XIII (1/1)

—?Сделай мне кофе!Янто вопросительно уставился на Оуэна, и тот вздохнул, смягчившись:—?Пожалуйста, Янто,?— пробормотал он, сжав виски бледными пальцами. —?У меня мигрень, а кофеин сужает сосуды.Оуэн уже недели две был в норме, чтобы работать, как сказал Джек. По крайней мере, его больше не мучило похмелье, и он сам заявился в субботу вечером в Хаб, утверждая что дома слишком скучно, а от водки с содовой стало тошнить.Янто включил кофемашину, достал из шкафа чистую кружку и наклонился, чтобы выщать из нижнего ящика коробку с сахаром, недовольно отметив, что она была какая-то подозрительно лёгкая. Он распахнул картонную крышку и раздражённо вздохнул, увидев одинокий кубик на самом дне. Кажется, он ведь только недавно ходил за продуктами. Опять Джек подъедет сладости в тайне от других? Янто укоризненно покачал головой, думая о том, чтобы дать капитану взбучку, как тот вернётся, налил готовый кофе в широкую красную кружку, кинул сахар и, размешав, понёс напиток Оуэну.—?Извини, но там оставался только один кубик сахара,?— робко выдохнул он, держа в уме, что Оуэн любит сладкий кофе. В душе шевельнулось противное, липкое чувство страха, от которого он всё никак не мог избавиться. Целуя Джека прямо в губы, или объявляя, что продукты кончились, он до сих пор боялся расплаты за свою дерзость. Хороший раб не лезет целоваться первым и знает заранее, что и когда нужно купить. Если раб не достаточно хороший, то его наказывают. Если плохой, то убивают. Янто рабом больше не был, однако его руки похолодели и дрожали, и он больше всего на свете опасался реакции Оуэна.?Только бы не разлить кофе. Тогда всё станет ещё хуже?.Но в ответ медик лишь раздражённо пожал тонкими плечами:—?Хорошо, придётся мне, похоже, взять глюкозу из аптечки,?— пробормотал он, слезая с дивана и потягиваясь, чтобы размять затёкшую спину. —?Давай сюда.Когда Оуэн скрылся у себя, сжимая в руках горячую чашку, Янто устало опустился на диван и откинулся на спинку, мечтая поскорее закончить рабочий день.Эйфория от первой близости с Джеком прошла почти сразу, и теперь его дни были наполнены лишь грустными размышлениями о грехе, которому он предавался, о своих желаниях и туманном, неопределённом будущем, в котором, как Янто боялся, его ждёт расплата и за свободу, и за дерзость, и за те короткие мгновения счастья, что он испытывал, спускаясь по ночам к Джеку. И потом, он слишком сильно уставал в последнее время, да и не удивительно: Янто спал дурно, часами думал о себе и своём месте в этой жизни, а уснув, часто вскакивал по нескольку раз подряд, видя во снах что-то серое, бесформенное и настолько тоскливое, что к глазам подкатывали слёзы. Днём он ходил как сонная муха, с кругами под глазами, беспрестанно зевал и то и дело садился передохнуть. Джек, заметивший перемены в его поведении, волновался и требовал показаться Оуэну, но Янто лучше умер бы от усталости, чем согласился на такое. Медик его не любил, в этом можно было не сомневаться, и Янто отчаянно соблюдал дистанцию.Янто закрыл глаза, желая немного вздремнуть прямо так, полусидя, но в воспалённом усталом мозгу вновь забелел этот дурацкий кусок сахара. Единственный кусок. Янто цеплялся остатками сознания за реальность, желая прогнать чёртов сахар из своего сна, но ничего не получалось.Он наконец задремал и вернулся в прошлое, понимая, однако, что спит, и осознал наконец, почему ему так сдался этот несчастный сахар. Конечно же, Великая Столетняя Академия… Будь она неладна, да простоит ещё тысячу веков.… Когда Янто было семь или восемь, его впервые взяли на рынок. Тёплым летним утром Учитель Карр дал ему деревянные сандалии, повязку на бёдра, туго прицепил на шею ошейник и велел идти за собой. Сандалии оказались слишком большими, с чужих ног, однако 505 заробел признаться и, спотыкаясь и теряя обувь, хромал за Карром, пухлым, лысым мужчиной с каким-то по-женски высоким голосом. Карр имел обыкновение щедро обливаться цветочными духами и обтираться маслами после бани, однако постоянно потел, промокал пот шёлковыми надушенными платками, оттого и 505, который от волнения не мог ночью и глаз сомкнуть, слегка тошнило от всего разнообразия запахов, исходивших от мужчины. В конце концов Учитель приметил, что 505 то и дело поправляет слетающие сандалии и, дойдя до рынка, отлупил раскрытой ладонью, ударив по щекам, голове и спине. Из глаз 505 брызнули слёзы, и он тут же начал просить прощения, однако в следующее мгновение деревянная дверь небольшой таверны по правую руку от него отворилась со ржавым скрипом, и в проёме показался бородатый мужчина с суровым лицом и грубыми шершавыми руками. Он сверкнул глазами на 505:—?Зачем ты этого сюда притащил?—?Так было надо, чтобы ничего не заподозрили,?— пропел в ответ Карр и всплеснул мягкими белыми руками с красными пятнами. —?Пойдём, он не посмеет меня ослушаться. Стой тут и жди,?— скомандовал он 505 и вместе сострашнымм мужчиной скрылся в таверне.505 вздохнул и потупил глаза на жёлтую дорожную пыль. Слёзы уже высохли у него на щеках: сегодня Карр был гораздо добродушнее, чем обычно, даже бил не так больно. У мальчика громко заурчал живот, и он осторожно надавил на него ладонью, борясь с тошнотой. Они с Учителем отправились на рынок рано утром, когда остальным рабам ещё даже не приказали подниматься. Сейчас уж, наверное, другие мальчишки встали, умылись холодной водой и завтракают. Утром им всегда давали плошку пшёной каши с овощами?— лучшая в мире еда! —?и кусок хлеба, хотя Учителя и утверждали, что года через два на завтрак хлеба у подросших мальчиков больше не будет. Возможно, сегодня и вовсе один из тех удачных, прекрасных дней, когда к каше с хлебом дают ещё и варёное яйцо! 505 мечтательно прикрыл глаза, представив себе тарелки, полные пшёнки, а, быть может, и овсянки, на длинных старых рабских столах в столовой, когда его отвлёк детский голосок:—?Мам, почему его били?Он распахнул глаза и увидел мальчишку, возрастом с себя или чуть больше, но, похоже, не раба, а, напротив, сына богатых людей: мальчик был выше и толще 505, на его теле не было ни синяков, ни шишек, всегда так щедро украшавших маленьких учеников Академии. К тому же на шее мальчишки белел накрахмаленный воротничок, а не грубый ошейник. К нему наклонилась высокая, красивая смуглая женщина с большими карими глазами, должно быть, мать или няня:—?Он же раб, Янхвон, видишь его ошейник? Должно быть, он что-то натворил и его просто наказали. Всех рабов так воспитывают.Янхвон насупился, но кивнул, и женщина, погладив его по голове, отвернулась к прилавкам и начала выбирать какие-то диковинные зелёные фрукты, которые 505 прежде никогда не видел. Янхвон бросил на мать быстрый взгляд и, убедившись, что та его не видит, подбежал к 505:—?Больно тебе было, а? —?спросил он, подскакивая на месте. —?А меня вот никогда не бьют, потому что я хорошо себя веду! Ты тоже веди себя хорошо, и тебя не будут.505 испуганно отпрянул, не зная, что сказать. С ним заговаривал свободный человек, значит, ему следовало отвечать вежливо и смиренно, как учили на занятиях, однако он понятия не имел, как продолжить разговор. Мальчишка скривился:—?Что молчишь? Ты что, дурачок? У-у!Хорошо, что тут его заметила мать и поспешно оттащила от 505, попутно наградив недовольным взглядом:—?Янхвон, ты не должен общаться с рабами! Они дурно на тебя повлияют! И у маленьких бывают такие заразы, вши… Лучше пойдём, нам нужно успеть заглянуть к твоему школьному учителю до полудня.Янхвон, уходя, повернул к 505 голову и высунул язык. 505 неловко улыбнулся, принимая этот жест за шутку. Потом он снова остался один под жаркими солнечными лучами, стараясь быть хорошим и не ёрзать. Интересно, что там сейчас в Академии? Наверно, уже поели, помыли за собой посуду в корыте с холодной жирной водой и сидят теперь на занятиях, слушают уроки. А потом настанет самая сладкая пора: время игр. Им разрешалось карабкаться на деревья, прыгать через верёвочки, крутить обруч, ходить колёсом, играть в динь-динь-замри или в рабов, служащих хозяину. Условия были самыми простыми. В динь-динь-замри следовало одновременно громко и ровно прокричать стишок и на словах ?динь-динь-замри? все должны были принять какую-то непростую позу, требующую мышечного напряжения или утомляющую, и прекратить шевелиться. Если Учитель, лениво наблюдающий за ними из летнего гамака, покуривая трубку, видел, что кто-то выбрал слишком лёгкую позу или шевелился, то объявлял нерадивого ученика проигравшим и доставал розгу. Когда они играли в раба, служащего хозяину, то и это превращалось в настоящее соревнование: мальчишки вместе принимали позу покорности, кланялись, оттачивали мастерство смиренного и покорного ответа, а Учитель точно так же выбирал, кто справился лучше всех, а кто хуже. После игр им давали обед?— такая же привилегия, как и хлеб, которой они с возрастом лишатся,?— ту же кашу с овощами, а после шли занятия на укрепление физической выносливости. Они длились до вечера, когда мальчиков загоняли в дома Учителей: служить, пока не наступит время ужина, на который им всегда выносили объедки, целый день копившиеся в Учительских кухнях, или испорченные блюда. После ужина наступало время отдыха и домашних заданий. 505 вместе с однокурсниками послушно вспоминал и заучивал все уроки, пройденные за день, а потом растягивался на полу барака и отдыхал, или выходил на улицу и садился на полянке, вдыхая приятный прохладный воздух летнего вечера до тех пор, пока Учителя не давали команду на сон.505 неловко потоптался на месте, а после усилием воли заставил себя стоять смирно. Интересно, он успеет хоть на обед? На ужине всегда кормили так скудно: повезёт, если получишь пару кусков недоеденного бутерброда с тунцом или полусырую холодную картофелину. А то старшие рабы, дежурящие на кухне и, не глядя, равнодушно шлепающие им в тарелки остатки из огромной старой кастрюли, дадут один яблочный огрызок или морковную кожуру и мучайся потом с урчащим животом до утра.Наконец дверь таверны заскрипела и Карр, обмахиваясь надушенным алым платком, вывалился на улицу. Прежде всего он наклонился к 505 и, скрутив его ухо, зашипел, приторно дыша грушевым вином в лицо:—?Если рассказажешь кому, что я был в таверне, спущу всю шкуру, мальчишка. Понял меня? Понял?!—?Да,?— прохрипел 505, всхлипнув. Учитель удовлетворённо кивнул и, опустив покрасневшее ухо, повёл раба между рядами, уча как, где и что покупать. 505 шагал на шаг позади по левую руку, как было положено, настороженный, и старался запоминать каждое слово. На обратном пути Карр вдруг скользнул рукой в карман и вытащил оттуда лежалый грязный кусок сахара, кинув его 505:—?Ну, на вон. Жри.505 с опаской покосился на Карра, но лицо того не выражало никакой хитрости, было скорее задумчивым, и мальчик осторожно начал вгрызаться в сахар зубами. Было сладко и вкусно, очень. Даже лучше, чем весной, когда у Учителя Джанна скисло прошлогоднее варенье и кто-то из старших рабов вынес две большие банки мальчикам за ужином, ложкой убрав плесень сверху.Янто проснулся, с трудом продрав слипающиеся глаза, потянулся, хрустнув позвонками. Во рту оставался противный, сладковатый привкус, точно он действительно только что ел засохший сахар, и он, вздохнув, поплёлся к шкафчику, чтобы глотнуть немного воды из стеклянной бутылки, чувствуя себя совершенно разбитым. Давно ему не снилась Академия, тем более такое… Хотя, казалось бы, что такого… Воспоминания про себя маленького, подкупленного сахаром. Но Янто вообще неохотно вспоминал такие моменты. Конечно, жизнь в Академии не состояла только сплошь из несчастий, побоев и слёз?— по крайне мере, с его лет семи,?— но он считал, что давно выкорчевал с корнем мысли о радостных моментах в своём прошлом. Их хорошо обучили тому, что раб не должен быть счастливым. Почти никогда, только лишь когда доволен и счастлив хозяин. И он невероятным усилием воли забывал даже те мгновения, которые вызывали в его душе хоть немного тепла.Янто очень старался, пусть таких, сносных дней в Академии у него и было не так уж и много.Одними из были дни, проведённые в обществе 1070. Это был совсем тихий, какой-то прозрачный мальчишка с большими фиолетовыми глазами, шелковистыми светлыми волосами и ?правильным?, как говорили Учителя, выражением лица. То, чему так усердно обучали других: опущенные глаза, чуть приподнятые точно в мольбе брови, испуганно полуоткрытые губы были его естественным состоянием едва ли не с рождения. Он никогда не обижал Задохлика, не дрался, не выпрашивал еду. Даже Сэм звала его в своё время Фиалкой: самое ласковое прозвище из всех, которыми она когда-либо только награждала сопливую малышню. С возрастом 505 осознал, что такого, как 1070 и продадут дороже других.Но были и другие времена. Тогда, когда 505, ещё неокрепший, необученный, не слишком красивый мальчишка, умеющий чувствовать голод, не видел различий между собой и Фиалкой. Они как раз вошли в возраст, когда, вслед за присуждением номеров и началом первой ступени образования, их переселяли спать с улиц в длинные, тёмные бараки, больше похожие на коморки, пережившие тысячи поколений рабов, с грязными стенами, бывшими когда-то белыми, и без окон. Они лежали на полу, в промозглые осенние и зимние вечера, ещё чувствующие холод, несмотря на то, что от тесноты приходилось крепко прижиматься друг к другу, к чужим холодным плечам и торчащий из-под грязной кожи рёбрам. 505 положили у самой стены, от которой веяло морозом, а в щели задувал ветер с дождём. Рядом с ним Учителя приказали спать Фиалке, и это стало началом их недолгой дружбы.По правде говоря, это и дружбой было трудно называть. Они просто чуть чаще, чем остальные, вставали в пару во время игр и иногда разговаривали, шёпотом, сжавшись в клубочек в углу барака, когда наступала пора отдыха, но от цепких глаз и всеслышащих ушей Учителей не укрылись и такие мелочи.Их не стали ни пороть, ни ругать. Просто одним утром Учитель, проводящий занятие, показал всему классу фильм про Балбеса и Персика: о двух рабах, что сдружились и решили, что всегда будут рядом, поддерживать и любить друг друга. Конечно, ничем хорошим такое своеволие закончиться не могло. Персик предал Балбеса, чтобы избежать ста ударов кнутом, но в конце был насмерть забит своим господином. А Балбес, выдержавший наказание, прохворал в постели целый месяц, но осознал, что никого, ближе и дороже хозяина, у раба быть не может. Фильмы показывали так редко, что ученики, ожидавшие в начале урока обычную лекцию, смотрели с замершими сердцами. И только сердце в груди 505 билось испуганно, неистово, грозясь выскочить из грудной клетки. Он бросил быстрый взгляд на 1070 и понял, что тот испытывает тот же ужас, что и 505. Учитель, не замечая этого, вытащил и убрал кассету, а после, усевшись на мягкий изящный стул, приказал все по очереди встать и назвать столицу Империи. Мальчики, потупив глаза, отвечали только, что не знают. После того, как последний ученик признался в своем неведении, Учитель громко хлопнул ладонями по столу из Типпа и, устало потерев переносицу, разрешил мальчику сесть.—?Какие же вы тупоголовые,?— сокрушенно вздохнул он и поправил золотые запонки на своей рубашке. В осеннем сумеречном свете его аккуратная красивая борода отливала синим. —?Сколько вам? Семь? И вы не знаете столицу страны, в которой живёте? Да вы хоть на рынке последнего дурачка спросите, он вам ответит… Думаете, свободных детей сидят и отдельно учат, какая у Империи столица? Это же так естественно… —?Учитель Джон скрутил толстую коричневую сигару, достав табак из белого платка из кармана, и закурил, пуская в воздух густые тёмные колечки дыма. —?Впрочем, это и не удивительно. Для рабов. Вы же не виноваты, бедные глупые создания, что боги наградили вас умом меньшим, чем у несчастного придурковатого сына Учителя Роберта. Ваши мозги предназначены только для служения хозяевам. Без хозяев вы все умрёте. Хотя,?— протянул он, стряхивая пепел в стеклянную голубоватую пепельницу,?— конечно, вы и так это знаете, вас же уже возили смотреть, как умирают рабы, лишившиеся хозяев? Запомнили, что с ними стало, а? Бедные даже не могли есть и пить, вот такие они были тупоголовые. И вы с возрастом будете становиться всё глупее и глупее, так уж пожелали боги. Только хозяева смогут вас спасти от вашей дурости, да ваше желание им служить. Рабы не только глупы по своей природе, но вероломны, падки на наслаждение, греховны и испорчены… Дурная кровь… Вы подобно стае диких крыс, что загрызли ягнёнка Учителя Карра в голодный год. Вы грязны, вшивы,?— побарабанил Джон по столу пальцами с аккуратно подстриженными и подпилеными ногтями. На среднем и безымянном пальце поблёскивали золотые кольца. —?Вы омерзительны. Но мы здесь, в Академии, выбиваем из вас всю дурь и грязь, чтобы вы смогли стать теми, кем предназначили вам быть боги, послушными и преданными. А уж хозяева будут вам, идиотам, помогать выжить в мире. Служение хозяину?— вот ваша истинная цель, которая принесёт покой и умиротворение. Конечно,?— задумчиво протянул Учитель, прочистив горло. —?Вам иногда будет хотеться сдружиться. Казаться, что нашли себе надёжного и любимого друга. Но не забывайте историю Балбеса и Персика. Когда вы ставите на первое место подобного себе, а не хозяина, то вся ваша грязь вновь вылезает наружу, больше не сдерживаемая ни Учителями, ни хозяином. В конце концов, всё закончится плохо. Ваше спасение?— почитать и любить, боготворить только хозяина. Он?— ваш спаситель и Бог. Не отступайте от того пути в жизни, что был предназначен вам при вашем рождении…505 вышел из класса, низко опустив голову, не смея даже смотреть на 1070. Лишь к вечеру, выскочив, несмотря на холод, на улицу, вместо того, чтобы остаться в бараке, не желая видеть приятеля, он всё же снова встретил Фиалку. Он тоже был на улице, сидел, взобравшись на дерево, поджав острые коленки к подбородку. Они взглянули друг на друга, и всё поняли без слов. Молча, опустив головы, подошли к Учителю Джону, сидевшему в окружении ещё двух Учителей, и во всём повинились. Их не наказали. Спросили только, запомнили ли они это на всю жизнь, а потом развели спать по разным углам барака. На этом их зарождавшаяся дружба и кончилась…Интересно, как сейчас Фиалка? Янто помнил, что он так и не утратил свою покорную, тихую красоту, даже когда у всех остальных мальчиков ломались голоса и те, стесняясь, старались говорить тише и выше, боясь, что никто не захочет купить их, если их мужественность будет столь сильно вылезать наружу,?— даже тогда Фиалке повезло более, чем другим. Его голос почти не изменился, оставаясь едва ли не детским, как и лицо с большими глазами, как и не требующая бритвы нежная чистая кожа. Фиалку и продали раньше, чем других, и наверняка, значительно дороже. Конечно, вряд ли это ему очень помогло. Деньги владельцев не умаляли их садизма, а рабов из Императорской Академии покупали не для того, чтобы холить и лелеять.А, быть может, если Фиалка ещё жив?— или даже мёртв,?— судьба его была благословенее, чем у Янто? Вряд ли ему приходилось ломать голову и думать, кто он такой. Фиалка, в отличие от него, всегда будет знать, что он раб, и стараться быть хорошим рабом.—?Янто… —?Он вздрогнул, услышав взволнованный голос Оуэна за спиной. —?Тошико и Джека до сих пор нет. Нам нужно что-то делать. Я чувствую это… Во мне. Нам следует… открыть рифт, иначе с ними произойдёт что-то плохое.Янто пытливо посмотрел на его бледное лицо, лихорадочно горящие глаза, наполненные каким-то чужим, не Оуэновским блеском, и на всякий случай нащупал и слегка сжал в кармане холодный ствол пистолета.—?Попробуем для начала осмотреть компьютер Тош.***—?Джек! ДЖЕК! НЕТ! —?Янто отчаянно бросился вперёд и упал перед телом, дрожа от ужаса. Этого не могло произойти, не могло. Джек бессмертный, сейчас он очнётся, и всё будет хорошо. Сейчас, только нужно подождать… Ну же, вставай! —?ДЖЕК!Кто-то подошёл к нему сзади и положил ладонь на плечо, однако Янто с ненавистью скинул с себя чужую руку. Подбежавший Оуэн склонился над телом, оттянув веки. Джек всё ещё оставался мёртвым. Вставай, вставай!—?Джек,?— взмолился Янто, затравленно взглянув на Оуэна. —?Он очнётся, давай подождём. Он не может умереть, только не так…Тело Джека перенесли в Хаб, и Янто вместе с остальными остался ждать. Минута тянулась за минутой, час за часом, и с каждой секундой страх и раскаяние в воздухе Хаба становились всё ощутимее. Янто заставили выпить стакан воды, но есть он отказался наотрез, как и трогаться со своего места. Он же говорил им не открывать чёртов рифт, он ещё Оуэну это говорил… Они предали Джека, они все. Тошико и Гвен, которые накинулись на мешавшего им сделать непоправимое капитана из-за своих глупых галлюцинаций. Оуэн, застреливший Джека. А более всех: он, Янто. Потому что не спас, не сумел, опоздал. Что же теперь делать?!К концу первых суток, которые Янто пережил едва дыша, Оуэн на выдержал:—?Быть может…—?Нет,?— перебил Янто сиплым шёпотом, поняв, что собирается сделать Оуэн. Если они сейчас заморозят тело Джека, тот может и не проснуться. Или снова замёрзнёт, даже раньше, чем сумеет выбраться или подать знак. —?Нет, пожалуйста. Подождём ещё…—?Боюсь, в этом больше нет смысла,?— дрогнувшим голосом признал Оуэн. —?Ты ведь сам видел, что то… существо… Абаддон… словно высосало из него все жизни…—?Он бессмертный,?— сипло пробормотал Янто, понимая, что и сам перестаёт этому верить. —?Он ведь очнулся после твоего выстрела.—?Но сейчас дело не в обычной пуле,?— тихо возразила Тошико, стоящая в обнимку с Гвен. —?Боюсь, что Оуэн прав.Янто услышал, как вспыхнула Гвен:—?Нет! Янто прав! Мы обязаны дождаться. Джек бы никогда не поступил ни с кем из нас так, как собираемся поступить мы.Янто вдруг поймал себя на мысли, как сильно благодарен девушке.—?Джек… —?попросил Янто, подойдя к телу капитана и опускаясь перед ним на колени. Рука капитана была ледяной, и такая же ледяная рука сжала сердце Яна, замораживая кровь. —?Пожалуйста, Джек… Хозяин,?— исправился он, когда внутри него словно что-то оборвалось. Что-то, что до этого тонко звенело, накрывало его глаза пеленой, обманывало. Янто внезапно очутился в холодной грязной комнате, в полной мере осознав, что происходит. —?Хозяин… —?Вот и всё. Игры кончились, и Янто наконец вспомнил, кто он такой. Конечно, он не свободный. Он никогда не мог быть по-настоящему свободным, чтобы ни вбил себе в голову. Перед ним лежит тело хозяина, а он, раб, виноват в его гибели. Это открытие не выбило внезапно почву у него из-под ног, хотя Янто с болезненной печалью и понимал, что вот уже столько месяцев изображал из себя свободного?— хотя так и оставался жалким глупым рабом с маленькими бесполезными мозгами.На одно мгновение, напротив, Янто даже стало так хорошо и легко от того, что наконец всё встало на свои места. Он не человек, и он не хочет быть человеком. Он хочет быть рабом, хочет быть тем, кем ему предназначено, хочет служить хозяину. Только пусть хозяин очнётся. Но господин не открывал глаз, и Янто вновь сжался, утопая в раскаянии и отчаянии.—?Янто,?— удивлённо прошептала Тошико, но он и ухом не повёл, со слезами на глазах рассматривая тело своего хозяина. Глупец, всё это время он был глупцом, оттого и произошло подобное несчастье. Хозяин, его бедный, бедный хозяин. Комната куда-то поплыла, и Янто со злобой вытер глаза, чувствуя, что не имеет права плакать, не после того, что совершил.—?Оставьте его,?— посоветовал Оуэн, вздохнув. —?У него горе… Пусть попрощается. Нет, Гвен, ты ведь и сама знаешь, в чём дело… Прекрати,?— отрезал он, когда Гвен попыталась что-то ему возразить. —?Пойдёмте отсюда. После сделаем то, что положено.И Янто остался совсем один…Янто знал, что всё случившееся?— его вина. Не могло быть иначе. Если бы он тогда помешал Оуэну, если смог бы спасти хозяина, ничего бы этого не произошло. Если бы он был хорошим рабом, если бы не забывал волю богов…Их хорошо обучали этому в Академии. Четыре смертных греха: подданные, не почитающие своего Императора; законные супруги, придающиеся блуду; мужчины, овладевшие свободной женщиной силой; и рабы, забывшие о своём месте. Первых трёх ожидало вечное голодное служение в царстве жёсткого мрачного Луо в загробном мире, четвёртых?— суровое наказание при жизни. Смерть хозяина?— это кара, ниспосланная ему с небес за его своеволие. Он забылся, посчитал себя свободным человеком, назвал господина ?Джек?, точно равного, и боги?— те боги, которым молились на его родине,?— прогневались на неблагодарную слугу.Янто подавил всхлип?— не смел плакать,?— и уткнулся лбом в холодную ладонь хозяина. Будь он сейчас дома, то его бы, наверное, уже казнили и кремировали?— чтобы возложить урну с прахом у ног его владельца. Так бы он смог попасть в загробный мир вместе с хозяином, а теперь что? Бедный, несчастный его хозяин. Каково ему будет на том свете совершенно одному? Кто станет ему служить? Чистить его обувь от земли и листьев Вечного Леса: мрачного безлюдного царства, куда попадают души, покинувшие свою обитель? Подавать шинель? Разжигать печь в Одиноком Доме? Готовить?И всё из-за него одного…Янто одарил руки своего господина поцелуями, наслаждаясь близостью, пока тело не отправили в одну из тех ледяных страшных клеток, уже поглотивших Сюзи,?— при одной мысли, что хозяин будет лежать там вечность, раба бросило в дрожь. Хотелось похоронить хозяина со всеми почестями, чтобы боги смогли принять его душу. В Империи столь почётных, великих мужей, как его хозяин, клали в громадные, богатые гробы, украшенные золотом и шелками. В руках трупов иногда находили вечный приют домашние любимцы, бывшие на особом счету у усопшего: чтобы не расставаться с ними и в загробном мире. В ноги клали глиняные урны с прахом личных рабов, чтобы те могли тоже отправиться вслед за хозяином и продолжить ему служить. В те же гробы укладывали и Священные Писания, и золото денег, и богатые одежды. А после гробы, нагруженные, надушенные, плотно закрытые, погружали глубоко в землю и закапывали, произнося слова молитвы.Но прочие, кроме Янто, не верили в его богов и хотели убрать тело господина в шкаф, заморозить. Примут ли боги его душу? У рабов души не было, и если их прах только не оставляли у ног усопшего хозяина, после смерти их ждало лишь небытие и вечное забвение. Но как же быть свободному человеку, не похороненному согласно обычаям? Не ждёт ли его тоже это страшное, тёмное небытие? Или его душа будет блуждать, неприкаянная, по земле, невидимая и неслышимая никем, страдая и стеная? Янто еще раз поцеловал жёсткую ледяную руку и принялся молиться, чтобы боги не оставили господина. Робко, про себя. Он не знал, смеют ли рабы так поступать. Но ведь молился за хозяина, а не за себя. Быть может, так боги не останутся глухи к его просьбам? Не оставят душу хозяина?Когда к нему подошёл Оуэн и за руку отвёл в комнату господина, приказав сидеть там и ждать, слёзы уже катились по щекам Янто, не сдерживаемые, однако он послушно выполнил всё, что ему сказали. С него на всю жизнь хватило непокорности, ещё одной расплаты раб не выдержит.Янто сидел в углу, уткнувшись в колени. Что теперь ему делать? Как быть?Он остался без хозяина. О боги, он остался без хозяина!Янто уже видел подобных рабов раньше: в Академии в назидание приводили посмотреть на них, прежде чем те отправлялись на электрические стулья. Жуткое зрелище. Для раба лишиться хозяина всё равно что остаться без кожи: столь же болезненно. И подобно человеку без кожи, без господина раб уязвим перед всем миром. Слово ?хозяин? обозначало защиту. В Академии за них отвечали Учителя, но как только ученика покупали, вся его дальнейшая жизнь зависела только от хозяина. Без него раб не знал, что делать. Вся его прежняя жизнь: приказы, служение, наказания?— летела прямиком в пропасть Горных Богов. Только обладатель раба знал, когда тому следует ложиться спать, а когда?— работать. Сколько есть и чем заниматься в свое отсутствие. Что носить, как отвечать на вопросы, как выглядеть. Для тех, кто лишался подобного ориентира в жизни, смерть была лишь милостивым исходом.И теперь Янто настигла та же страшная участь, что и тех несчастных, без хозяина.Он помнил, какой удушливый и липкий страх испытал больше года назад, когда впервые увидел хозяина и понял, что ему не рады. Раб совсем не хотел терять хозяина, едва приобретя. Что же с ним станется? Кто будет ему говорить, что делать можно, а что?— нет, кто будет его кормить, одевать и наказывать?В другой раз такой же животный, противный страх он испытал, когда осознал, что хозяин не любит наказывать. Прошел уже месяц?— и ни разу его не выпороли, не побили, даже холодной водой не облили! Янто вырос, убежденный, что рабов всё время нужно воспитывать. В Академии объясняли, что наказание?— это способ для раба понять, что он совершил ошибку, и выучиться чему-то новому. Иногда, конечно, это и предупреждение ещё не совершённого проступка. Естественная, даже необходимая часть жизни раба. А если господин не желал его учить, то как бы ему узнать, когда он вёл себя плохо? Как искупать свои грехи? Вскоре однако Янто понял, что хозяину нравится объяснять словами, а не палкой. Это было странно, но он смирился, помня, что хороший раб должен покорно принимать все решения господина.Сейчас же всё изменилось, было не так. Янто ощущал щемящую, острую зависть к себе прошлому, ещё не знавшему ни голода, ни жары, одно лишь иступленное, всеобъемлющее желание служить хозяину. Лучше бы всё так и оставалось, и сейчас бы он умирал, как и следует послушному рабу, не смея ни есть, ни пить без приказа. Однако Янто уже был другим. Он мог сам распоряжаться своей жизнью, знал, когда хотел есть и как согреться; когда замерзал. И нужно было продолжать жить, понял он, ведь Джек бы не одобрил осознанного самоубийства. Когда-то капитан приказал ему слушаться других членов команды, если рядом нет его. Наверное, это и будет лучшим решением в этой ситуации. Постоянное, покорное, смиренное служение Тошико, Гвен и Оуэну, искупление грехов. Он снова будет рабом, тихим, послушным, ничтожным. Он будет собственностью Торчвуда.—?Янто… —?неожиданно позвал знакомый голос. Настолько знакомый, родной и любимый, что он даже голову не поднял, приняв его лишь за плод воспалённого, больного воображения. —?Янто.Кто-то опустился перед ним на корточки, и в нос ударил запах хозяина. Бред… Он бредит, такого просто не может быть… Едва тёплые, широкие ладони обхватили мокрое лицо Янто и подняли голову выше, заставляя смотреть прямо перед собой. Глаза Янто встретились с глазами Джека… Усталыми, встревоженными и такими красивыми.—?Это я, Ян. Всё хорошо. Я жив. Спасибо тебе.—?Хозяин… —?просипел Янто, всё ещё не веря. Но Джек просто не мог быть плодом его воображения. Не с этими страшными кругами под глазами, не с этими впавшими щёками. В последний раз, когда Ян видел хозяина, тот был мёртвенно-бледный, но не такой болезненный. Он тогда выглядел так, словно спал… Янто, заворожённый, с трудом потупил взгляд, следуя правилам приличия, и встал на колени:—?Хозяин…—?Нет, Янто,?— ласково, точно ребёнку принялся объяснять Джек, погладив его по щеке. —?Я не твой хозяин. Я пообещал тебе, что буду им, если возникнет нужда, но прежде прошу тебя: вспомни, кто ты такой,?— уже настойчиво продолжил он. —?Ты не раб.—?Хозяин! —?в отчаянии восклинклул Янто, отказываясь понимать, о чём толкует Джек. Янто?— раб, он хочет быть рабом… Он схватил чужие руки, осыпал их поцелуями, склонился к кожаным армейским ботинкам. Хозяин не разозлится, если раб из-за своей глупой вспышки нежности станет целовать его руки и ноги?..Хозяин над его головой глубоко, рвано вздохнул…Разочаровал?..