Глава 3. Кровавая луна (Цузуки) (1/1)

Однажды утром, в годовщину того самого дня, когда произошел инцидент в Тачиагари, я был там, где в наше безбожное время собираются все здравомыслящие бессмертные; весь город праздновал.Пытаясь изгнать отвратительные воспоминания, я предпринял старый добрый рейд по барам. И иногда, на мгновение или около того, мне удавалось забыть обо всем и избавиться от чувства вины. Вины за мои прошлые неудачи – несчастные случаи, которые я не смог предотвратить, люди, которых не смог защитить…Какая ирония, Мураки… ты обвиняешь Саки в ущемлении твоего права на спокойную жизнь… и сам сделал то же самое со мной.В результате твоего появления в моей жизни мне стало гораздо труднее справляться с разочарованиями. Я полностью изменился, даже в мелочах. Хисока, мой собственный напарник, поддерживал меня с той же энергией, с которой, как я опасался, он будет меня осуждать. Но отсутствие социальных навыков и раздвоение личности мешали ему полностью понять, какую травму наносит мне эта путаница внутри. Тьма… возможно, та же самая, которую Саки пробудил много лет назад в тебе… Мураки. Я наполовину демон. Часть меня, от которой я бегу все эти годы. Почти сто лет прошло с того момента, когда я впервые заявил, что посвящу свою жизнь избавлению от тени в моей отчаявшейся душе, прозябающей в убожестве. Возможно, реальность такова… что мне никогда не удастся избежать кровопролития. Но пусть пройдет еще сто лет, а я все равно буду бороться. И мое сердце будет в вечном смятении.Звучит удручающе, да?Другие шинигами сочувствовали мне после Киото. Нежный, заботливый Тацуми, сделавший все для того, чтобы я был полностью уверен в его поддержке, когда она мне понадобится. Шеф Коноэ был тоже очень добр. Он повысил мне зарплату, а я за это принял участие в распродаже и смог временно отвлечься от мрачных мыслей. Похлопывание по спине. Произносимые шепотом слова утешения и даже объятия, чтобы я знал – они думают обо мне. Что меня по-прежнему ценят и не хотят, чтобы я замкнулся в себе, ушел в депрессию и безнадежность.Я ценю это. Но… хотя я полностью осознал, чем все они были для меня, ужас не покидал меня. Я был прощен. Я был принят обратно в объятия друзей и коллег; мягкое тепло их мимолетных улыбок, прикосновений и слов исцеляло.Но я не был смертным. Я даже не был вполне человеком.Они были готовы принять меня таким, какой я есть – каким они считали меня – но о той части меня, которая пробудилась в Киото, о демоне внутри меня, они предпочитали забыть. Замести под ковер, так сказать. Потому что я и сам хотел этого.Но как бы я не хотел держаться в стороне и игнорировать его присутствие, я был наполовину демон и мало чем отличался от существа, которое устроило кровавую бойню в Тачиагари. Я видел этот ужас… и я в ответе за него, хоть и ничего не помню.Был только один человек на протяжении целого века, который принял обе мои части. Благодаря которому демон примирился со мной, получил право на существование и научился действовать сообща. Хотел я забыть или нет, нет никаких сомнений, что эта часть меня жаждала признания. И это существо осмелилось сделать это – то, на что не решался никто, даже моя человеческая половина.Да, Мураки. Это был ты. И не надо быть таким самодовольным.Бедствие Красной Луны… Разве не так называл тебя доктор Скьюррел? И каким же бедствием ты был! Какой трагедией, тайной… тьмой…Кадзутака Мураки. Хирург, работающий в центральном Токийском госпитале. Я познакомился с ним три года назад, в Нагасаки, куда меня послали расследовать дело о вампирах. Он возник нежданно-негаданно; высокий, элегантный, весь в белом с головы до ног. Я спешил к маленькому ребенку, потерявшему сознание; по нашим предположениям – от теплового удара, и Мураки оказал ему помощь. Я был признателен ему за проявленное участие, но не мог не заметить, что он флиртует со мной. Это заинтересовало меня и одновременно польстило, потому что он был красив и явно обеспечен.Но оказалось, что сострадание тут ни при чем. В ходе моего расследования я выяснил, что Кадзутака Мураки, хирург из Токио, – организатор убийств, совершенных вампирами, с единственной целью привлечь мое внимание. Он сам был духовным вампиром, питавшимся энергией душ людей, которых убивала воскрешенная им девушка по имени Мария Вонг. Она была известной певицей из Гонконга, настоящей сенсацией, покончившей с собой от отчаяния. И, как будто всего этого было недостаточно, он имел наглость признаться мне, что мой партнер, Хисока Куросаки, погиб от его руки. Когда Хисоке было тринадцать, он оказался свидетелем одного из убийств Мураки и увидел его лицо. Он считает это своим ?гениальным артистизмом?… то, что он поймал невинного ребенка и через изнасилование наложил на него проклятие, а потом, когда Хисока лежал в больнице, потихоньку высасывал из него энергию, так что последние годы мальчика были наполнены болью и страданием.Мураки организовал убийства в Нагасаки, чтобы встретиться со мной. Вскоре стало очевидным, что он одержим мною, хотя я так и не понял, откуда он узнал, что я вообще существую. Ведь я умер до того, как он появился на свет.Короче говоря, Хисока и я положили конец его деятельности и покинули Нагасаки, попутно освободив душу Марии Вонг, которой манипулировал Мураки. Но это была не последняя наша встреча с Мураки. Мы встретились снова на ?Королеве Камелии?. Этот круизный лайнер использовался как плавучий банк органов; там проводились незаконные операции по их трансплантации, естественно, за пределами юрисдикции и Японии, и Китая. Многие люди были похищены и убиты, их органы извлечены и пересажены богатым пациентам – тем, кто не хотел ждать законного донора. Мураки, естественно, участвовал во всем этом, но очень ловко вводил нас в заблуждение до самого конца. Он убил всех, кто знал о его роли в этом деле, причем чужими руками – очарованной им очередной куклы – и снова скрылся, взорвав перед этим корабль.Невероятно, но в какой-то момент там, на ?Королеве Камелии?, я был опасно близок к тому, чтобы позволить соблазнить себя. Мураки был отравлен, и мы решили, что он мертв. Однако его необычайно высокая устойчивость к токсинам позволила ему лишь замедлить жизненные функции и сосредоточиться на исцелении. Ему не хватало энергии, и он напал на меня в грузовом отсеке, чтобы подпитаться. Мне удалось отбиться, но дело было не только в голоде. Поглаживая пальцем мои губы, он нашептывал мне множество провокационных, соблазнительных слов… затем толкнул меня на пол, а я и не сопротивлялся… переплел свои пальцы с моими и поцеловал. У меня не было реального опыта в таких делах… это было и противно, и очень волнующе одновременно.Думаю, он хотел взять меня прямо там, на полу, и если бы он был настойчивее, я бы поддался. Он был таким откровенным в своей страсти и желании… Меня никто не желал так… яростно.А потом был Киото.Порой он мне снился. Не в ночных кошмарах, как следовало бы после прошлогодних событий, нет… это были соблазнительные, нежные видения. Что-то внутри меня все еще надеется… несмотря на всю ложь и уловки, которыми ты окружил меня с момента нашей первой встречи. В мечтах я видел тебя раскаявшимся в своих преступлениях, готовым посвятить всю жизнь исправлению зла, которое ты причинил. Я самонадеянно считал, что ты дашь это обещание с единственной целью – завоевать мое доверие. Проявишь добрую волю только для того, чтобы увидеть мою улыбку, сделать меня счастливым.?Цузуки-сан, я обещаю никогда не делать того, что может тебя расстроить, – говорил ты, поправляя свои очки, как ты обычно это делаешь. – У меня нет ни малейшего желания опечалить тебя?.Тогда я улыбался, и причудливым образом, как это бывает во сне, все вдруг становилось хорошо, а ты внезапно превращался в достойного доверия человека. Мне нравилось думать, что ты человек, чьи хорошие поступки зависят от меня. Верить, что заботясь обо мне, ты хочешь стать лучше, как этого хочет моя демоническая часть. И что это единственное твое желание.Я и сам не понимаю, какая часть меня мечтает об этом.Демон? Асато Цузуки?Оба?Я очень много думал об этом, хотя это осложняло мои обязанности как шинигами. Моя человеческая часть хотела верить в хорошего человека по имени Мураки Кадзутака, который спасает жизни, но не отнимает их.Я никогда не был силен в размышлениях. Я ждал от людей слишком многого. Верил, что в глубине души они в основном хорошие, а зло – это просто слово за пределами понимания смертных, и они не могут развлекаться с его помощью. Зло… это слово всегда принадлежало миру демонов.Нет сомнений, что Мураки творил зло. Вещь, которую я не понимаю, и все же постоянно отказываюсь вешать на него ярлык беспощадного демона. Почему? Мне трудно объяснить это с точки зрения логики. Я не могу простить ему зверские убийства и насилие и все же не могу назвать его злом.Или это моя природная наивность не позволяет мне осудить кого-либо? Или я просто не хочу верить, что этот человек – зло, когда он обнимает меня так страстно, так нежно… Так открыто, честно выражает он свое очевидное желание, всегда находя для этого такие… заманчивые способы. Даже когда он прижал меня к стене на ?Королеве Камелии?, выиграв мое тело в покер, поцелуи, которыми он осыпал мою шею и подбородок, были легкими и ненавязчивыми. Они были приманкой. ?Приходи поиграть, – казалось, шептали они, а их влажное тепло словно проникало под кожу. – Я хочу, чтобы ты наслаждался этим так же, как и я?.?Давай поиграем, Асато Цузуки…?Испытанное искушение стало веским поводом наказать себя. Забыть. И если для того, чтобы обрести хотя бы минутный покой, надо выпить литровую бутылку джина ?Акита?, я с радостью сделаю это.Той ночью, тем не менее, я изменил себе. Я не люблю пить в одиночку, особенно в ночь на вторник, когда вряд ли найдешь кого-то пьяного. Это сдерживало меня. Особого выбора, однако, не было. Ватари был на свидании, а у Хисоки не было никакого желания шляться по городу после ночи, которую мы пережили. Звонить кому-то еще мне не пришло в голову. Может, это и к лучшему; я не должен никому рассказывать о том, что видел в эту ночь. Одиночество не тяготило меня, как должно бы, напротив, оно было созвучно моему настроению. Я бродил по району, где было много ресторанов, переходя от бара к бару. Если бы я выбирал, где напиться этой ночью, то предпочел бы Канадзаву с ее замком, извилистыми улочками и дорогими ресторанами. Я очень люблю этот город, отчасти потому, что с юности имею склонность к осмотру достопримечательностей.В Канадзаве находятся некоторые из самых прекрасных старых храмов Японии, в том числе ?– храм Ниндзя, построенный в 1643 году. Однажды мы с Ватари попытались пройти сквозь храм и обнаружили пронизывающие его секретные проходы, извилистые длинные туннели с высокими потолками, появляющиеся ниоткуда, и камеры для самоубийц, не имеющие выхода. Естественно, мы тогда были пьяными, и через полчаса, ковыляя на нетвердых ногах и отрыгивая, словно лягушки с несварением желудка, потеряли не только выход, но и друг друга. Позднее, протрезвев, мы восприняли это как веселое приключение, но в тот момент нам было очень страшно. Тацуми был послан нам на помощь и в пять минут сделал то, что нам не удалось за четыре часа. Это идеальное во всех смыслах существо вытащило наши проспиртованные туши из храма, найдя верную дорогу. Ватари ухитрился застрять в стене между одной из комнат и секретным проходом (даже храмовые прислужники не могли понять, как ему это удалось), а я был извлечен из угла камеры для самоубийц; уставившись на стену, я пытался убедить себя, что несколько секунд назад в ней была дверь.Поэтому Канадзава – дорогое моему сердцу место, и по возможности я часто бывал здесь по делам. Но той ночью она была слишком далека от меня, и я остался в Токио со всеми своими грустными воспоминаниями, гнетущими душу. Побродив мимо ресторанов, надышавшись дивными ароматами, насмотревшись, наслушавшись… я направился к небольшому бару без названия, где частенько бывал. Из-за любви к сладкому и манеры… гм, слишком быстро тратить свою зарплату, я руководствовался только одним словом: недорого. Этот бар, небольшой, уютный и относительно гостеприимный, был олицетворением экономности и разумных цен – лучшее место в городе, если судить с этих позиций. К тому же там было относительно малолюдно. В отличие от Ватари, я не слишком в себе уверен и стараюсь избегать шумных мест, особенно когда я без него. Как ни крути, Ватари – жизнелюб. И шумное времяпровождение подходит ему гораздо больше, чем мне, ставшему шинигами в начале двадцатого века. Я вошел в бар и сел на старый табурет возле стойки в дальнем левом углу, стараясь не привлекать к себе внимания. Зарплата в последнее время меня не радовала, работы было мало – еще бы, все эти проклятые достижения медицинской науки удлинили жизнь смертных в среднем лет на двадцать – и в моей голове начал зарождаться план, вполне достойный блестящего ума бессмертного существа вроде меня. При этом я игнорировал настойчивый взгляд нетерпеливого бармена, который побуждал меня или заказать что-нибудь или, на худой конец, сказать, что я еще не определился и высматриваю жертву. Обычно это не занимает много времени. Для моего ?радара халявщика? они как белые вороны; их выдает нечто неопределенное, они вечно толпятся вокруг караоке и подпевают Мадонне. Есть такая американская певица. Этот конкретный, кажется, страдал от хронической боли в животе, потому что он орал в микрофон с перекошенным лицом, словно лимон сосал. Пение студентов колледжа в караоке ?– как китайская пытка водой; оно медленно убивает тебя. Я решил положить конец страданиям окружающих, заодно предложив услуги по эвтаназии (ну, это по желанию). Широко раскрыв свои невинные аметистовые глаза и придав им жалобное выражение потерявшегося щенка, я подошел к сцене. Студенты колледжа сразу уставились на меня. Мальчик на сцене прекратил свой убийственный натиск на микрофон, и тот выскользнул у него из рук, предоставив Мадонне возможность допеть самостоятельно. Я уверен, что благодарны мне были все присутствующие.– Простите, – сказал я, надеясь, что говорю по-японски достаточно коряво. Это сложнее, чем кажется – говорить на родном языке так, как будто недавно начал его изучать. – Это бар ?Гавайское солнце?? Я не смог прочесть вывеску, мне так неудобно…Студенты посмотрели на меня снисходительно, как на маленького ребенка. Работая с Тацуми, я давно привык к такому отношению. Наконец одна из шести – девушка – набралась смелости и обратилась к столь опасному типу, как я. Я усилил жалобное выражение до предела (чтобы ей было легче, да и для собственной выгоды, конечно).– Вы американец? – очень громко и очень медленно спросила она по-японски. Независимо от того, на каком языке вы говорите, считается – если говорить медленно и громко, вас поймут. Очень странное неписаное правило. Как ветеран бесславных попыток изучения английского языка, хочу отметить, что в данном случае это правило не помогает ни на йоту. Мой английский весьма ограничен и касается в основном двух тем: бедственного состояния моего кошелька и еды. ?У меня нет денег?, ?Очень мало денег?, ?Я голоден? – вот и все. Кроме того, у меня чисто азиатская внешность, так что эта уловка редко срабатывает. Иногда, впрочем, стоит для смеха попробовать.– Да. Я американец, – ответил я, стараясь говорить с южным акцентом. Один из парней постарше, сидевший за столом, приподнял бровь. Полагаю, осуждающе. Большинство японцев не одобряет иностранцев, особенно когда они выглядят не как иностранцы и вымогают деньги у других. Я изо всех сил старался выглядеть невинно и не угрожающе.– Можете вы что-нибудь сказать по-английски для нас, гайдзин-сан? – грубо спросил парень.Вот дерьмо. – Я… гм… – я откашлялся, молясь про себя, чтобы все прошло гладко. – У МЕНЯ НЕТ ДЕНЕГ! Я голоден!Все молча уставились на меня; я был уже готов класть земные поклоны всем двенадцати Богам, защищающим меня, когда одна из девушек захихикала и захлопала в ладоши. – Это было поразительно! Что это означает, гайдзин-сан? – спросила она, пораженная моими глубокими познаниями в английском диалекте.– Это означает, что я интересуюсь, можно ли здесь выпить! Далековато от великой Америки, вы не находите?Вуаля. Небольшая ложь, и вот уже несколько порций выпивки достались мне бесплатно. Первые в этот вечер. Естественно, я чувствовал себя немного виноватым, но потом решил, что во всем виноват Тацуми, урезавший мне зарплату. Это он заставил меня пойти на такое. Никто не просил его приходить и спасать нас с Ватари из храма ниндзя… Ну ладно, если быть точным, просил Коноэ, но я не просил. Незачем было рубить мою зарплату, как самурай – врагов на поле боя. Я усвоил урок в комнате для самоубийц , и попытка лишить меня возможности выпить – не выход.Я выполз из бара в два часа ночи, пьяный в хлам, и вдруг почувствовал сильную потребность в чем-то сладком, чтобы восполнить внезапный глубокий недостаток энергии. К сожалению, все было уже закрыто (как и ожидалось), и мои поиски чего-нибудь сахаросодержащего были столь же бесполезны, как и мой бумажник. Я бродил по темным улицам, глядя, как гаснут в окнах огни, – так граф гасит свечи прикосновением пальцев – и думал, что делать дальше. Настроение было мрачным, несмотря на щедрое количество алкоголя, струящегося в крови – как коварная рука любовника, убаюкивающая, внушающая ложное чувство безопасности…И мои мысли обратились к Мураки.Доктор в белом не показывался весь прошедший год, но я был более чем уверен, что это не конец, что его тихое исчезновение сулит мне большие неприятности в будущем. Я лично убедился, что он жив, несмотря на все усилия прикончить его. Даже ощутив, как нож входит в его тело, я знал – этого недостаточно, этого никогда не будет достаточно, чтобы уничтожить Мураки. Не то чтобы он был непобедим, но это человек, который умрет лишь по собственной воле. Нечто более мощная, чем моя воля, чем хрупкость, присущая смертным, и все, что имеет значение для меня, удерживают его среди живых.Знаки на теле Хисоки доказывали это.Он все еще где-то существует. Ждет… ждет возможности действовать, копит силы, чтобы нанести новый удар. И наша игра начнется снова.?Приходи поиграть, Асато Цузуки…?Я не мог сидеть сложа руки. Бесполезное, бесконечное ожидание… Звучит ужасно, но я думал, что появление Мураки было бы даже к лучшему. Все лучше, чем столько узнать и потом оставаться в неведении. Я даже предложил заняться его розыском после Киото, но Судебное Бюро приняло решение отстранить меня от этого дела. По крайней мере, пока он снова не появится. Не покажет свое лицо, так сказать.Покажет свое лицо… Буквально, вот что они имели в виду. Что они понимают… его лицо появляется передо мной снова и снова. Каждую ночь во сне – неизбежно. И может ли быть иначе… он завладел моим сознанием, моими мыслями, которые все время возвращаются к нему… всякий раз, оглядываясь через плечо, я словно вижу его серебряный взгляд. Холодные глаза… глаза жестокого убийцы, как он сам без стеснения себя называл, и в то же время они смотрели на меня с таким желанием, с такой страстью… Желал ли он меня, или это просто упрямое желание обладать тем, что не дается в руки и постоянно ускользает?Или месть? Если месть может быть навязчивой идеей, то я не сомневаюсь, что Мураки вернется ко мне. Он провел 17 лет в поисках способа отомстить тому, кто отнял у него самое дорогое. Он одержим местью.Сколько лет он будет преследовать меня? Сколько лет пройдет, прежде чем он увидит плоды своих устремлений? Он ведь очень настойчив, в чем я не раз убеждался. Сомневаюсь, что мой удар остановит его надолго. А пока он не вернулся, чтобы отдаться своей одержимости, я постоянно оглядываюсь, ожидая встретить серебристые глаза над знакомой обманчивой улыбкой. Как в моих снах. Но, в отличие от снов, я не могу убедить себя, что человек, убивший столь многих, человек, жаждущий меня по причине, которую я даже еще не начал понимать, человек, который отнимает жизнь и в то же время ее спасает…… Я не могу видеть, как человек осуждает жизнь, приносящую ему столько удовлетворения. Жизнь без чувства вины, без причины для этой вины. Здравый смысл – за пределами теории, согласно которой отнять человеческую жизнь грех меньший, чем фиолетовые глаза. Я миновал человека на углу главной улицы. Он шатался и был, очевидно, еще пьянее, чем я. Галстук его был приспущен, а мутные глаза, какие бывают у стариков, больных артритом, пытались сфокусироваться на мне. Однако я уверен, что видел он, по крайней мере, четырех Цузуки. – Совсем один сегодня? – спросил он, искоса хитро взглянув на меня.– Да, – ответил я, продолжая идти через дорогу, прижав подбородок к груди в попытке защититься от холодного ветра и суровой прямоты его слов. – Совершенно один.Даже когда я трезв, временами я не могу удержаться от наивной и смертельно опасной привычки прокрастинировать, когда кто-то наносит удар в самое уязвимое место, вот как сейчас. Это осознание того, что я не должен был быть один. Я застенчив, и именно это чаще всего заставляет меня ?брать все на себя?. Я боюсь сближаться с людьми из опасения, что они будут избегать меня, поняв каким-то образом, что я из себя представляю. И только в одном человеке я уверен, только о нем я думаю, когда мне не хватает уверенности в себе, как бы это ни было ужасно… это Мураки. Моя хрупкая человеческая часть, которую время от времени одолевают сомнения… Чтобы доказать себе, что я достаточно хорош, я должен быть красивым еще для кого-то. ?Сначала я думал, мне достаточно просто смотреть на тебя… но потом… нет. Я умирал от желания прикоснуться к тебе… А теперь я безумно хочу тебя?.В глазах Мураки, этого беспощадного серийного убийцы, я был прекрасен. И пусть это может показаться эгоистичным, мне это нравилось. В глубине души, хотя я ненавижу в этом признаваться, мне нравилось, что я мог всегда рассчитывать на Мураки, когда мне требовалось признание моих достоинств. Он делал то, что даже мне не удавалось – принимал свет и тьму во мне… идеально. Я искал такого человека всю жизнь. Принять меня целиком, всего Асато Цузуки, такого, как есть – до мельчайшей клеточки. Каждый вздох, каждое движение ресниц…Мураки желал во мне все – и плохое, и хорошее. Нуждался во мне. Я не должен быть один. Ни в эту ночь, ни в любую другую.В отсутствие друзей я мог снова увидеть кошмарный сон о Мураки. Упасть в его объятия, обрести признание и страсть, забыв о своей вине, сожалениях и мыслях о смерти, что одолевали меня, когда я шатался по барам, ища спасения. Выход. Дверь, которая, мог бы поклясться, когда-то была.Обуреваемый целым клубком горьких мыслей, я пошел по другой дороге и углубился в центр города в поисках народа и ярких огней. Но было уже поздно, и единственными людьми, с которыми я столкнулся, были пьяницы вроде меня. Я чуть не врезался во внезапно возникшего передо мной здоровенного, разнузданного вида кутилу на одной из главных улиц, и мы обменялись импровизированным приветствием. – ЗДОРОВО! – заорал он. Я был в трех футах от него. – Привет! – ответил я с не меньшим энтузиазмом. – Я еще не ложился!Мы оба согласились, что это великолепное достижение, и тепло пожали друг другу руки. Ясное дело, это был величайший момент его жизни. Мы пообещали остаться хорошими друзьями, посылать друг другу открытки и все такое, если наши пути разойдутся. У него было розовое лицо и грубые руки – вот все, что я запомнил. И, несомненно, все, что он может рассказать обо мне – высокий мужчина с глазами странного цвета. Миллион жизней проходит мимо меня каждый день; все они не более чем отблески заката – лица и улыбки, с которыми я никогда больше не встречусь. Я никогда не пошлю открытку тому человеку. Я никогда не узнаю его имя. Мы были просто двумя незнакомцами, напившимися под влиянием тягот этой жизни, полными сожалений… мы прошли мимо друг друга по затихнувшей улице, отчаянно сжимая наши руки, хватаясь за соломинку.Быстротечность. Обреченность на смерть. Все, что пришло, должно уйти. Жизнь – это одинокая свеча; фитиль догорает, и все погружается в темноту. И ничего не остается – как от свечи, так и от жизни. Ничего, кроме воспоминаний; краткие проблески и тени, напоминающие отдельные черты. Розовое лицо, фиолетовые глаза…Мне следовало выпить больше в эту ночь. В два часа тридцать пять минут я был совершенно измотан и стал заходить в различные дешевые лав-отели, проверяя, нет ли среди зарегистрировавшихся имени Ватари. Вдруг ему повезло. Потерпев неудачу, я начал заглядывать в окна автомобилей, высматривая его неповторимые волнистые белокурые волосы. После того, как несколько неблагодарных парочек прогнало меня, я привалился к фонарному столбу. Общество окончательно достало меня. Созвездия подмигивали мне сквозь прорехи в облаках; облака внезапно заметили меня и решили, что я выгляжу все еще недостаточно жалко. Тяжелая капля ударилась о мой нос, за ней другая. И еще, и еще. Вскоре дождь стал проливным, и я, спеша укрыться, споткнулся о сточную канаву и упал вниз лицом прямо в лужу. Может, лучше смерть, чем все это?– К черту все! – заорал я, отплевываясь; грязная коричневая вода из лужи полетела во всех направлениях. Все мое лицо было в грязи, дождь струйками сбегал с моих промокших волос. Я был просто на грани и готов был сказать всему миру, куда он может идти, как вдруг зазвонил мой мобильный. Мои глаза широко открылись, и я взглянул на часы. Было три часа пятьдесят минут – нечестивый час. Кто в Аду может звонить так рано? Пожав плечами, я кое-как встал на ноги, поплелся под балкон соседнего магазина поставок и только тогда извлек телефон, выглядывающий из кармана пиджака. Номер был незнакомый, значит, это не могли быть Тацуми, Хисока или Ватари. Из любопытства я нажал кнопку приема и поднес телефон к уху, заткнув другое указательным пальцем в попытке заглушить шум дождя.– Здравствуйте?Ответа не было. Я изо всех сил пытался хоть что-нибудь услышать, хотя бы дыхание, но там ничего не было. Я начал нервничать. – Здравствуйте, кто это? – на этот раз твердо спросил я.Ответа не было. Я хмыкнул и уже собирался прервать звонок, когда послышался голос. Голос, от которого по всему позвоночнику, от шеи до копчика, пробежал мороз.– Давно не слышал твой голос, Цузуки-сан.Казалось, весь мир должен был замереть в эту минуту. Мое сердце бешено билось о грудную клетку, дыхание участилось. – Мураки…– Проницателен, как всегда, не так ли? – как обычно, голос доктора звучал вкрадчиво и невозмутимо. В нем не было ни капли гнева, как можно было ожидать после случившегося год назад. – Прости за молчание, но когда я услышал твой голос, был не в силах вымолвить хоть слово. Я скучал по твоему голосу, Цузуки-сан. Мои руки дрожали так сильно, что я едва удерживал телефон возле уха. – ТЫ!!! – заорал я, напугав парочку бедных подростков, тащившихся мимо меня в этот момент. Парнишка едва не описался прямо на тротуар. – ТЫ!!! ТЫ ВСЕ ЕЩЕ ЖИВ!!!Мои надежды впечатлить Мураки драматическим тоном не оправдались. Он лишь глубоко, устало вздохнул. А я скрежетал зубами так, что рисковал раскрошить их до самых корней. – Да, Цузуки-сан. Я до сих пор жив, – очень медленно произнес он – так говорят с пациентами, перенесшими лоботомию. – Если, разумеется, ты говоришь не с призраком. Я напоминаю тебе призрака? – чувственно добавил он.Я мысленно перебирал варианты: кричать, вызвать подмогу, упасть в обморок, но ни один из них меня не привлекал. Я продолжал крушить свои зубы, не в силах даже контролировать свои слова.– Откуда у тебя этот номер?! Что ты натворил в этот раз?! – ревел я, размахивая кулаками в порыве животной ярости. Парочка наблюдала за мной с безопасного расстояния. – Я требую, чтобы ты ОТПУСТИЛ тех, кого держишь в заложниках, ПРЯМО СЕЙЧАС, и… не заставляй меня ЕЩЕ РАЗ, или…. Оооох, – я откачнулся к стене, схватившись за свой взбунтовавшийся живот. Что-то в районе печени выражало бурное несогласие с количеством выпитого мной ликера. – Боже мой… сейчас не лучшее время для беседы…– Очевидно, нет… – в глубоком баритоне Мураки послышался намек на тревогу. – Ты пил, Цузуки-сан? Ты действительно должен попытаться ограничивать себя, сам знаешь. Наслаждаться надо в меру. Если ты не будешь осторожен… – Заткнись! – закричал я и немедленно пожалел об этом: вопль ухудшил и без того плачевное состояние моего мозга. Черт, мне, вероятно, все же потребуется дезинтоксикация. – Ты последний человек, чью лекцию я хотел бы послушать! Что, черт возьми, тебе нужно?! Где ты был все это время? Как, во имя Ада, ты сумел раздобыть мой номер в Мейфу и почему… ЭЙ! ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ ЗАЙТИ ЕЩЕ ДАЛЬШЕ И НЕ ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К НАМ?!Парочка поспешно ретировалась под довольный смех Мураки, доносившийся с другого конца провода. Когда они скрылись из виду, я продолжил разговор, приглушив голос, чтобы не привлекать нежелательное внимание.– Зачем ты позвонил мне, Мураки? После всего случившегося как ты мог захотеть сделать это?Мысленно я проклинал себя за то, как сформулировал этот вопрос. Как будто я испытываю угрызения совести. Если на то пошло, это он должен чувствовать себя виноватым, это ему должно быть неловко… Я пытался убедить себя в этом, но эмоции мне совершенно не подчинялись.И Мураки не делал мое положение проще. Его голос звучал так искренне, так мягко… побуждая меня вновь довериться, несмотря на все дурное, что было в прошлом. Опьянение словно переносило меня в мои нелепые сны… Сны, где я верил ему и ощущал покой.– Я хотел бы увидеть тебя, – в шепоте Мураки была несвойственная ему неуверенность. – Я в Токио, в моем доме. И я очень хочу, чтобы ты навестил меня. Что до того, как я достал твой номер, то мне помог один маленький бесенок. Он раздобыл номер в самом Министерстве. Сомнительное предприятие, но ты, безусловно, стоишь этого.Он вызвал демона и поручил ему достать информацию из Министерства? Я не мог не покраснеть. Ясное дело, у него большие неприятности.– Ну, я польщен, – я старался, чтобы это прозвучало саркастически, и с облегчением понял, что голос не подвел меня. – Однако скажи мне, не взял ли ты кого-нибудь в заложники, чтобы шантажировать меня и заставить прийти к тебе сегодня утром, если я скажу ?нет??– Нет.– Тогда назови мне хотя бы одну причину, по которой я должен навестить тебя, – едко сказал я; мой голос был так холоден, что мог бы, я уверен, заморозить его ухо. У самого Мураки не получилось бы лучше. Действительно ли он не услышал яд в моем голосе, или просто проигнорировал? По обыкновению. Да, точно, проигнорировал. И почему я не удивлен?– Я просто хотел дать тебе возможность прийти ко мне по собственной воле, – коротко объяснил он. – Хотя ты в любом случае придешь ко мне сегодня, хочешь ты того или нет, мой дорогой Цузуки-сан.Я невольно бросил взгляд через плечо, почти ожидая увидеть высокую фигуру в белом, стоящую на углу в свете фонаря. Забавно.Воображение, как и я, вышло из-под контроля. Но потом опять… мы же о Мураки говорим. О человеке, которого трудно назвать рациональным или предсказуемым. Я снова взялся за телефон.– Тогда скажи мне, доктор: как именно ты собираешься убедить меня навестить тебя? Хмм?Мне не следовало хамить. Я прекрасно знал – то, что Мураки хотел, он неизменно получал. Находил способ. Ответ я не услышал (звонок прервался), хотя, несомненно, он был достаточно самодовольным и надменным. Я ощутил ноющую, тянущую боль во всем своем бессмертном теле; меня будто подцепили на крючок. А когда мои ноги оторвались от земли, я ахнул, осознав, что происходит.Мураки вызвал меня!Я пытался сопротивляться, но каждая моя частичка отвечала на зов, лишая меня энергии. Я мало что мог с этим сделать. Пытаясь противодействовать зову, я только причинял себе боль, физическую и душевную. Но не боль заставила меня прекратить сопротивление, а рассудок. Ни один смертный никогда не пытался вызвать меня до этого. Это требовало высочайшего уровня магических способностей, такого же, если не выше, чем у вызываемого. И не только. Надо знать имя бессмертного и иметь в распоряжении часть его материальной сущности. Не думаю, что в распоряжении Мураки имелось нечто большее, чем маленькая прядь моих волос. В Бюро меня обучали, как надо действовать в подобной ситуации, но я находил эти тренировки неудобными и раздражающими. Короче говоря, я сжимался, при этом отдельные мои части вылезали наружу, как тесто из кастрюли, затем протискивался в безликие коридоры параллельного мира и сидел там, как мешок вонючего мусора, оставленный на хранение между стенками большой, пустой, почему-то всегда белой комнаты. Излишне говорить, что я не был счастливым шинигами.Вызов хранителя предполагает, что он материализуется в форме, наиболее близкой к истинной. Во время службы в Бюро наша сущность бывает в форме наших смертных тел; так мы проводим наши расследования и занимаемся ежедневными делами. Вызов – обратный процесс.Я материализовался только в духовной форме; возвышенно, но не целесообразно. Духовная форма, или душа, многим представляется в виде прозрачного облака – распространенное клише. И при этом разные души мало чем отличаются друг от друга. Я принимал эту форму в самом начале своей службы, пока не узнал, как сохранить человеческий облик. Короче, я имел вид гигантского пузыря. Огромный пузырь, наполненный мелкими пузырьками, как в джакузи, фиолетового цвета, окруженный сложным перекрывающимся излучением, возникающим каждые несколько секунд.Привлекательно, да?Доктор Мураки Кадзутака стал объектом ругани, проклятий, обещаний убить и подвергнуть насилию в следующие несколько минут. Блондин, почти невидимый в тени плохо освещенной комнаты, только улыбнулся. Огромный пузырь угрожает проколоть его левое легкое – ну что тут особенного, в самом деле?Должен признать, он совершенно не испугался.– Ты все сказал? – спросил Мураки через добрых пять минут, заполненных выражениями исключительно для взрослых. Пузырь, тяжело дыша, умолк и яростно отскочил в центр комнаты. Яркое фиолетовое сияние окружало его. – Я еще даже не начал! – прорычал пузырь, излучая волны такой силы, что они, казалось, могли убить проклятого ублюдка. – После всего, что ты натворил, у тебя еще хватило наглости… ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, С ТОБОЙ НЕ ТАК?!– Не так… – сказал он с улыбкой, на миг осветившей темноту. – Этот вопрос был источником многочисленных дискуссий. Моему другу Ории не раз случалось охрипнуть, пытаясь ответить на него. Пузырь не удивился. С ним бывало то же самое.– Ты псих, – констатировал я к его удовлетворению. – Лучше отпусти меня сию же секунду, или я выпущу все свое содержимое на этот дорогостоящий ковер. Увидишь, смогу я или нет!Мураки лишь невозмутимо поправил очки. Боже, я только что пригрозил уничтожить ковер 18-го века за сто тысяч йен, а этот тип и глазом не моргнул!Я мог вызвать сюда Бьякко, и он прошелся бы по его дому, как Годзилла, а доктор преспокойно налил бы мне чаю и предложил печенья. Или поборолся бы с ним. Сила, кажется, только возбуждает его. – Ты собираешься выслушать меня, или нет? – устало спросил он наконец, и я заметил, что он держится за живот в том самом месте, куда я его пырнул. Я успокоился настолько, что смог соединить вместе обе мои сущности и обрести человеческий облик. Гравитация сделала свое дело, и мои ноги коснулись пола; край плаща прошелся по ковру. Я был все еще немного пьян, однако вызов изменил мое физическое состояние, капитально очистив печень. К сожалению, желудок тоже, и я вновь почувствовал голод. Проигнорировав бурчание в животе, я обратил свое внимание на доктора, который все еще стоял в тени. Его глаза светились в темноте; пряди волос эффектно, я бы сказал – художественно, падали на его бледное лицо.– Дурак, – я поджал губы. – После всего, что случилось в Киото, после всего, что ты натворил, ты вызываешь меня? Ты видел, на что я способен, Мураки. Не дави на меня снова, слышишь? Я больше не потерплю ни тебя, ни твои насмешки.Эффект от моих воинственных слов был несколько подпорчен Мураки – раздув щеки, он издал громкий неприличный звук. Это было самое странное, что когда-либо делал доктор в моем присутствии, если принять во внимание его личность и воспитание. Я опешил.– О, успокойся, Цузуки-сан, – доктор пересек комнату и остановился около меня. Мне пришлось сделать усилие, чтобы овладеть собой, когда он оказался рядом после всех этих месяцев разлуки. Он был так красив, как я его помнил. Лунный свет, пробиваясь сквозь наполовину задернутые шторы, идеально подчеркивал сильную линию подбородка, высокие скулы и бледную кожу. Волна волос цвета ртути, точно под цвет глаз, аркой обрамляла лицо. Импозантный, как всегда, доктор был крупным мужчиной ростом 6 футов и 3 дюйма, в то время как я – всего 5 футов и 10 дюймов. Для него, полагаю, я мало чем отличался от куклы, когда находился в его сильных руках… Прижатый к широкой груди, над которой развернулись не менее широкие плечи… Он подавлял физически. Современный Джек Потрошитель.Честно говоря, я почувствовал его неоспоримую привлекательность еще в первую встречу. Ничего не зная о его зловещих делах, так легко, подобно невинной Цубаки, поддаться ему. Мураки не просто привлекательный мужчина; черты его поражают. Красота, способная заставить замереть бессмертного, красота, поражающая меня и по сей день. Два совершенно незнакомых человека встретились, и один из них был настолько поглощен другим, что забыл, где он находится и что делает. Весь его мир внезапно сосредоточился на одном человеке.Когда я пожал руку Мураки… он оставил меня не с потускневшим воспоминанием о розовом цвете лица, нет. То был глубокий след, и нет никакой надежды на его исчезновение. Я прекрасно помнил его имя, перебирал в памяти каждую черточку его лица, пробор в волосах, и с какой он был стороны, цвет глаз, тембр голоса и манеры. Его кожа была бледной и совершенно безупречной – никакого румянца, к которому я был неравнодушен. Явственная, красноречивая порочность в его взгляде и слишком чувственный рот, который, казалось, постоянно готов рассмеяться. Смехом, отражающим его характер – холодным, печальным, отстраненно-далеким. Абсолютно прямой аристократический нос, наследие предков.Я отлично помню все детали, потому что хотел помнить. Как и Цубаки, я был мгновенно очарован. Совершенно покорен и не мог не реагировать на его присутствие. Излишне говорить – ему я посылал бы открытки. Если бы только он превратился из психопата в добропорядочного гражданина.Мураки совершенно не изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Если не считать одной мелочи, так, крошечной детали. Я не мог не придраться к этому маленькому недостатку, когда он подошел совсем близко, улыбаясь нежной, так не похожей на него улыбкой…– Боже мой! Ты поправился, не так ли?Просто называйте меня Худышка-сан. Улыбка Мураки исчезла, будто я облил его ведром ледяной воды; левое веко задергалось. Очевидно, это его болевая точка. Мне сразу захотелось закрыть свой болтливый рот. Мураки, впрочем, отнесся к этому замечанию удивительно спокойно. Он поправил складки своей юката, а затем – очки, хотя ни в том, ни в другом не было никакой необходимости. Очевидно, таков его успокаивающий ритуал.– Нет… – медленно и ГРОМКО сказал он. – Я не прибавил в весе, Цузуки-сан. Это все вырез юкаты, он не рассчитан на ширину моих плеч, вот я и кажусь массивнее. Это была явная ложь; я заметил, что мое наблюдение испугало его. Я улыбнулся про себя и порадовался, как это ни жестоко, что у меня появился, по крайней мере, один способ нервировать своего любимого врага. Почти целый год он легко манипулировал мной, будь то чувство вины или моя неспособность противостоять его домогательствам. Теперь у меня появилось то, что я мог использовать против него, и я чувствовал себя великолепно. Я наклонил голову набок, делая вид, что пристально изучаю его. Мураки было немного за тридцать, и как врач, я уверен, он мало работал в последнее время, так что вполне мог немного обрасти жирком. Кажется, он действительно немного поправился – вероятно, из-за длительного пребывания в госпитале. Я задумчиво кивнул.– Вы уверены в этом, доктор? Потому что… я положительно помню, что три месяца назад вы не были почти что тучным, особенно в области талии.Мураки ощетинился, пытаясь сохранить хладнокровие. Я так и видел, как развивается пожизненный комплекс ?Я действительно толстый??Я злорадствовал, чувствуя, что готов примириться с жизнью, а Мураки спокойно закурил. Он затянулся сигаретой – так подросток раскуривает косячок – и выпустил из угла рта кольцо дыма, даже не вынув сигарету. Холодные глаза встретились с моими. Затем, вздохнув, он распахнул юката.О Боже. Совершенно обнаженный Мураки. Вид спереди.Естественно, я немного не ожидал такого… гм, разоблачения и был несколько шокирован. Имею в виду… я завопил, как девчонка, закрыл лицо руками и попытался развернуться на 180 градусов, покраснев при этом, как вишня, созревшая на солнце. Однако зло совершилось – я успел все увидеть.Мураки определенно был не таким худощавым, как когда-то, но ни о каком жире говорить не приходилось. Скорее, он был… крепким, здоровым мужчиной. Его грудь и слегка закругленный живот (ну, он же человек, к тому же уже за тридцать, у него не могло быть все идеально) вырисовывались в слабом лунном свете; алебастровая кожа обтягивала мощные мускулы; видна была даже пульсация вен. Ночь выставляла его в наиболее выгодном свете. Нагота подчеркивала широкие грудь и плечи, чувственные линии крепких бедер и длинных ног.Красивое и при этом совершенно человеческое произведение искусства.Одного взгляда также хватило, чтобы заметить очевидное желание Мураки – несомненно, вызванное моим присутствием здесь. Я трудно сглотнул и облизнул губы, стараясь подавить в себе человека. Человека, который пожалел, что Хисока аннулировал тогда мою ставку на ?Королеве Камелии?.Во имя Ада, вы все, перестаньте смеяться надо мной! И да, Ватари, я знаю, что покраснел, не нужно мне говорить об этом.Повернувшись спиной, я ждал, что Мураки снова завяжет пояс юката. Я был уверен в его скромности – до тех пор, пока он не подошел и не обнял меня сзади. Я покраснел еще сильнее, когда он выпрямил колени и удовлетворенно промурлыкал что-то, прижавшись ко мне, так что я в полной мере ощутил его страсть – без малейшего повода с моей стороны.И тут я понял, что было что-то еще, чего я сразу не осознал из-за смущения. Тело Мураки было покрыто знаками, глубокими красными отметинами – не синяками и не татуировкой. Беспорядочными – будто неразумный ребенок играл с карандашом. Я не заметил их с самого начала, потому что воротник юката плотно облегал шею. Теперь я ясно их видел – они покрывали руки, кисти и шею. Что-то порочное и хорошо мне знакомое в этих бессистемных линиях, хотя и не связанное с Мураки…Точно такие, как знаки проклятия, оставленные им на теле Хисоки.Горячее дыхание Мураки отвлекло меня от размышлений, садистски вернув к реальности; опалив мое ухо, оно пробудило во мне множество ранее неизвестных желаний. Невыносимых, ужасных… и притом моих собственных.Как же я ненавидел себя за неспособность справиться с физическим влечением к человеку, который стольких убил. Хладнокровно убил моего напарника и еще многих.– Я кажусь тебе живым? – роскошный вопрос. Я вздрогнул, когда его руки скользнули по моей талии, соблазняя. Поглаживая мои руки, а затем – пальцы, он будто приглашал их переплестись с его собственными. ?Приходи поиграть, Асато Цузуки?…– Чувствуешь? Я реальный. Реальный… и очень живой, – ласково шептал он, его губы были так близко к моему уху, что оно увлажнялось от каждого слова. – Тебе прекрасно известно, что я был более чем впечатлен в Киото, любимый. Но… не стоит забывать о скромности. Мудрый орел прячет свои когти, разве нет? Будь сдержанным, как всегда, это так возвышенно, Цузуки-сан…Я всхлипнул, стараясь не допустить еще более близкого контакта. Опасно и в то время… волнующе, когда он так близко.– Как только я вернусь в Министерство, твоей задницей займется весь отдел вызовов, – пообещал я. – На этот раз ты не ускользнешь, будь уверен.Я почувствовал, как он улыбается мне в волосы, как будто мысль о миллионе шинигами на хвосте будоражила его.– Чудесно. Я могу пока потренироваться, – он поднял руку, и я быстро отпрянул, оказавшись ближе к его груди, опасаясь удара.Я, несомненно, заслужил это, обвинив его в ожирении.Вместо этого он провел подушечками пальцев по моим губам. Я не смог сдержать дрожь; все мое существо трепетало. – Мураки… – Цузуки-сан, не мог бы ты быть так любезен и выслушать меня? – мягко спросил он, пристально изучая мое лицо. – У меня есть предложение, которое, я уверен, очень заинтересует тебя.– Предложение? – без надобности повторил я. Трудно сосредоточиться, когда Мураки целует твой затылок. Он усмехнулся, задержав дыхание; губы оторвались от моей плоти с едва слышным звуком. Бесстыдный, я нашел его еще более обольстительным в эту минуту.– Да. Ты хочешь услышать его суть?Я мысленно покачал головой, собрал всю свою волю и освободился из его рук. Он нисколько не удивился. Мой отказ уступить его просьбе – всего лишь очередной этап затянувшейся игры, которую мы ведем со дня нашего знакомства.– Все, что ты скажешь, не стоит потраченного мной времени! – закричал я; эффект моих слов был несколько ослаблен сильно надтреснутым голосом. Мураки приподнял тонкую бровь. – У меня нет оснований доверять тебе!Мураки обдумывал мои слова, пока ходил через всю комнату за сигаретой, тлеющей в пепельнице. Она сгорела почти до фильтра, тем не менее он взял ее и задумчиво закурил; загадочные мысли, прекрасное лицо, взгляд обращен к потолку.– Возможно, ты думал о том, что именно я собираюсь тебе предложить?Я едва не выдал ему уже заготовленный ответ, как меня охватил озноб. Все это так знакомо…Я мгновенно понял, что. Мои мечты… В моих мечтах, Мураки… ты приходил ко мне, готовый покаяться в своих преступлениях и посвятить жизнь исправлению всего, что совершил. А я высокомерно полагал, что это обещание ты дал с единственной целью – завоевать мое доверие. Что ты проявишь добрую волю, чтобы сделать меня счастливым, увидеть мою улыбку.Я немедленно прогнал эти мысли.Случившееся во сне – не основание для принятия решений такого масштаба. Это не то место, где можно просто улыбнуться и все будет в порядке. Это реальность. И в реальности Мураки – убийца, которому нельзя доверять.– Причина доверять тебе? Ха! Да это просто смешно! – сказал я. – Можешь перестать прикидываться, Кадзутака Мураки, прямо здесь и сейчас. У меня есть вся информация о тебе – все, что мне когда-либо понадобится, и все, что я хочу о тебе знать. И даже чуть больше – благодаря твоему непристойному обнажению. Как бонус, я знаю, что ты жив и здоров, и через несколько часов я оповещу об этом Министерство. Поэтому, как только я отсюда смотаюсь, прояви мудрость и найди подходящее местечко потемнее и потуманнее. А этот разговор окончен.Я изменил форму, отрастив уши и хвост, как у собаки, и повернул лицо к небу в знак окончательности моего решения. – Цузуки-сан… – Мураки потушил сигарету.– Неа! – я отмахнулся от его слов, пихнув мой большой пушистый хвост ему в лицо. – Говори с хвостом, потому что лицо не желает тебя слушать!Мураки исправил ситуацию, схватив меня за основание хвоста и притянув к себе. Ничего чувственного, казалось бы, в этом не было, но его рука… так близко от моих ягодиц… все изменила. Уши прижались к голове, и я почти заскулил от неловкости.– Цузуки-сан… Я знаю, что ты видел знаки на моем теле, – сказал Мураки, в то время как я пытался освободиться из его захвата. – Это знаки проклятия, известного как Shukusatsu. Много лет назад один человек наложил его на меня. Оно усиливает мой демонический голод, потребность убивать, отнимать жизнь. Если я отказываюсь удовлетворить его, проклятие обрекает на невыносимые муки и тело, и ум. Голод становится таким сильным, что я теряю над ним контроль, и моя жестокость при совершении убийств возрастает в два раза.– Почему ты мне это говоришь? – я вздрогнул, когда его левая рука погладила мой подбородок. – Потому что… – сказал он. – Существует только один способ насытить проклятие, любимый. Я должен убивать, я должен совершать насилие. Я должен кормить свой голод. Но я могу уменьшить бремя проклятия, распространив его, передав его другому, как вирус.Мураки многозначительно помолчал.– Я нашел способ частично снять с себя Shukusatsu и передать ее подходящему владельцу.– Хисока! – ахнул я.Мураки кивнул и медленно отпустил меня. Затем повернулся и неторопливо спустил юката с плеч, обнажив широкую спину. Прямолинейные таинственные знаки покрывали большую часть кожи, за исключением одного участка, от лопатки до закругления ягодицы – здесь плоть была гладкой и безупречной, как поверхность яйца. Видимо, именно эта часть заклинания перешла на моего напарника.– Проклятие на теле мальчика – одна из ветвей Shukusatsu, – объяснил Мураки, снова надел юката и повернулся ко мне. – Оно становится видимым только в годовщину той ночи, когда оно было наложено. Сегодня, очевидно, как раз годовщина.Снова многозначительная пауза, очевидно, для придания веса своим словам, сменившаяся долгим молчанием. Я размышлял над сказанным, а Мураки вновь пересек комнату, чтобы положить фильтр обратно в пепельницу. Что-то общее было между доктором и сгоревшей до конца сигаретой, но я был занят своими мыслями, так что было не до этого.Мураки вздохнул, склонил голову набок и искоса взглянул на меня. Минуту или около того он смотрел на меня в своей обычной манере, и казалось, никакие физические желания, недавно столь очевидные из-за его наготы, не беспокоят его. Затвердевшие соски, бросающаяся в глаза мужественность…Я в очередной раз покраснел, и это послужило для Мураки неким сигналом. Оказавшись рядом, он одной рукой поднял меня вверх за талию и прижал к груди. Несмотря на слои ткани между нами, я ощутил твердые бугорки, прижавшиеся к моей груди, неровное биение его сердца – в такт вдруг ставшему тяжелым дыханию. Я забыл все, о чем мы говорили – бледные, но чувственные губы Мураки покрывали поцелуями мою левую щеку, как бы испытывая меня. Я подавил глубокий вздох, когда Мураки свободной рукой сжал правую сторону моего лица уверенным жестом любовника. Дорожка поцелуев тем временем дошла до моих губ; каждое теплое, влажное прикосновение было все более страстным, и меня охватила дрожь. Я понял, что Мураки изголодался. Он был похож на ребенка, только что проснувшегося после плохого сна. Могу с уверенностью сказать – сейчас я понимаю это еще лучше. Утолив первый отчаянный голод, Мураки прижался лбом к моему лбу, внимательно изучая меня. Я не хотел встречаться с ним глазами, боясь, что это слишком интимно и подтолкнет меня к тому, от чего я не смогу оторваться. Но его тяжелый вздох показал такую… слабость, что неискушенная моя часть испытала жалость, и я взглянул в его серебристые глаза.Я ошибся, думая, что Мураки не изменился после Киото. Глядя сейчас на него, сжимающего меня в объятиях, как единственную в мире драгоценность, я заметил, как сильно он сдал. Он был как одна из столь любимых им роз – некогда цветущая, она высохла и поникла. Он казался старше. Усталым.Мы стояли так какое-то время; он ласково укачивал меня в своих руках. Я расслабился, молясь про себя всем двенадцати Богам, чтобы он не вздумал поцеловать меня по-настоящему. Опьянение еще не совсем прошло; в этом состоянии мне будет трудно сопротивляться. Хотя я до сих пор девственник, пусть мне и больше девяноста, целоваться мне случалось. Мураки обладал непревзойденным мастерством в этом вопросе. Я помню наши поцелуи – недолгие, так как я отталкивал его уже через секунду после того, как встретились наши губы. Я до сих пор помню, как резко холодеющее сердце падало вниз; покалывание в подошвах ног…Полагаю, моя самая большая слабость – это то, что доставляет мне удовольствие. Сладости, выпивка или поцелуи – все равно, что, – и я буквально не в состоянии сдерживать себя. Я просто не должен это делать. Я хорошо знаю, что утром буду жалеть об этом. Целоваться с человеком, убившим твоего партнера, – нет-нет-нет!!!Мураки наконец заговорил. – Я буду честен с тобой, Цузуки-сан. Я вызвал тебя не только потому, что очень хотел видеть.– Да, вот это шок! – я закатил глаза. – Я вызвал тебя потому, что хочу, чтобы ты доверял мне. Я прекрасно понимаю, что я дал тебе очень мало оснований для этого. Как бы то ни было, я не могу изменить прошлое и не могу изменить себя. Я люблю убивать. Это дает мне покой и ни с чем не сравнимое удовольствие. Но меня не устраивает, что ты, Цузуки-сан, из-за этого видишь меня в негативном свете. И я не хочу больше это терпеть. На самом деле, это сводит меня с ума. Его рука крепко, как обручем, охватила мою талию. Мои глаза широко открылись, когда другой рукой он обнял меня за плечи и притянул к себе, спрятав лицо у меня на шее. Его объятие было таким нежным, таким искренним и самозабвенным… Оно так не вязалось со всем, что он из себя представлял. Мураки всегда боялся показаться слабым в чем бы то ни было, и демонстрация подобных эмоций столь явно противоречила этому… я не знал, что мне делать. Я не хотел обнимать его в ответ. Он мог воспринять это как доказательство любви, попытку соблазнения; попытаться раздеть меня или еще что-нибудь. Не говоря уже о том, что у меня не было желания утешать серийного убийцу. Я смотрел прямо перед собой, на белую стену; а его руки ласкали мою спину, выискивая чувствительные местечки, ведя безмолвный разговор, полный намеков. Потом он что-то прошептал мне на ухо, горячее дыхание возбуждало…– Ты кое-что сделал для меня, Цузуки-сан. Что-то, не представлявшееся мне возможным. Всякий раз, когда ты рядом, не говоря уже о том, когда ты прикасаешься ко мне, как сейчас, я замечал – проклятие ослабевает, будто убаюканное одним твоим присутствием. Ты освобождаешь меня от боли, от необходимости сдерживать свою демоническую сущность, от желания отнимать жизнь у других, – он задумчиво вздохнул, положил ладонь на мою макушку и прислонился щекой к моему лицу. Такой близкий контакт – кожа к коже – я уже вытерпеть не мог и моментально попытался вырваться, но Мураки был настойчивее. Он крепче прижал меня к себе; сомнительной наградой было то, что я ощутил бедром его эрекцию. Мысленно проклиная себя, я старался не дать ему заметить слезы, выступившие в уголках моих глаз. Мураки улыбнулся, не обращая внимания на неловкость моего положения, явно наслаждаясь своим превосходством. Я видел, как блестит под челкой его искусственный глаз и едва удерживался, чтобы не плюнуть ему в лицо. – Предлагаю сделку, – заявил он. – Я буду ?хорошо себя вести?. За это ты должен проводить со мной больше времени. И я с радостью воздержусь впредь от убийств. Но ты должен быть внимателен и быть от меня в непосредственной близости, когда у меня появится желание убивать, раз уж ты способен удержать меня. Ты понимаешь меня, Цузуки-сан?Я собирался сказать ему со всей определенностью, куда он может засунуть свою ?близость?, но он внезапно сунул свои пальцы, средний и указательный, мне в рот. Улыбаясь, он с их помощью максимально широко раздвинул мои челюсти. Я корчился и гримасничал в знак протеста. – Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, – посмеиваясь, заявил он, в то время как я обеими руками пытался убрать его пальцы. – Ты действительно неисправимо благороден, Цузуки-сан. Чтобы ты мог хотя бы рассмотреть возможность принятия мной обета праведности, я должен сначала сделать символический жест доброй воли, верно?Я кивнул, насколько я был в состоянии это сделать. – Тогда позволь мне закончить, хмм? – он продолжал улыбаться, пока я давился его пальцами, пытаясь освободить рот. Только когда я подтвердил свою готовность слушать, он избавил меня от этой пытки. Чувство было такое, точно во рту у меня побывал кляп; я облизал внутреннюю поверхность щек, пытаясь избавиться от неприятной сухости. Мураки неискренне посочувствовал мне, издав нечто вроде ?авв?, и провел большим пальцем по моим губам. – Прошу прощения, дорогой. Но я очень расстроен, и ты никак мне не помогаешь, ведь так?– Ты расстроен?! – задыхался я. – А как же я? Ты оторвал меня от дел на рассвете, выдернул прямо с улицы, а теперь пытаешься то залезть мне в штаны, то оторвать голову! Так что прости меня, если… Мураки угрожающе поднял вверх пальцы, и я сразу умолк. Он самодовольно улыбнулся и потрепал меня по щеке. – Хороший мальчик, – сказал он, будто я был собакой, освоившей новый трюк. У меня возникло ощущение, что он собирается преподать мне еще много уроков. – О чем я говорил? Ах, да. О доверии. Я думал, Цузуки-сан – раз я не могу изменить свои прошлые поступки, я могу, по крайней мере, хоть немного их загладить. Или чуть больше. Я хотел бы забрать часть проклятия, наложенного мной на этого мальчика, если это даст тебе хотя бы малейший повод доверять мне и сделает наши отношения более гармоничными, господин Цузуки. – Его зовут Хисока, – пробормотал я, но мой упрек прозвучал неубедительно. Я заинтересовался. – Ты можешь снять проклятие?– Конечно, – ответил доктор, лаская мою щеку кончиками пальцев. Было немного щекотно. – Так же легко, как забрать часть головоломки и вставить ее обратно. Проклятие вновь займет место на моем теле. – Но… если ты говоришь правду… разве проклятие не станет мощнее, и твоя демоническая жажда не усилится?Доктор спокойно, но решительно кивнул. – Небольшая цена за твое доверие, любовь моя.Собачьи уши вновь появились у меня на голове, как солдаты из траншеи после перестрелки, и я остановил на Мураки долгий взгляд. Если честно, я не видел никакого вреда в том, чтобы принять его предложение. Если он действительно хочет завоевать мое доверие, я окажу большую услугу всему человечеству, помогая ему сдержать ?инстинкт убийцы?. А если это освободит Хисоку от проклятия, то тем лучше. Злодей, да, но он надежен, по крайней мере, в одном – привязанности ко мне. Если я использую эту слабость, любовь ко мне, он окажется под пристальным наблюдением Бюро. Его действия будут контролироваться. В любом случае, он не более порочен, чем раньше. Я многозначительно приложил палец к подбородку и помахал хвостом – надеюсь, достаточно интенсивно, чтобы он передумал. – Это полностью зависит от тебя.– Я оставляю решение за тобой, любимый, – повторил он, пока хвост ударялся о мой многострадальный зад. – Если ты согласен, я очень хотел бы встретиться с тобой завтра вечером, чтобы поужинать в ресторане. Здесь, в Токио. Он вручил мне визитку; золотые, каллиграфически-строгие буквы. – Спроси меня на выходе. В семь тридцать. Я буду счастлив угостить тебя.Черт, ужин и свидание. Я сунул визитку в карман плаща. – Я уже сказал: посмотрим, доктор, – я впервые огляделся вокруг, впитывая увиденное. – Это твой дом? Мураки, кажется, немного приободрился и кивнул, по привычке поправляя очки: – Да.– Здесь мило, – признал я. – Что это за комната? Довольно пустая, к тому же холодная.– Ну, она используется для разных целей, в основном для магических ритуалов. Вызов, заклинания, спиритические сеансы – всякое такое. Тебе повезло, что я не вызвал тебя с помощью пентаграммы, которая сделала бы тебя полностью беззащитным. – Тогда почему ты ее не использовал? – я поднял бровь.Он выглядел немного раздосадованным.– Потому что я хочу, чтобы ты мне доверял, Цузуки-сан. Вызвать тебя сюда – достаточное неудобство, если бы я зашел дальше, ты бы не стал делать мне никаких одолжений. Я бы ничего не выиграл. – Ты прав! – фыркнул я и бросил еще один благосклонный взгляд на окружающую обстановку. Площадь комнаты была около двух тысяч квадратных футов, довольно много для ?магических ритуалов?. Если Мураки может позволить себе отвести столько места под магию, то каков же весь дом?Когда я спросил Мураки об этом, он с готовностью стал моим гидом. – Дом был построен в конце восемнадцатого века, – издалека начал он, и его кошачьи глаза затуманились. – Здесь жили шестнадцать поколений моей семьи. Конечно, я последний. Тридцать слуг работают здесь. Они заботятся о доме и прилегающей земле, многие знают меня с детства. Все это я слышал тысячу раз. Я кивнул и прикинулся заинтересованным – эту тактику я применял во время ежегодных совещаний Отдела Финансирования Тацуми.– Земля была поделена на участки сорок лет назад моим отцом и продана другим семьям, это позволило нам сократить расходы и сосредоточить средства на развитии…Я подавил зевок и задумался, не убежать ли через окно прежде, чем Мураки заметит меня. Я уже начал потихоньку подвигаться в нужном направлении, когда он взглянул на меня; в его глазах плясали огоньки. – Это случилось, когда был призван священник, чтобы изгнать из дома злых духов, – радостно сообщил он. – Но ничего не вышло. Этот дом – пособие для изучения привидений.Я замер, вытянув в воздухе носок ноги, как балерина. Легкий толчок, и паника заставила мою кровь похолодеть.– Ты сказал – привидений?Бегство через окно перестало быть дилеммой. Я уверен, что слышал смех доктора, когда швырнул себя сквозь раму, даже не задев стекол, упал с третьего этажа и бросился бежать с истерическими воплями. Не бывший психопат-убийца напугал меня – одно упоминание о привидениях. Думаете, если я мертв, то не боюсь прозрачных существ, плавающих в белых простынях и воющих, как больной волк? Знаю, что вы подумаете, но меня это не волнует. Я не люблю призраков. Они пугают меня. Они сильно испугали меня в детстве, и я боюсь их до сих пор. При одном упоминании о женщине-призраке на ?Королеве Камелии? я готов был выпрыгнуть из спасательной шлюпки, и Хисоке пришлось удерживать меня силой. На мне был спасательный жилет, и я готов был бороться с ветром, волнами и акулами, лишь бы не видеть кого-то с просвечивающим насквозь лицом. Если Мураки знал о моей фобии, ему не следовало даже упоминать призраков. Я клянусь сейчас и поклялся тогда, когда бежал по морозным, продуваемым злым ветром улицам Токио, что никогда не вернусь в этот дом – разве что случится Армагеддон. Да и то, если не будет другого выхода. Добравшись каким-то чудом до своей квартиры в Sakura Zensen, я все еще чувствовал биение крови в ушах. Стычка с зомби, монстры Мураки, дом с привидениями… Да уж, набрался опыта, подумал я и решил вознаградить себя, послав сообщение Ватари. Не думаю, чтобы он особенно беспокоился обо мне, но мне необходимо было с кем-то поделиться. Закончив, я рухнул одетый на постель в полном изнеможении – все еще пьяный, прямо поверх покрывала. Потирая лоб, я устало смотрел в потолок.Мураки хочет мира. Хочет избавиться от демонического голода, за который я осуждал себя всю жизнь. Мы действительно так сильно отличаемся от всех? Есть что-то очень поучительное во всем этом, но сейчас я слишком устал, чтобы разбираться. Я решил подождать до завтра и выяснить, сдержал ли Мураки свое слово. Если проклятие Хисоки исчезнет, может, стоит тогда пойти поужинать? И если все пойдет хорошо, Кадзутака Мураки из убийцы снова может превратиться в человека, посвятившего жизнь спасению людей. В хорошего врача. В хорошего человека. ?Цузуки-сан, я обещаю никогда не делать того, что может тебя расстроить. Я не хочу видеть тебя грустным?.Мир, в котором не нужны доказательства, чтобы верить в кого-то. Просто верить. Миллионы жизней проходили мимо меня, миллионы лиц… и все это было бессмысленно. Самая лучшая и самая худшая ночь в моей жизни. Когда для множества людей все закончилось, передо мной открылась дверь, закрытая так долго. Луна снова стала кровавой.