, и только в тёмных глазах горел полубезумный огонь. Он так жадно вглядывался в водную гладь перед собой, ища любого намёка на корабль, который принесёт Гекубу домой, что глаза начали слезиться, и в уголках их залегли первые морщины. И, хоть каждый новый день не приносил никаких вестей о девушке, он всё равно с остервенелой решимостью каждое утро возвращался на пляж, чтобы покинуть его, когда в небе зажгутся первые звёзды.Царевич оставил все дела государства, которыми прежде интересовался. Парис мрачнел с каждым днём всё больше, Андромаха становилась всё более печальной и плакала всё чаще – кроме тех редких мгновений, которые Астианакс проводил с нею, ибо она не хотела печалить сына ещё больше. Если только слёзы матери ещё могли его тронуть. Лишь царица Елена не разделяла печаль с мужем и невесткой. Но не потому, что ей было не жаль изнывающего от любви и тоски юношу, словно бы потерявшего себя, отдавшего своё сердце своей кузине, а потому, что, наконец, Астианакс уступил место её собственному сыну, прямому и законному наследнику Троянского царства.Юный Приам, по наивности своих лет полагая, что Астианакс тоскует по словно канувшему в Лету Гектору, а не по их сестре, старался, как мог, заменить его. Раз или два он даже был так настойчив, что увлекал Астианакса с собой на охоту и рыбалку, и однажды ему удалось уговорить старшего царевича на поединок; правда, словно забывшись, Астианакс разъярился так, что поколотил Парисова сына до синяков и кровоточащих ссадин – не злясь на самого Приама, он ненароком излил на него всю свою злость, своё разочарование и боль. Приам, впрочем, снёс своё поражение и боль, последовавшую за ней, с неожиданным для столь тщедушного создания спокойствием. Он собирался быть ему противником в учебных поединках, какие они проводили с Гектором, хоть и был куда менее умелым бойцом, чем сын Брисеиды. Но после того незадачливого поединка Астианакс отказывался от них с почти злым упорством. И, хоть Приаму почти не удалось пробиться сквозь броню кузена, самому царевичу всё это пошло лишь на пользу: он сделался выше ростом, окреп, возмужал. Каждый день он усиленно тренировался владеть мечом, копьём и луком, ездить верхом, надеясь стать однажды достойным поединка с Астианаксом. Царица Елена наблюдала за этим со всё возрастающей гордостью, и даже Парис, прежде не слишком любивший сына, стал по-другому поглядывать на мальчика. Андромаха, терпеливая и удручённая, вновь встречала сына с его очередного бесцельного бдения. Корабли, пришедшие в Трою и сегодня ничем не могли порадовать царевича, как и десятки других. Несчастная женщина поставила перед Аситанаксом блюдо с виноградом и финиками, мясом и сыром, оливками и кувшин с лучшим вином из запасов Париса. С болью отметила она, что глаза его запали ещё больше, лицо ещё больше обветрилось и посмуглело, тёмные волосы выгорели на солнце и стали жёсткими от жара и солёного ветра. Он выглядел куда более суровым, но и измождённым одновременно. Когда Андромаха видела, как сын истязает себя, сердце её обливалось кровью, а на языке вертелись ласковые слова мольбы, приправленные, впрочем, праведным материнским гневом. Но она оставляла их при себе. Астианакс больше не был тем ласковым мальчиком, озорным и немного дерзким, каким был когда-то; он изменился и стал твёрже, когда Парис стал приобщать племянника к управлению страной, теперь же… Бегство Гекубы разбило ему сердце и ожесточило его. Сперва Андромаха не понимала, отчего её сын так зол и так несчастен, но Елена, более искушённая в делах любви, открыла ей глаза на то, чего женщина прежде не замечала или замечать не хотела: Астианакс любил свою сестру совсем не братской любовью. Это стало откровением для Андромахи, и достаточно неприятным, зато многое ей объяснило, в том числе непонятную вражду Астианакса с Эврихом в те дни, когда племянник Одиссея гостил в Трое. Нехотя Астианакс откусил кусочек сыра и медленно прожевал его. Андромаха налила сыну вина и прикоснулась к его руке.- Ты почти ничего не ешь…- Я не голоден, матушка, - ответил ей царевич.- Ты почти не спишь, - укорила его она.- Я не устаю.- В самом деле?! – теряя терпение и погружаясь в омут отчаяния с головой, Андромаха поднялась со своего места и принялась мерить шагами комнату. – Ты день и ночь проводишь на берегу моря – а ради чего? Ты оставил все дела Трои, и сокрушил все надежды Париса! Ты… ты… ты убиваешь себя всем этим, сын мой! – всхлипнула она, прижав руку к горлу.Силы изменили ей, и, покачнувшись, она тяжело привалилась к стене. Астианакс, встрепенувшись, тотчас оказался подле матери, поддерживая её, помогая дойти до табурета и сесть. Но, когда юноша хотел отнять руку, царевна удержала её. Она потянула сына вниз, заставляя присесть рядом с нею на корточки, и второй рукой коснулась его щеки. Астианакс стерпел эту ласку, хотя в глазах его полыхнуло слабым огнём негодование. Он считал себя взрослым мужчиной и полагал, что такие нежности ставят под сомнение его мужество воина. - Парис желал, чтобы ты правил вместе с ним, - увещевала его Андромаха. Не то чтобы она хотела, чтобы Приам был лишён отцовской благосклонности и наследия, но всё же... Будь Боги справедливее, всё пошло бы по-другому, и вслед за Приамом на трон взошёл бы её муж, а за ним и сын… Может быть, Олимпийцы лишь восстанавливали давно попранную справедливость? Никогда Андромаха особо не задумывалась над этим, но теперь ей казалось, что лишь настоящее дело, требующее всего его внимания, всей отдачи и всего времени Астианакса, может вернуть его к жизни. Ради этого она была готова даже забыть о подлости, которую Парис совершал по отношению к собственному сыну. – А когда придёт его час…Юноша печально и снисходительно улыбнулся. От этой улыбки женщину бросило в дрожь. - У Париса есть сын. Приам – вот законный наследник Трои, не я. - Ты родился, чтобы править этой землёй.Астианакс мотнул головой.- Может быть, но той, другой Троей. Того города больше нет, а этот принадлежит Парису и его сыну, - не уступал он, - и я не вправе посягать на него. Тяжкий вздох сорвался с уст царевны. Как бы она ни относилась к брату своего мужа, он был единственным мужчиной в жизни Астианакса, кто мог советовать ему, на кого юноша мог равняться. И, пусть Андромахе не слишком бы хотелось, чтобы её сын походил на взбалмошного, вспыльчивого и непримиримого Париса, ей не кого было больше призвать в помощники. Она надеялась, что имя дяди и царя отрезвит царевича и заставит его повиноваться. - Парис нуждается в тебе. Он сам мне не раз об этом говорил, - и тут ей не пришлось лгать. Любой другой с почтением отнёсся бы к подобным словам, даже если бы этого почтения не чувствовал на самом деле. Но не Астианакс; он остался глух и непроницаем перед именем, которое заставляло других склоняться. - Это было приятно мне, но… Матушка, я хочу быть с тобой откровенным, - лицо Астианакса стало необычайно серьёзным – таким Андромаха ещё никогда не видела сына, - потому что ты как никто другой заслуживаешь этого. Но единственного человека, которому бы я по-настоящему хотел быть нужен, здесь больше нет.- Гекуба… - Астианакс скорбно молчал, но его мать выдохнула это имя за него. Словно бы оно причинило ему боль, юноша вздрогнул. – Но ты ждал её столько времени! И всё тщетно. Она ушла и больше не вернётся.Кулаки царевича сжались сами собой. Он не смотрел на мать, и Андромаха посчитала, что это к лучшему: не хотела бы она знать, что творилось в его душе в эти мгновения. - Я тоже скорблю о ней…- Я не скорблю! Нет! Я знаю, что этот подлец грек обманул её или заставил! – с жаром воскликнул он. – Гекуба была одинока, убита горем и напугана замужеством, которое обещал устроить Парис! Но она не хотела покидать Трою, свой дом, и не покинула бы, если бы не Эврих. Одиссей забрал от нас Гектора, а в Эврихе течёт та же кровь предателя, что и в человеке, нарушившем мирный договор и предавшем Трою огню! В нём словно горел гнев Гектора, Париса, всех тех немногих выживших – и сотен павших – воинов Трои, которые видели – с этой земли или обители мёртвых – что сталось с их городом. На мгновение, одно лишь мгновение, облечённое в несколько яростных слов и обещание смерти, в слова Астианакса вылилась не боль влюблённого юноши, а боль попранной гордости, растоптанных надежд. Эту боль ощущала и сама Андромаха – тогда и сейчас. Андромаха смотрела на сына, а видела своего мужа в те минуты, когда он облачался в доспехи, чтобы выйти на поединок, с которого вернётся привязанным к колеснице, осквернённым, бездыханным. Та же грозная и мрачная решимость, то же упрямство были написаны на лице Астианакса. Как когда-то Гектор из Трои ненавидел Ахилла, Пелеева сына, так в это мгновение и множество мгновений до него сын Гектора ненавидел смешливого Эвриха из Аргоса. Но Астианакс многого не знал того, что знала его мать. Андромаха могла бы рассказать ему, что Троя вовсе не была для Гекубы домом, не после того, как её мать умерла, а брат бесследно и, вероятно, безвозвратно исчез. Могла бы рассказать, что девушка желала оказаться где угодно, но только не здесь, где Парис смотрел на неё как на дитя злейшего своего врага, но, меж тем, собирался устроить её брак с сыном человека, который держал в плену и мучил Брисеиду и пал от её руки. Она могла бы рассказать ему так много… но стал бы Астианакс слушать её, поверил бы? Или подумал бы, что мать просто хочет отвратить его от Гекубы, вернуть в лоно семьи, Трои, заставить забыть его горе? Раны Астианакса были ещё слишком свежи и болели нещадно, и, если раньше Андромаха могла сказать, что сделает её сын в той или иной ситуации, то сейчас ни за что поручиться она не могла. Кроме того, что, похоже, с исчезновением Гекубы Троя перестала быть домом и для Астианакса. И решимость, тенью набежавшая на лицо юноши, заставила несчастную женщину поверить, что Астианакс что-то замыслил. - Возможно, она сама этого хотела, - осторожно предположила Андромаха, надеясь, что её тихий голос убаюкает его ярость.Но она ошиблась, и единственный сын взглянул на неё, как на врага. Но Астианакс был ещё достаточно силён, чтобы усилием воли прогнать эту враждебность из взгляда и даже сохранить спокойствие в голосе.- Она где-то за морем, одна, без друзей и родных. Уверен, даже если сиюминутным желанием её было покинуть Трою, - от Андромахи не укрылось, что эти слова дались ему с трудом, - она вскоре горько об этом пожалела. Если она в Аргосе с этим… Эврихом… Это слишком близко к Микенам, а Орест из Микен, как ты знаешь, просил у Париса её руки. Он может узнать, если она там, рядом… - пока он говорил, на лице его, словно приклеенная маска, застыло отрешённое выражение, которое пугало царевну. Лишь глаза выдавали все переживания Астианакса. – Выйти замуж за этого человека было худшим кошмаром для Гекубы. Я хотел защитить её и предложил ей выйти за меня замуж, но страх и гнев затмили ей разум, и она отказала… Теперь…- Ты – что? – недоверчиво переспросила Андромаха. – Боги, Астианакс! Это ведь кровосмешение, и Боги этого не терпят! – не потому ли Зевс-Громовержец проклял её сына этим безумием, что Астианакс покусился на священные узы родства?!Её сын ответил ей по-настоящему свирепым взглядом. Андромаха чувствовала, что с каждым её словом Астианакс всё больше отдалялся от неё. Скоро, очень скоро наступит мгновение, когда она станет ему совсем чужой, если не станет осмотрительнее подбирать слова.- Это не прогневит Богов, ведь они знают, что я тем самым пытался спасти Гекубу от нежеланного брака, - упрямо, но всё ещё сдержанно проговорил царевич. Эта выдержка делала ему честь. – Я намерен сделать кое-что… Если Парис позволит мне, я найду её так быстро, как только смогу, и верну домой. Если же нет… - лицо Астианакса помрачнело, - …это займет больше времени, но я всё равно сделаю это. Чего бы мне это ни стоило. - Что ты собираешься сделать? Скажи мне, молю! – воскликнула она. Но Астианакс только наклонился и мягко поцеловал мать в лоб. Затем, опрокинув в себя остатки вина из кубка, стряхнул с себя материны руки и вышел вон из комнаты. Едва над Троей взошло солнце, Андромаха явилась в покои Париса. Сонный мужчина с изумлением воззрился на невестку, чувствуя, как недоброе предчувствие распухает в груди: ему вспомнилась печальная ночь много лет назад, когда Андромаха явилась в его комнату с младенцем на руках, чтобы раз и навсегда увести его и Елену прочь из Трои. Сейчас на руках у неё не было ребёнка, но она была так же бледна и взволнована. - Что-то случилось, сестра моя? – он достаточно хорошо знал вдову своего брата, чтобы понимать, что Андромаха не станет беспокоить его в столь ранний час по пустякам. – Ты бледна и всё дрожишь. Сядь.Она послушно села, но принялась страшно выкручивать пальцы рук. Желая остановить её, Парис накрыл её ладони своею. - В чём дело? - В моём сыне. И в Гекубе. Брови Париса поползли вверх. - В Гекубе? О ней есть какие-то вести? - Нет, и, если Боги справедливы, и не будет. Я любила её, как родную дочь, но всю сегодняшнюю ночь я молилась о том, чтобы мы больше никогда о ней не услышали, - стыдясь собственных слов и чувств, едва слышно проговорила она.Эти слова до глубины души поразили Париса. Было время, когда он едва ли не ненавидел племянников, а особенно Гектора, куда больше, чем его сестра, похожего на своего отца. Но Андромаха и Елена и впрямь любили детей Брисеиды почти как своих, что проявилось лучше всего, когда Гекуба осталась одна после смерти матери. Слышать от Андромахи такие слова, когда она много недель волновалась о племяннице и молила о ней Богов в храме, было весьма странно. - Я не понимаю…- Гектор словно обезумел, Парис! Он… он любит Гекубу и тоскует по ней смертною тоской. Моё сердце разрывалось на части, когда он день и ночь проводил на берегу, высматривая корабль, который вернёт её в Трою, но вот, спустя все эти дни, он понял, что этого не случится. И теперь… Он придёт просить тебя о чём-то, чтобы разыскать её! Я не знаю, чего он хочет, но прошу тебя, Парис, во имя любви, которую ты питал к своему брату и моему мужу: не дай сгинуть сыну Гектора! Я чувствую, что, если он сделает то, что хочет, он погибнет! Им овладело настоящее безумие, и мне страшно за него! А Парису было страшно за Андромаху. Он знал её, кажется, вечность, и вместе они пережили множество горьких мгновений, но никогда ещё тёмные миндалевидные глаза этой прекрасной женщины не горели таким пламенем, никогда она ещё не молила с такой страстью, никогда не выглядела такой грозной! Сейчас Андромаха казалась способной на любое безумство, и Парису, стыдно сказать, стало не по себе. Он крепче сжал руки невестки, одновременно успокаивая и предотвращая возможный удар.- Я сделаю всё, что смогу. ***Дом Эвриха в Агосе был одним из самых богатых и притягивал к себе множество именитых и влиятельных горожан и гостей города. Даже сам царь не брезговал порой заглянуть к величественным старухам, вынянчившим Эвриха. Семела и Керкира и сами могли сойти за цариц в своих шелках и жемчугах, и гостей принимали они с поистине царским размахом. Но в такие моменты Гекубу прятали от взора гостей. Они объясняли это тем, что не хотят порочить её же собственное имя, что неизбежно случится, если кто-то примет её за наложницу Эвриха. Гекуба знала – от служанок, в основном – что слухи по Аргосу разлетаются быстро, так что в этих опасениях пожилых женщин как будто не было ничего странного… если бы она не знала, что в городе и без того уже шепчутся о ней. В Аргосе говорили, что Эврих из-за моря привёз не то рабыню, не то жену, что приходится она племянницей – не то дочерью – царю Парису или дочерью – не то племянницей – герою Ахиллу. Но почти каждый благородный житель Аргоса потерял кого-то из родичей или друзей в одной из многих битв под стенами Трои, быть может, кто-то погиб от стрелы самого Париса, которого здесь знали как человека недальновидного и глупого, но превосходного стрелка. В конце концов, все знали, что царевич Фтии, Ахиллес, так и не успел жениться до своей гибели – о, сколько богачей Аргоса и других городов мечтали о том, чтобы их дочери или сёстры вышли замуж за Ахилла! – и уж точно не был женат на троянской царевне. Ничто из этого не шло на пользу Гекубе и не добавляло любви Семелы и Керкиры, которые считали, что её присутствие в доме вредит и Эвриху. Это пугало Гекубу куда больше, чем нелюбовь к ней старух или то, что другие в Аргосе считали её наложницей Эвриха. Её мать побывала в рабстве – а что может быть хуже? – но всё равно сумела сохранить чувство собственного достоинства до последних своих дней. И она сможет. Ведь, несмотря на неё незаконное рождение, в ней текла кровь древних царей Трои и Фессалии, кровь героев. Но если Эврих оглянется по сторонам и прислушается к тому, что болтают… Большинство именитых горожан продолжало вести с Эврихом свои торговые дела, как и прежде, и весть о том, что его дядя вернул себе Итаку, жену и трон, лишь укрепила их желание сотрудничать с ним. Однако Гекуба боялась, что, прислушавшись к слухам и толкам, Эврих поймёт, что совершил ошибку, привезя её в Аргос. Они не говорили о любви никогда, но девушка знала, что любит его, и что он тоже влюблён в неё… или был влюблён, когда они садились на корабль в Трое. Если всё это разрушится, она не только останется одна в чужом городе среди чужих людей – её сердце будет разбито, а она видела, как от разбитого сердца умерла её мать, и знала, что её постигнет та же участь. В один из дней, когда Семела и Керкира устроили небольшое празднество, куда был приглашён царевич-наследник, несколько его ближайших друзей и с десяток видных купцов, исстрадавшаяся Гекуба поймала Эвриха в одной из задних комнат дома, где отсиживалась, опасаясь неодобрительных взглядов бабушек юноши и преувеличенного, подстёгнутого лишь любопытством, внимания их гостей. Эврих пил вино, и его хмельное дыхание коснулось лица девушки, когда он изумлённо повернулся к ней. - Что такое? Ты так бледна… Что-то случилось? – его взгляд выдавал беспокойство, и он коснулся щеки Гекубы. - Нет, ничего, - мотнула головой она. – Просто я… я подумала… - эта мысль, на самом деле, пришла ей в голову спонтанно и была слишком болезненна, но сейчас казалась единственно верной. - Что же?Гекуба глубоко вдохнула, как перед прыжком с высоты, и выпалила: - Может быть, мне вернуться в Трою? Ты купишь мне место на корабле и посадишь меня, и я вернусь домой, чтобы не… - всё это она проговорила очень быстро и сбивчиво, зажмурившись, но, когда пальцы Эвриха до боли сжали её руки, ей пришлось открыть глаза. Он смотрел на неё со смесью боли, неверия и гнева во взоре. - Ты хочешь уехать? Тебе не нравится Аргос?Мало кому могло понравиться подобное отношение, но Гекуба промолчала, ведь дело было не в этом. Эврих нахмурился.- Ты говорила, что Троя – больше не дом для тебя, после смерти твоей матери, а теперь… Что-то поменялось? Ты получила какие-то известия о брате?- Нет, - думать и о сгинувшем где-то Гекторе в эту минуту было совсем невыносимо. – Я была так наивна, что полагала, будто Аргос станет моим домом. Но Аргос – твой дом, не мой. - Гекуба…- Посмотри вокруг, Эврих! – воскликнула она. – Ты, твои родственники и гости – там, а я – здесь, едва ли не вместе со слугами. Я никогда не считала себя слишком гордой, и мне не слишком хочется быть там, где меня не желают видеть, но всё же во мне течёт кровь царей, а не рабов, и подобное отношение уязвляет меня! Здесь я никогда не стану желанным гостем, я для всех чужая, больше того – живое напоминание о той проклятой войне и тех, кто не вернулся из-под стен Трои! Враг! Вспомни, как ты чувствовал себя в Трое, и ты поймёшь, что ощущаю я. И так же, как ты хотел сбежать от этой холодности, хочу сбежать и я. Но хуже всего то, что, если я останусь, и ты станешь защищать меня, пройдёт время – и к тебе станут относиться так же. Я для тебя этого не хочу.- Ну уж позволь мне это решать! – огрызнулся Эврих. – Я хочу услышать: если бы не это, ты бы осталась? Осталась бы, если бы дело было во мне? Или ты хочешь сбежать не из Аргоса, не от косых взглядов Сибелы, Керкиры и их дряхлых подруг, а от меня. В тёмных его глазах бушевала настоящая буря, напугавшая Гекубу. Он по-прежнему держал в своих руки девушки и стискивал так, что ей было больно, но разорвать это прикосновение она была не в силах. О том, что ждёт её в Трое, если она вернётся, она тоже старалась не думать. Её тётки пожалеют её, назовут маленькой глупой девочкой, поддавшейся, как и Брисеида когда-то, велению порывистого сердца, но Парис будет непреклонен и безжалостен, и вся его любовь к племяннице испарится, как капля воды под палящим солнцем. А дальше… Постылый брак с Орестом из Микен и вечное соседство с сыном материного мучителя, или не менее постылый брак с кузеном, или… Говорят, её бабка по отцу была нимфой, вышедшей из морской глубины, так не примет ли море, давно покинутый дом, её внучку? - Гекуба! – требовательный голос юноши вернул её в реальность.- Нет. Если бы дело было лишь в тебе, я бы осталась, не раздумывая. Но что толку… Ой! Эврих! – воскликнула она, тотчас забыв, о чём хотела сказать.А он с прежде невиданным упрямством потащил её за руку туда, где звучали музыка и смех. Девушка попыталась вырваться, но тщетно. Если он в пылу гнева сейчас передаст своим бабкам и гостям её слова, репутации и всем сделкам Эвриха конец! Но он остановился на пороге большой залы, где столы были уставлены лучшими винами и аппетитными яствами, и молча стоял, сжимая руку Гекубы в своей, пока один за одним голоса не смолкли, и все взоры обратились к ним. - Бабушка, Семела, ваше великолепие, - он чуть склонился перед царевичем, явно заинтригованным, - и вы, мои друзья и дорогие гости! Некоторые из вас знают её, но большинство лишь слышало об этой девушке, - Эврих чуть подтолкнул вперёд Гекубу, пытавшуюся скрыться за его спиной. – Говорили всякое, хорошее и дурное, - взгляд его остановился на Керкире: она, вероятно, хотела перебить внука, но под его взором замерла, - но сейчас я хочу развеять все слухи и представить вам Гекубу, царевну Трои, мою будущую жену. Что бы ни думали собравшиеся по поводу неё, они оказались достаточно хорошо воспитаны, чтобы встретить эту новость аплодисментами и громовыми поздравлениями. Лишь Семела и Керкира обменялись недоумёнными и чуть испуганными взглядами. Но Гекуба почти ничего не видела и не слышала, ошалевшая от такой неожиданности. Казалось, ноги её вот-вот подломятся, и она совершенно не царственно рухнет на пол. Крепкая рука Эвриха, поддерживающая её, оказалась хорошей опорой. Гекуба насилу оторвала взгляд от гостей, выпивающих за здоровье молодой невесты Эвриха, чтобы посмотреть на юношу, и встретила его полный надежды взгляд.- Ты согласна, надеюсь? – одними губами спросил он.Должно быть, она обезумела, потому что так же, лишь губами, ответила: - Согласна. ***Андромаха мерила торопливыми нервными шагами террасу перед покоями Париса. Она чувствовала на себе пристальные взгляды солдат, стоящих в карауле. Ей было плевать на всё, кроме Астианакса; лишь он и то, откажет ему Парис в его таинственной просьбе или нет, было важно сейчас для этой женщины. Её сын вошёл в покои царя, казалось, уже целую вечность назад, и Андромаха молила всех Богов, чтобы эта задержка была добрым для неё знаком. Разве много нужно времени на то, чтобы согласиться? Слово ?да? ведь такое короткое, но если Парис будет неуступчив, Астианаксу потребуется больше времени на то, чтобы уговорить дядю… Наконец, Боги смилостивились над нею, и её ожидание прекратилось: на террасе показался Астианакс, на губах его играла улыбка, а сам он сиял, словно новенькая монета. Это был совсем не тот юноша, который поверял ей свою сердечную боль вчера вечером. Андромахе бы возрадоваться, но этот вид наполнил её сердце ужаснейшими предчувствиями. И ещё больше насторожило её то, что Астианакс подбежал к ней, сжал её в коротком объятии, поцеловал в обе щеки и едва ли не вприпрыжку сбежал по мраморным ступеням. Вслед за ним вышел Парис и проводил юношу задумчивым взглядом. Андромаха мгновенно оказалась рядом с ним.- Что ты ему сказал? Чего он у тебя просил? – ей казалось, что, если Парис сейчас же не заговорит, она умрёт.Но царь Трои не стал затягивать с ответом.- Он попросил у меня корабль и людей, чтобы отплыть в Аргос и другие места, где может быть Гекуба, и я согласился дать ему это, - совершенно спокойно проговорил он.Андромахе показалось, что твердь земная разверзлась перед нею и поглотила её. Голова закружилась, перед глазами потемнело, в ушах застучала кровь; если бы Парис не подхватил её, она бы, верно, упала. Он держал её под локти, участливо и пытливо заглядывая в лицо, и был так близко. Опасно близко.- Нет! – воскликнула она, ударив его в грудь. Он был сейчас для неё худшим из врагов, ненавистнейшим из людей. – Нет-нет-нет! – частила она, глотая слёзы и нанося удар за ударом.Парис же не дрогнул. Солдаты, охранявшие покои царя, двинулись было к ней, и перед взором Андромахи вихрем пронеслись страшные картины – кандалы, подземелье, тьма и одиночество – ведь никому не позволялось поднять руку на царя, стоявшего ближе к Богам, чем к людям. Но одним коротким резким взмахом головы Парис велел им не приближаться. С уст Андромахи сорвалось проклятие. - Ступайте прочь, - он по-прежнему не выпускал рук Андромахи из своих, что, впрочем, не мешало ей снова и снова наносить слабеющие, впрочем, удары. Дождавшись, пока солдаты покинут террасу, Парис снова обратил взгляд холодных тёмных глаз на невестку. – А теперь, если ты перестанешь проклинать меня и дашь мне объяснить, то, возможно, найдёшь причину поблагодарить меня.- Поблагодарить?! – она чувствовала неистовое, как ненависть, желание рассмеяться ему в лицо. – За что?! - За то, например, что я дам Астианаксу самое крепкое судно и лучших моряков во всей Трое. За то, - продолжал он, словно не замечая её искажённого в усмешке лица, - что дал тебе шанс ещё увидеть сына. Знаешь, что он сказал? Что, если я не удовлетворю его просьбу, он всё равно изыщет способ удрать отсюда и отправиться на поиски Гекубы, вот только больше не вернётся в Трою ни с ней, ни без неё. Астианакс нужен мне, нужен Трое, а тебе и того более, поэтому я выбрал меньшее из зол. Что до Гекубы… - Парис вздохнул. – Я совсем не уверен, что Астианакс сможет разыскать её, но в ней течёт кровь моей сестры, и, что бы вы все ни думали, я люблю её и хотел бы знать, что она жива и здорова. Так что, Андромаха, тебе всё ещё хочется, чтобы Боги прокляли меня? Он осторожно, словно всё ещё опасаясь, что она ударит его, отпустил Андромаху. Руки царевны повисли, словно плети, а по щекам бежали слёзы, но винить Париса она больше не могла. Он и впрямь сделал всё, что было возможно. Похоже, спустя так много лет, он всё же стал мудрым правителем.