Часть 3 (1/1)
"Ага, пришел, племенной осеменитель... да хрен же с тобой, обезьяна." — на Разведчика снова накатила апатия. Он демонстративно засунул свой страх поглубже и значительно уставился в водохранилище. И тщательно сделал вид, что не заметил, как Шпион, наплевав на выглаженные тысчеевровые штаны (образно наплевав!), уселся рядом, положил руку ему на плечо (как лучшему другу) и закурил. Хотя нет, дикий штын от сигарет сложно было игнорировать. Разведчик закашлялся, стараясь вложить в свой кашель как можно больше презрения. Вышло жалко. — Oh, bébé, ne pas faire semblant d'être un adulte. (Эх, дитя, не корчь из себя взрослого). — Че? Прости, не понимаю языка пидоров! Шпион только хрипло засмеялся, окутываясь дымом, как китайский дракон. Он что, только на пафос работает или еще и писяет иногда? А руку не убрал, даже ближе подвинулся. В друзья набивается, паскуда. "Не друг ты мне, другие у меня друзья..." Стоп-стоп-стоп, мальчик, а у тебя есть друзья? Хочешь сказать, что этим светлым советским словом ты называешь угрюмый, волосатый и вонючий сброд в синих курточках, методично убивающий все на своем пути и не видящий различия между добром и злом (по знаменитому мнению Энжи, с этим должны разбираться долбанные философы, пока большие грубые дяди делают свою работу). Или, может, вон та гопота, которая ест домашние пудинги у твоей мамы и ночует на диване, потому что их семьи напились и бузят, а наутро поджидают тебя за углом и трясут с тебя мелочушку? Признай, мальчик — друзей у тебя нет. И семьи нет. Есть папа х.з. где, и мама, которая теперь уже не твоя мама, а "вон та чуха под ручку с ред-спаем". Feel the difference, /b/. В общем, остались тебе только враги и жетоны на шее. Наверное, пока Разведчик думал обо всех этих грустняшках и забыл изображать из себя буддийскую невозмутимость (нет Красных, нет Синих, есть только белые-белые лотосы... а черт, опять чьи-то семейники уплыли), вид у него стал совсем несчастный, потому что Шпион озабоченно (не в том смысле!) заглянул ему в лицо и пощелкал пальцами перед глазами. Мальчик отвесил книзу уголки рта, стойко уставился вперед и горько вздохнул. Ну в точности как мамаша: давит на жалость, и действует же! А Бетт так вымахивалась: "Там мой меньшенький на войне, вы если его увидите, передайте ему от меня цём при встрече!" Действительно меньшенький — кнопка в кепке с раздутым чувством собственного величия, к тому же морально опускаемый своей же командой. Что с них взять, сброд деревенщин, не могут даже культурно убить кого-нибудь, все с криком и выпендрежем. А из паренька можно выточить настоящего профессионала, актера, теневого убийцу — надо только знать, на каких струнках играть... Бетт одиноко сидела у окна и вышивала синим крестиком рубашку бывшего мужа. На белом полотне будто застывал сизый осенний дым, выкладываясь затейливыми цветами и завитушками.Ткань хорошая, легкая, муж знал толк в том, что на теле надето. И она знала. Вот только кому это теперь надо? Сын не оценит ее творчества ("Мам, я не девчонка — с цветочками носить!"), а больше и некому. Не раздаривать же такую краснотень сироткам на улице. Женщина тяжело вздохнула и посмотрела в окно. Сын носился по спорт-площадке, пытаясь подтянуться на турнике хоть бы пять раз. То ли девушка у него, то ли что задумал — круглые сутки бегает куда-то с какими-то заявлениями, мускулами перед зеркалом любуется, мешок какой-то собрал... слыхала она, что война где-то на Среднем Западе наклевывается, не дай Бог туда подастся. Она же совсем ошалеет без него. Он смеется над ее привязанностью ("Мам, да не один я у тебя сын, вон вся шпана наша мне в братухи набивается!").Он рпосто не понимает, каково это, когда рядом нет совсем никого по-настоящему родного... и дай Бог, чтобы никогда и не понял, не узнал. Под окном кашлянули, и Бетт от неожиданности засадила себе иглу в палец. Красная капля весело съехала по идеально отполированному ногтю и закапала на вышивку. Да-а, теперь уж точно носить не будет. Вроде бы еще на той войне распределение по цветам идет. Никто у них в семье красного не носит, только синее. Значит, все-таки война, и ее мальчик уже одной ногой там. И вернется совсем как муж после войны — огрубевший, пропахший ядовитым газом и потом солдафон, отстреливающий по ночам соляной дробью негров около гетто-клуба. Как будто не заслужила она долгосрочного счастья на этой земле... Под окном снова кашлянули, а потом закашлялись уже всерьез, по-больному. Материнский инстинкт сорвал Бетт с насиженного места, подомчал к окну и спросил за нее: — Вы в порядке? Забавный вопрос по отношению к скорченному мужчине, пытающемуся зажать руками распоротый живот. Темно-красный костюм почти черный от крови, а этот тип еще и пытается что-то сказать. — Н-нон... я в порядке... Но если Бетт начинает беспокоится, ее не остановить. Покрепче уцепившись носками туфелек за плинтус и опасно свесившись из окна, она вцепилась в плечи пиджака незнакомца и изо всех сил потянула кверху. Не раз пьяного муженька таскала, не раз сыночка после побоев на своем горбу волокла — не надо считать Бетт такой уж слабой, когда дело доходит до чьего-то спасения.Забинтованный незнакомец спит в ее кровати. Сама она эту ночь проспала в кресле, сквозь сон прислушиваясь, как заяц, к ровному дыханию спасенного. Ни имени его, ни причин его ранения она так и не узнала — бедняга не пришел в сознание настолько, чтобы говорить. Может, сегодня ему будет лучше, и она что-нибудь разузнает. Хорошо хоть сын ничего не видел.Она снова вышивала. Кто-то грызет ногти, когда волнуется, кто-то копается в сумочке — а Бэтт вышивает. Вчерашнюю рубашку она без сожалений сунула в мусорник — вышьет еще, и даже лучше. Сегодняшние узоры похожы на морозное стекло, расписанное нежными папоротниками инея. Жаль, что и это сын не будет носить. Такое красивое, сама бы носила, да ведь мужское. Может, подарить рубашку вот этому незнакомцу? Она подняла глаза от синих и голубых лабиринтов ниток и изумленно заметила, что спасенный уже давно проснулся, более того, еще и с интересом осматривает ее. Кажется, ему значительно полегчало — он уже оперся на локоть и приподнялся, с завораживающей, кошачьей ленцой блуждая взглядом по ее фигуре. Сама того не желая, она смущенно и кокетливо сдвинула ноги в сторону и сцепила пальцы замочком. Еще вчера, отмывая его от крови, она заметила молодое, сильное, тренированное тело — и не могла не среагировать... внутри себя. Явно же у такого мужчины есть любимая, которая ждет его и волнуется. А старые девы могут и дальше вышивать гладью гжелевые узоры на старых рубашках мужа. И либо ей гормоны уже окончательно башню вскрыли, либо она действительно неравнодушна ему. А когда он заговорил... о-о-о, за этот хрипловатый, как у марсельского шансонье, голос она готова была перерезать собственное горло, так он был прекрасен! — Простите, вы очень красиво вышиваете. (Бэтт засмущалась до пурпурных оттенков щек). Но лично мне всегда казалось, что одинокая вышивка сорочек — удел лишь старых дев. — Вы правы, я действительно старая дева, к тому же разведенная и с ребенком. — говоря это, Бэтт очень ясно осознавала, как невыгодно освещает себя и как эпично рушит все наводящиеся мосты еще до того, как поставят опоры. Но незнакомец только хрипло засмеялся. Смех перешел в надрывный кашель, и Бэтт встревоженно подскочила к нему. Кашель прервался, секунду на нее хитро смотрел синий глаз, а потом чуть грубоватые мужские губы, пропитанные ароматом дорогих сигар с тонкой ноткой обезбаливающего впились в ее губы долгим и горячим поцелуем — и она, соскучившаяся по нежности и теплу мать-одиночка, не стала сопротивляться. Вышивка выскользнула из руки и мягкими сине-белыми волнами накрыла пол. — Нет, мон ами, вы еще далеко не старая. — незнакомец тяжело дышал, оторвавшись от ее губ после долгого и глубокого поцелуя. Бэтт нежно вырисовывала пальцами узоры на крепкой груди, опускаясь все ниже и с удовольствием отмечая реакцию мужчины. Каджое его слово прерывалось резким вздохом — эта женщина возбуждала его все больше и больше. — Вы... невероятная... женщина... Б-Бэтт... Она не задалась вопросом, откуда он знает ее имя — это было бы слишком банально. Да и вообще это ее не интересовало. Давно ее не называли невероятной женщиной таким голосом. И она забыла обо всем, целиком отдавшись во власть сильных мужских рук и нырнув в жаркий туман, в котором запомнила только одно: "Шпион... называй меня просто Шпион, ма шери..."