Часть 3 (1/1)
Они сталкиваются — снова — прямо посреди бела дня, и Диксон шипит Рэду разозленно-торжественное:— Ну, блять, здравствуй, — намеренно глотает слоги, чтобы рыжий дрожал от прикосновений как от стылого ветра.А тот лишь шире расправляет узкие плечи. И игриво трогает дужку модных очков.— Неужели скучал, мудила?Диксона его манерно-уверенный тон бесит: знает ведь по больнице — Рэд на деле совсем не такой. Он ломкий и хрупкий, но под ветошью костей кто-то однажды вбил титановый стержень, и наигранности в этой штуке нет ни гроша. Так с чего бы, Рэд, тебе притворяться?А?Джейсон за грудки притягивает щуплое тело ближе, и под рукой, прижатой к шее, мерно бьется пульс. Рыжий его не боится. Только пуговицы рвет, намеренно-вальяжно выкручиваясь на свободу.— Не охренел ли часом? — интересуется Диксон, крепче сжимая пальцы. — Было бы по чему скучать.Рэд отражает его звериный оскал змеиной усмешкой. И даже не охает, когда Диксон за одежду дергает на себя, почти что вплотную.Не сдается.— Ну как же, — свистит на своем, сучьем, — а мои руки? А веснушки? Те, на которые ты больничными ночами как сумасшедший над-ра-чи-вал?Диксону от его елейно-злого тона последние остатки здравомыслия выметает начисто. Он чувствует теплое дыхание обгоревшей щекой, и ладони сами по инерции впиваются в матово-бледное, беззащитное горло. В голове — шарманкой венский, мать его, вальс из услужливо подброшенных памятью картинок. И отчего-то сложно дышать.Лето в Эббинге та еще паршивая скотина.Определенно.— Вот так сразу, — рыжие брови складываются дугой, и бесцветные губы вытягиваются колкой линией, — без прелюдий?Диксон в ответ слепо, низко рычит. И отсоединяется, видимо, нахер от реальности, когда его собственные руки накрывают другие. С длинными сухопарыми пальцами, в светло-солнечных волосках.Уэлби улыбается бешено-сладко.— Не стесняйся, — хрипит на крайнем, черт возьми, выдохе, а у самого-то силенки почти на исходе, — это же не в твоей манере, да?Уэлби хамит.А Диксон натурально залипает, ведь... черт.У рыжего, блять, даже на фалангах спрятались веснушки.Даже на гребанных фалангах.***Рэд Уэлби — смазливо-токсичная сучка.Диксон думает так целую неделю, держится за пылающую мысль как за чертов трос и мысленно дает обет не смотреть в сторону его тусклых окон. Он мужик, он справится.Но мысль обдирает вены, вяжет идеи в тугую спираль — и все ломает, ломает, ломает на своем пути. У Джейсона просто нет средств ей долго сопротивляться.Рэд Уэлби — натурально-изящная сволочь.Диксон обещает себе выдрать его у стены его долбанного рекламного офиса — той самой, что так хорошо обозревается с нового рабочего места Джейсона; и да, он помнит, что перед этим неплохо бы извиниться.Искренне извиниться.— Привет, мудозвон, — у Рэда нервно-пылко-мягкие губы.Диксон зажимает его, не отходя далеко от порога агентства. Прямо в коридоре, на ступеньках, и это хорошо и горько одновременно. Рыжий податливый под рукой, но тут темно, совсем не видно расцвеченную веснушками кожу. Джейсон тянет острые коленки себе на грудь и разом встряхивает слабеющее тело.Рэд заливисто-громко смеется.Рэд шире раздвигает модельно-худые ноги.И Диксону стоит немалых усилий втащить его наверх, в кабинет, и кое-как прикрыть за ними дверь. А еще оставить стайку засосов у дырявящих кожу изнутри ключиц.— Ты ебанутый, — в голосе рыжего не слышится злости. — И я ни черта нас с тобой не понимаю.Он только выше закидывает длинные руки и пытается распластаться на столе, забирается торопливыми пальцами за резинку коповских брюк.— Господи боже, — шепчет, как вконец заведенный, заживо тлеющий, — я же об этом потом пожалею. Блять, стопроцентно пожалею. Иди сюда!Диксон ловит его ладони у стянутой ожогами рожи. И сипит красивым, увитым венками запястьям, одновременно седлая добротно слепленный стол и хрупкие бедра:— А это обязательно?Уэлби смотрит с непониманием. Рыжие девчачьи ресницы мигают, пропадая в вечерней неверной мгле. Он даже не пытается выдернуть руки обратно.— Что именно?Диксон лезет с укусами к напряженно-аристократичной шее и признается в гремящей тишине лихорадочно алеющему уху:— Жалеть. Жалеть обязательно?Рэд удивленно вздрагивает. Отползает из-под него словно угорь на пару сантиметров, во взгляде — стеклянная лава. Джейсон даже немного жалеет, что спустил слова с языка.— Ты конченое мудло, Диксон, в курсе? — ноги в пижонских ботинках взвиваются ввысь, давят на поясницу. Рыжий тихонько, порциями, выдыхает и демонстративно-расстроенно закатывает глаза: — Будешь должен двадцатку за пуговицы, говнюк.И к искалеченным губам прижимается первым.Диксон клянется себе хотя бы сейчас мысленно не пересчитывать его горяще-нежные веснушки.