Потому что вокруг рушатся стены (1/1)

Хрустальная зима баюкает поля в своём слепящем глаза спокойствии, а потом, в один самый обычный день, снег перестаёт идти. Он заметает ступеньки дома, сугробами лежит во дворе, но с неба больше не падает. Шанталь подходит к Тому и обнимает его со спины, прослеживая его взгляд, изучающий что-то за оконным стеклом.- Теперь зима пойдёт на убыль, в этом году обещали раннюю весну, дорогой.- Это ведь хорошо, да?- Конечно, хорошо. Тетя Диана очень ждёт потепления, тогда она, наконец, снова сможет заняться хозяйством. - Ей уже лучше?- Ты и сам видишь, она снова нормально ест и говорит о планах на будущее. Я же обещала, что всё будет хорошо. Ладно, пойдём одеваться, папа нас уже заждался.Том проводит весь день с родителями, слышит, впервые за долгое время, их звонкий радостный смех. Они лепят снежки из последних остатков снега и провожают зиму – дома ждёт Диана с тёплым чаем и творожным печеньем, которое Том находит слишком пресным и поэтому, после чая, он снова наматывает шарф и бредёт по широкой дороге к дому лучшего друга. Агата ставит перед ним тарелку имбирного печенья. Всеобщее ожидание весны рождает в Томе противоречия. Он слишком привык к зиме, он не уверен, что хочет перемен, словно бы боится что-то потерять. Гийом толкает его в плечо и дразнит за рассеянность. ?В каких облаках ты опять витаешь??В беспроглядных, туманно-серых, самых тяжелых на свете облаках, думает Том. В тех самых, какие Францис взваливает себе на плечи, словно бы из упрямства и волочит навстречу черной весне. Но вслух он ничего не говорит, только отвечает другу улыбкой и пинает ногой обмерзлый камень. Когда до совершеннолетия Франциса остаётся две недели, жуткая новость облетает все окрестные поля – месье Ланшан скончался, асфиксия, бедная вдова осталась с двумя детьми на огромной ферме. Шанталь отчего-то не пускает Тома к Гийому, велит ему сидеть в своей комнате и уводит на кухню расстроенную Диану, которую, видимо, снова захлестнули воспоминания. Отец стучится в дверь, когда заходит солнце, он говорит тихо и велит Тому одеться теплее. - Прокатимся до бара, оставим маму с сестрой наедине, куплю тебе шипучку. Том кивает, он рад, наконец, выйти из дома. Новость о месье Ланшане с самого утра не даёт ему покоя, и находиться в четырёх стенах своей комнаты уже невыносимо. По дороге в бар, Том с запозданием осознаёт, что смерть монстра из кукурузного поля означает вовсе не свободу Франциса от его жестокости, а заточение. Бесконечно долгое, безвольное и одинокое. Том вспоминает тот далекий день в амбаре, когда Францис доверил ему свою маленькую исповедь, за которую Том потом расплатился синяками. Должно быть, теперь, Францис не может вот так просто уехать, сбежать в яркий город и ожить, стряхнув с одежды пыль широкой дороги. - Приехали, вылезай, Тома.В вечерней темноте бар кажется приятным оазисом жизни. Отец придерживает для него дверь и велит снять шапку. Музыка тут же привлекает внимание – это одна из тех старых песен, которые мама слушает, вспоминая о лучших временах. Тех самых лучших временах, которыми Том стал на мгновение, которые Францис творил своими сильными руками. Над барной стойкой желтыми буквами мигает вывеска: ?Реальные дела?.- Посиди пока здесь, малыш. Я сейчас вернусь. Отец заказывает ему газировку и оставляет за меленьким столиком возле бара. Том обхватывает детскими пальцами высокий стакан и дёргает головой, смахивая упавшую на глаза светлую чёлку. На какое-то время он полностью теряется в песне и холоде стекла под руками, но из рассеянного тумана его вырывает знакомое имя.- Да, да, конечно слышал. Жуть какая. Но сам я никогда их не знал.- Ланшаны здесь уже лет сорок живут, ферму купили их предки. Том отрывает взгляд от шипящих пузырьков в своём стакане и оборачивается к бару. За стойкой сидят двое мужчин, одного из них он, кажется, уже видел. Молодой бармен подаёт им две кружки пива и кивает с сухой улыбкой.- Что-нибудь ещё, месье?- Нет, спасибо.Парень снова кивает и отходит к другому клиенту.- Так вот, все, конечно, знали, что он алкоголик и мягко сказать, человек не очень хороший, но слухи то не о том, что он, наконец, допился до вечного сна.- О чём тогда? - Говорят, - тот мужчина, которого Том узнал, придвигается чуть ближе, словно следующие его слава имеют огромную ценность, - Будто бы не в здоровье дело, а старший сын постарался.У Тома немеют руки, и, кажется – весь бар заполняется горьким запахом ромашкового чая и соли. Он размыкает губы, хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, но сжатое, словно бы чьей-то сильной рукой горло не пропускает в лёгкие кислорода. Том задыхается.- Серьёзно?- Все знали, что он распускал руки, то жена его появится на воскресной службе с синяком на лице, то старший сын приходит в магазин хромой. Это было только дело времени, я думаю, или он бы кого-нибудь убил, или его. - Люди годами живут в семье с домашним насилием, это не обязательно заканчивается чьими-то смертями.- Ты просто не видел этого мальчишку, взгляд свирепый, кулаки всегда наготове, совсем дикий вырос, может, и в отца.- Но я слышал, он умер от асфиксии.- Так, небось, сын его и придушил. Наш участок расследовать такое не будет, они-то тоже знали, каким был Ланшан. Да и мальчик этот главный наследник всего хозяйства. Уж не знаю, самозащита это была или просто месть за годы побоев, но, каким всё-таки человеком надо быть, чтобы на собственного отца наложить руки. - Ерунда всё это, никто ничего не доказал. Да и я бы тоже не стал такое терпеть. Вот мой отец тоже много пил, хотя руки на меня в жизни не поднял, но я всё равно в шестнадцать лет уехал к сестре жить. - То есть считаешь, убил – и поделом?- Только монстры могут детей бить. Тем более своих. Мир не многое потерял. - Давай ещё по кружке, вгоняют меня в тоску все эти разговоры о смерти.Дальше Том различает только звон стаканов и своё собственное сердцебиение. Он не уверен, но ему кажется – по щекам текут слёзы. От страха, разочарования, от какого-то странного непонятного сожаления. Он не замечает, как отец возвращается, как трясёт его за плечи и в какой-то момент – просто обнимает. Не помнит, как его берут за руку и уводят прочь из бара, в темноту и холод загнивающей зимы. Дома, Шанталь испуганно обхватывает его лицо тёплыми ладонями, но отец качает головой и сам ведёт его в спальню, раздевает, укладывает в постель. Долго-долго уговаривает поесть что-то или хотя бы почистить зубы, но Том не отвечает, он сосредоточен на одной простой задаче – дышать. И на другое у него просто нет сил. Тогда широкая ладонь гладит его по волосам с какой-то очень горькой нежностью, Тому даже кажется, что рука отца немного дрожит, но через какое-то время его, наконец, оставляют одного. Комната вращается и перетекает из одного оттенка чёрного в другой, за окном громко воют койоты. Том думает – те самые. Самые грустные на свете звери, у них из пасти капает слюна, в глазах теснится безумие, а лапы предательски несут вперёд – всё дальше от дома, прямиком к смерти. Койоты воют и люди боятся, но Том знает – это только плач, злобный, отчаянный, как последний крик о помощи, которую стыдишься просить. Они волочат свои исхудалые кости по холодным дорогам среди бесконечных полей и рыдают, в надежде на то, что кто-то осмелится им помочь. Но никто не поможет, и надежда гниет – койоты умирают исполненные тоски. Том закрывает глаза. Францис просыпается и видит заплаканные глаза матери. Он опускает голову и видит брата, сидящего у его ног. Так Гийом делал с отцом, чтобы показать, что он будет слушаться, что он готов исполнять приказы, как верная собака. Францис сглатывает и чувствует во рту вкус крови, он жалеет только об одном – что проснулся этим утром. Он смотрит в зеркало и видит чужака, синяки больше не делают из него жертву, нет. Теперь, когда отец мертв, синяки – это боевая окраска, как у хищника. Францис входит в кухню и люди в костюмах приносят ему соболезнования, вежливо усаживают за стол. Ему нужно только подписать бумаги и он станет обладателем огромной фермы Ланшанов. Его рука трясётся. Почти так же сильно, как в детстве, когда отец впервые заставил его убить корову. Агата сидит подле него – она утирает слёзы и дрожит в первобытном ужасе от своей свободы. Жить под рукой тирана было куда проще. Францис ненавидит её в этот момент. Ненавидит всем сердцем, отдавая этой ненависти все свои силы, потому что знает – после того, как он оставит на бумагах свою подпись, ему придётся долгое время не позволять себе на неё злиться, выжимать из себя только любовь и жалость. Иначе на одной смерти беды в семье Ланшан не закончатся. В какой-то момент, когда рука занесена над листом и ждёт последней команды, Францис вдруг вспоминает спутанные светлые волосы и теплоту чужой руки. Должно быть, это была единственная теплота, которая дозволена ему в этой жизни. Он ставит подпись. Затем снова и снова, и с каждым новым листом его рука твердеет. Когда документы убирают в маленький кожаный кейс и щёлкают замком – Францис Ланшан, владелец огромной фермы в квебекских полях, изгоняет из своего сознания и возможно, своего сердца, последние тени задушенной его собственными руками надежды. Люди в костюмах покидают его дом, и Агата снова начинает плакать. Францис смотрит в окно, на бушующий океан мёрзлой кукурузы. Теперь он связан её грубыми режущими листами на многие годы, пока не вырастет брат и не умрёт мать. И он знает, время это равнозначно вечности серого неба, порезанного стеблями капризной царицы полей.