3. "Ошибаться - это по-человечески" (1/1)

Начало светать. Утро радостно встречало Федора Ивановича, щедро рассыпаясь перед ним солнечными бликами. Только зря оно хвасталось умением преображать серый асфальт в огненный ковер, незачем было подговаривать упрямого соловья обратить к биологу свою трель, - Дежкин оставался глух и безучастен. Город, давший временное пристанище столичному гостю, совсем не узнавал своего постояльца. Отчего руки его упрятаны глубоко в карманы, а ноги босы? Почему опущена голова? Может, что-то стряслось с его немногочисленными знакомыми? Стряхнув с себя сонливость, город пускается ощупывать принадлежащие ему дома, осматривать комнаты. Здесь, на третьем этаже серого дома живет Туманова Антонина Прокофьевна. Замечательная женщина, в прошлом – солистка оперетты. Красивая, состоятельная, только ноги совсем уже не ходят. Над Тумановой хлопочут две бабушки, она называет их ?золотые мои?. Бабушки помогают хозяйке привести себя в порядок, удивляются, кудахчут: ?Встала-то ни свет ни заря!?. Милые. Они и не знают, что сна не было в помине. А все тот гость. Приходил накануне. Как всегда - снег на голову. Улыбался, целовал руки, говорил сладко, да все косился на алмазную брошь, приколотую к блузке:?Был Бревешков, стал Краснов, Был Прохором, теперь ты - Ким. И спряталась твоя основа За оформлением таким?.Твердила про себя Туманова, повторяя незамысловатый Стишок Кондраткова. А все-таки не сумела отнять руки.?Сегодня дело будет сделано?, - бросил Альпинист напоследок. Туманова не сомневалась: ?Это он о Троллейбусе?.Иван Ильич уже давно не давал покоя жадному до славы Краснову. Он совершил непростительную вещь – сбежал у самопровозглашенного селекционера прямо из-под носа, да еще умудрился унести и спрятать под полу свое драгоценное наследство. Не пожелал делиться. Этот наглый прощелыга, бывший седелец, горе-преподаватель из дома на отшибе, оказался прозорливее всей дружной касьяновской братии. Так его растак. Взаимная симпатия у них со Стригалевым завязалась довольно - таки давно. В те еще времена, когда Иван Ильчич преподавал в институте, разрабатывая новый сорт. Краснов, унюхав прибыльное дело, начал промышлять воровством. Повадился ходить к генетику на участок. Крал наработки, сбывал Академику – так и вывозил. Наглый стал, вне всякой меры. Так раздухарился, что ягоды тянул прямо с подоконника. Однажды Стригалев не стерпел, соорудил нехитрый механизм (гвоздь да пружина), вживил в калитку. Как полез Краснов по ягоды, так гвоздь этот ему ладонь и пробил. Отвадил. С тех самых пор подлец и ходит меченый, а все, кому знать положено, точно знают, почем далась ему эта метка. - Дурное ты дело задумал, Ким. Оставь.- Ишь какая, дурное! Все по закону. Надо так. - Видеть тебя не хочу.- Это ты сейчас так говоришь, а как приду завтра, все равно примешь. А я знаешь, может, и прийти не захочу. Это еще решить надо. Ну, прощай, любимая.Туманова не плакала. Исключительно из гордости. Зато курить стала непомерно много. Стригалев, увидев, даже забеспокоился, просил бросить. Вот, прямо здесь сидел и двух дней не прошло. Ей и в глаза-то стыдно ему смотреть было после ареста, а он ничего: ?Дай, говорит, старушка, ручку свою беленькую, помиримся?.?А все-таки я перед тобой виновата, Ванюша. Очень, очень виновата?.А что здесь? За опытными полями института, среди высоких сосен стоят одинаковые кирпичные домики с мансардами – это дома профессоров и преподавателей. Здесь за массивной дубовой дверью тоже не спят. Академик Посошков отбросил в сторону печатную машинку (она не поспевает за ходом его мыслей), и терзает бумагу. Перо так и скачет, выписывая строчка за строчкой. Святозар Алексеевич давно не был так вдохновлен. Сейчас он одним рывком может уложить Академика на лопатки. И пусть единственное его оружие слово, в этой войне оно бьет хлеще баллисты. Не зря же студенты принесли ему почку березовой ветки, выкраденной у Рядно из-под носа, не зря доверили результаты эксперимента, поделились своими сомнениями. Есть еще в институте светлые умы! ?Ну, держись теперь византийский король Кассиан. Головы-то полетят…?Что движет этим человеком? Жажда справедливости, стыд, вина или желание искупить ошибки? Пожалуй, все вместе. Когда-то он прилюдно отрекся от классической биологии, сохранив при этом звание и работу (на радость кафедре). Испугался последствий и бежал, поджавши хвост. А позже наблюдал, как все те же ненасытные терзают его коллегу. В глубине души академик надеялся, что Стригалев поступится, но ошибся. Тот остался верен себе и своему делу. Тогда Посошков понял, что не один. Да и вряд ли был когда-либо одинок. Вот только люди, что с ним заодно, вовсе не бойцы, всего - лишь ученые. Тех, кто может противостоять системе -единицы. Что ж, теперь он брался это число помножить! А вот этот дом все обходят стороной. Даже солнце, едва озарив черепицу, тут же ныряет за стену, накрыв дом тяжелой тенью, которая так и будет нависать над ним вплоть до самого вечера, пока не рассеется в темноте. Стоит себе дом этот бочком к парку, смотрит окнами во двор. Три подъезда, пять этажей, и номер у него не самый замысловатый – шестьдесят два. Что происходит внутри? Первый этаж – бюро пропусков, (здесь кишмя кишит всякий люд), а выше - могила. Окна зашторены, расчерчены решетками и круглогодично заперты. Свет не включают. Нет-нет, да скользнет мимо неуловимая тень, выхваченная лампой, а больше ничего, пусто. Но это впечатление обманчиво, как и фасад шестьдесят второго, что пытается безуспешно затесаться в ряд жилых домов. Несмотря на поздний час в маленькой квадратной комнатке душно, здесь столпилось много людей. Трое сидят, один ходит, отбивая победную чечетку блестящим, как пол хромовыми сапогами. Туда-сюда, туда – сюда, с густой, зализанной назад шевелюрой, с черными, как смоль глазами. Скрестил руки за спиной, выставил отмеченную орденом грудь. Он что-то декламирует монотонным скрипучим голосом. Люди вокруг взрываются раскатистым смехом, сам он и ухом не ведет. Все глядит, высматривает с какой-бы стороны подступиться. Красочно разрисовали! Здесь рукоприкладство не поможет, шантаж – тоже. Это ничего, у МГБ иные методы. Об этом он тут же спешит сообщить одному из пристуствующих: высокому, спортивного телосложения блондину с манерными жестами. В ответ тот исступленно машет головой и, приложив к сердцу разбитую руку, просит простить его, ?дурачка неразумного?, чем вызывает новый приступ хохота. Даже тот, кто стоит отдельно ото всех, тот, кто, сам того не желая, собрал их здесь вместе, позволяет себе улыбнуться. Генерал разочарованно выдыхает и скалит зубы. Он по опыту знает: человека, способного ответить снисходительной улыбкой на издевку злейшего врага будет сложно обработать. Такие не срываются, не делают глупостей. ?Черт ты эдакий, найти бы к тебе ключик, отыскать рычажок?. А этот найдет, можете не сомневаться. О методах генерала знает каждый из присутствующих, но только одного они действительно пугают. И это вовсе не арестант, это тот, кто появился четвертым в маленькой душной комнатке: три звезды на погонах – полковник. Серьезный, сосредоточенный, среди присутствующих самый старший. Каждому годится в отцы, но предпочел бы родниться только с одним из них. Он ему, пожалуй, отец и есть: ?Прости, Ванюша, не успел я… ах, кабы смог!?.Слишком много упущенных возможностей и всего один человек, понесший груз чужих ошибок.Да, если бы Посошков встал на защиту Стригалева, если бы Туманова не посвятила Краснова в дела Кубла, если бы Свешников в тот злополучный день не затянулся папироской, которую и учуял Дежкин, если бы Федя... Ах, да, Феденька.Вот он уже добрался до своей квартиры. Проигнорировал соседа, не сразу попал ключом в замок, шагнул в пустую комнату, опустился на стул и, если бы мог, тотчас провалился сквозь землю. Дежкин не двигался. Казалось – уснул, даже дышал едва-едва. Но биолог не спал. В бодрости его заключался главный кошмар: не проснуться теперь, не забыться. И сколько бы он не просидел так, игнорируя ход часов, ничего не могло измениться. Лист сброшен, черта подведена все, что случилось – случилось взаправду. Необходимо было принять новые условия, смириться и начать решать уравнение заново, но он все никак не мог признать отрицательное число, сведшее на ноль все его чаяния. Сейчас Дежкин способен был сформулировать понятие судьбы. Имя ей – необратимость, а ему – глупец. И глупцу этому отведена главная роль, дано привилегированное право – право быть последним. Пять минут жизни, равные пяти годам агонии. Вот она, дорога, вымостившая ад благими намерениями тех, кто возомнил о себе черт знает что. Дежкин встает, прячет трясущиеся руки в подмышки и бегло осматривает комнату – не за что уцепиться. Точный механизм мысли не дает обманываться, не обнадеживает: "Дело дрянь" . Словно насмешка звучит веселая трель телефона. Ленивый, размазывающийся по скуле голос завершает ночной кошмар:- Что, сынок? Как после вчерашнего? Отсыпа-аа, - Академик неприлично долго зевает, - спишь еще, небось?Федор Иванович становится, уперев кулак в стол, поднимает голову и гремит прямо в трубку:- Нет, Кассиан Демианович! Бодр и весел. - М-да? – протягивает Академик после небольшой паузы. Флер и елей как-то разом улетучиваются из пережеванного трубкой голоса, из чего биолог делает вывод, что Рядно крайне недоволен ответом.- Это хорошо, хорошо. Провожать меня будешь. Сегодня в десять отжежаем-с, хотелось бы до этого с глазу на глаз. Тут у нас, Феденька, небольшая подвижка наметилась, впрочем, насколько знаю, ты осведомлен?- Вы про арест Стригалева? Дежкин выпаливает фразу быстро, чтобы не дрогнуть. - Знаю, конечно. Ассикритова можно поздравить.- Его одного?- Поспешили, зря вы так, Кассиан Демианович. Еще бы месяц - другой и наследство было бы у нас, сорт был бы передан в надлежащие руки! А теперь мы с вами, что та старуха у разбитого корыта: большие планы – неграмотное руководство.- И что же наследство? - Мелочь одна, ничего стоящего.Тишина потрескивает. Академик оттягивает намотанный на палец провод, грозясь вырвать его из трубки:- Ну, это мы еще обсудим. Жду.Биолог еще долго стоит, прижав трубку к уху. Гудки не успокаивают, они все больше напоминают набат: ?Беда, беда, беда?. Потом и те обрываются, захлебнувшись на полуслове. Дежкин медленно возвращает трубку на аппарат, но, передумав, снимает и кладет рядом. Еще один такой звонок и всей конспирации шляпа, он просто не выдержит. ?Ничего, ничего?. Федор Иванович осторожно опускается на кровать, заваливается на бок. Пирамида накрахмаленных подушек дрожит, пошатывается, но остается стоять. "Сколько сейчас?". Дежкин подтягивает к лицу налившуюся свинцом кисть, но глаза отказываются замечать часы. Они смотрят на стол, туда где, чуть проседая под натиском сквозняка, шевелятся страницы тетради, исписанной мелким круглым почерком. Вдруг у голоса, ободряюще поющего: ?Все будет хорошо? появляется оппонент, который заявляет с язвительностью истинного знатока: ?Наследство подразумевает наличие завещания. Вот, собственно, и оно?. Дежкин зажмуривается. Нечто холодное, удушающе-объемное медленно поднимается к горлу. Не продохнуть. ?Ничего, ничего, ничего?, - уговаривает себя Федор Ивнаович. Глаза, наконец, считывают информацию с часов - без четверти восемь, - и Дежкин дает им секунду передохнуть, стараясь не замечать картины, выжженной на черном полотне век: маленький человечек против беспощадной системы, многотонного самосвал. Лицо, полное невыразимого ужаса. Столкновение неизбежно. Дежкин резко садится на кровати:- Надо к Свешникову. Срочно к нему!Идет в ванну. А пока смывает с лица следы прошедшей ночи, окрашивая тонкую струйку воды в грязно – розовый, клятвенно обещает: ?Никакого самобичевания. Чтобы еще полжизни провести парализованным виной калекой? Позорное бездействие. Тебе есть, кого спасать и кого ненавидеть. Этого достаточно, чтобы самая дохлая гусеница начала шевелиться, так что - будь добр… ?Биолог поднимает голову к зеркалу, но встретившись взглядом с серыми глазами тут же отворачивается. Самое сложное – держать ответ перед этим вот гражданином и его чуткой совестью. - Свешников, - повторяет он и, уделив еще пару минут своему гардеробу, возвращается на улицу.***Этот дом обходят стороной. Все, кроме тех, кого успела коснуться рука, что выползает отсюда ночью и, подгоняя в хвост и в гриву серую Победу, стаскивает из уютных квартир в суровые кабинеты тех, кто вовремя не пожал хозяйскую лапу. Эти бегут сюда как миленькие.Теперь и Дежкин стоял под крышей угрюмого здания, над входом в которое золотым по черному значилось: ?Бюро пропусков?.- К полковнику Свешникову, пожалуйста. Дежкин Федор Иванович.- Вы вызваны? – отозвалось свежевыкрашенное окошко с широким подоконником.- Позвоните, он распорядится. - Паспорт.Федор Иванович подал паспорт в окно, которое, получив желаемое, захлопнулось, не оставив дальнейших указаний.?Скольких оно уже вот так зажевало?? - невольно подумалось Дежкину. Судя по толпе в коридоре - немало.Биолог отошел от окошка, постоял так еще минуту, заключил, что скорого возврата девицы не последует и сел на кушетку рядом с понурым мужчиной в черном пальто. Сосед его, при виде чужих ног, опустил голову еще ниже, почти до колен. Черные с проседью волосы свалились на лоб, закрыли виски. Лица его биолог не видел, говорить не хотел. Здесь все молчали. Исключение - маленький островок у окошка.- Ты, значит, Дежкин.Федор Иванович не сразу понял, что обращаются к нему. Сосед в черном так и не поднял головы, только чуть повернул ее в сторону, высвободив из-под волос блестящий глаз, полный живой ненависти.- Ну, что молчишь? Ты или не ты?Дежкин не ответил – было незачем, он минуту назад озвучил содержимое паспорта. Биолога волновало другое: где он мог видеть этого человека?- Еще кого-нибудь продавать пришел??Не понимаю?, - удивился Федор Иванович, но вместо этого ответил:- Я никого не продавал, – твердое, как камень, не терпящее возражений.- А моего сыночка? А Сашку-то как, за что?- Александр Александрович…?Вспомнил… вначале не признал, теперь вот вспомнил. Это же отец Саши Жукова, аспиранта Стригалева?. – Послушайте, Сашу продал другой, – Федор Иванович нехотя возвысил голос. Это подозрение остро кольнуло биолога под ребра.- И Сашу, и Лену и Стригалева…вместе с ним. Всех.- Что ты виляешь, что ты виляешь, сволочь? - Тут Жуков вскочил, заячья шапка свалилась на пол, - Ты, ты!- выплюнул он в лицо Дежкина, целясь в него дрожащим от ярости пальцем. – Ты еще получишь, собака. Ходи и оглядывайся, понял? Ходи и оглядывайся!Громадный кулак внезапно вылетел из зева рукава, угодив точно в место, куда только что указывал палец. Коридор вспыхнул, а затем медленно поплыл перед глазами Федора Ивановича. Однако второй кулак, был тут же пойман в тиски, перехваченный побелевшей рукой биолога.- Все, один раз засветил и хватит, - громко зашептал он, почти свистя от ярости. – Я и того не заслужил, но как отцу – прощаю. А ты лучше подумай, пошевели мозгами, поищи того, другого…вот для него кулак побереги. - Дежкин Федор Иванович, - выкрикнуло окошко, громко пристукнув дверцей.Гонг, соперники выпустили друг друга из рук и отошли к канатам. ?Ничего, ничего…? снова взялся уговаривать себя биолог. ?И это тоже ничего. Вывезем?.Дежкину выдали голубой листок с контрольным талоном. Бережно неся его впереди себя, он вышел на улицу, свернул за угол, зашел в третий подъезд. Путь ему преградило еще одно окошко. В его утробе, поглощенный изучением свежей газетки, сидел молодой солдат. Он молча оторвал контрольный талон и вернул пропуск владельцу. Федор Иванович поднялся на второй этаж, прошел по дугообразному коридору и остановился возле двери с номером 411. Постоял в нерешительности, припоминая, что конкретно хотел сообщить Свешникову, не считая просьбы связаться с генетиком, и постучал в дверь. Никто не предложил ему войти.- Ладно, - выдохнул Дежкин и, пожирая пространство очередного коридора широкими шагами, направился прямо в кабинет. За высокой дверью, обитой черной кожей, восседал Свешников. Увидев Дежкина, Полковник нахмурился, вышел из-за стола:- Что скажете, Федор Иванович? – он был неузнаваемо строг.- Михаил Порфирьевич, я бы хотел… что вы мне скажете?- Ничего утешительного. Для вас. И бегать к нам не стоит. Мы – исполнители закона.- Как же…- Так же! – гаркнул Свешников, теряя самообладание. Дежкин понял: ?Какая глупость! Не надо было приходить. Опрометчиво?.Приняв молчание биолога за своевременную капитуляции и очевидное ?взятие себя в руки?, Свешников успокоился:- Вот так-то. Что это у вас, дорогой, под глазом?- Ошиблись адресом.- Неплохо зацепили, даже, кажется, немного рассекли…- Товарищ полковник, - Сейчас Дежкина интересовало совершенно другое. Он попробовал сформулировать как можно безобиднее:- Товарищ полковник, по долгу руководителя лаборатории я интересуюсь судьбой бывших коллег. Вправе я поставить такой вопрос?- Ваше право… Ваше. Что ж, с ними поступят по закону.Свешников скупо улыбнулся, а Дежкин понял, что бледнеет.- Вот, собственно все, что я могу вам сообщить. Немного, верно?- Да, почти ничего.- Остальное позднее. По официальным каналам. К сожалению, я занят, не будете ли вы так любезны…- Конечно, - очнулся биолог. – Конечно.Дежкин подал Свешникову пропуск, тот расписался в нем, показал, где поставить печать: ?Там, там, внизу?. Кинул быструю полуулыбку и удалился. Дежкин понял и, не обременяя боле своим присутствием стен шестьдесят второго, покрытого многослойной красой уныния, вышел на улицу.***Весь день Федор Иванович провел в делах, пересаживая сеянцы картофеля в горшки.Вместе с биологом работала пара лаборантов, избегавших смотреть ему в лицо. Все двигались молча, убито. Подносили ящики, меняли бирки, заполняли графы в журнале. В начале восьмого Федор Иванович прервал все вялотекущие процессы: ?Хватит на сегодня?, и оранжерея опустела. Погасив свет и оставив ключи на попечение сторожу Дежкин вышел из учхоза. На улице стояла холодная весенняя ночь. Густые облака тяжело перекатывались через пухлый диск луны. Ветер набрасывался на деревья, а устав терзать изглоданные макушки, переключался на пальто Дежкина, которое тут же бралось отмахиваться от нападающего полами. Как только биолог вышел из учхоза и затворил за собой калитку, ноги понесли его к дому ?который все обходят стороной?.Два окна второго этажа все еще зорко следили за улицей, бросая бледно-желтые пятна на асфальт. Дежкин не торопился, у него в запасе был, по крайней мере, час. Он сошел с тротуара, прислонился к клену, наспех измазанного белой краской, и стал ждать. Вскоре, устало вздохнув, дом прикрыл тяжелые веки и исторгнул на свежий воздух тех, кто был волен идти куда захочет. Из дверей вышел Свешников. Дежкин подождал, пока тот пройдет квартал, затем быстро нагнал и зашагал с Полковником в ногу.- Сложное у нас с вами объяснение получается, запоздалое…- Никогда не поздно, Федор Иванович, - выдохнул Свешников. – И все-таки, что это было сегодня? Что за нападение? Итак все идет хуже некуда, а тут еще вы… кричите, ругаетесь. Разве можно? Хотите чтоб и меня того… Я вам, поверьте, здесь еще пригожусь.- Говорите, совсем все плохо?Полковник нетерпеливо выдохнул, смерив Дежкина взглядом опытного врачевателя. Он вполне понимал, что все предостережения, прописанные персоне биолога, не будет приняты к ближайшему рассмотрению, но стоило попытать счастье еще раз:- Был у нас с Ассикритовым разговор. Про то, что он вас узнал – говорить не стану, это и без того ясно. В общем, привели к нему Ивана Ильича. Мне понравилось, он был спокоен. Ох, Федор Иванович, не знаю как дальше. Тут ему, бедняге, хоть молока давать будут. А что в лагере? Чья забота? Загнется ведь, и года не пройдет.- Ну и что нам делать? – взорвался биолог. Он с таким трудом совладал с собой, а теперь вот снова чувствовал… слабеют ноги. - Не знаю. Физических возможностей нет. Вы ведь тоже, с некоторых пор, находитесь у нас в сфере. Глаз всегда открыт. Если и можно выручить всех, так только через вашу деятельность. Через ваши картошки. Вот если появится чудесный сорт, прогремевший на весь мир, если станет известно, что автор его – Стригалев… Делайте, что-нибудь, дорогой. Только вы можете.- А если еще что-нибудь… Сталину написать?Полковник засмеялся.- Не ожидал, Федор Иванович. Мне даже слышать неловко. При таком раскладе вы немедленно будете отданы в лапы Касьяну, а затем и нам. Нет, здесь только вы и ваши картошки.Они уже подошли к мосту, Дежкин молчал.- Так вот…потаращился, значит, генерал на нашего Ивана Ильича, отошел, недовольный, несолоно хлебавши, и говорит: ?Ваш друг, он, по-моему, бросился за вас драться… столько отчаяния?. ?Если бы друг!? - кинул ему Иван Ильич. Заметьте, как он вас спасает! Как будто поймал вашу мысль. ?Понятное дело, - говорит, - есть от чего отчаиваться. Я же не успел ему наследство передать. Столько тонких подходов нагромоздили… Черт с вами со всеми, но такого хорошего человека пригнуть к земле! Такими погаными делами заставить заниматься. Я даже решил уже всю свою методику передать, только б оставили псовую эту охоту вашу. Я же любил его, невзирая на коренные научные расхождения. А теперь все, пусть Дежкин ищет других учителей. Ни мне, ни вам, как говорится?. Что с вами, Федор Иванович?Биолог, бледнеющий по мере повествования, встал как вкопанный, вжал голову в плечи. Над воротником остались одни глаза, переставшие замечать что-либо вокруг. - Ну-ну, что? - Тронул Полковник его плечо.- Пожалуйста, Святозар Алексеевич, - зашевелился биолог, - Христом богом прошу, передайте ему ...Дежкин схватил руку Полковника, вложил в ладонь свернутый вчетверо лист, величиной с абрикосовую косточку.- Записка? Да вы из ума выжили? А как найдут, что делать станете? Рядом сядете, вот что. Думаете, Стригалев рад будет? Так вас отбивал, а тут вот эта нелепость. Да ни в жизнь! Полковник расковырял носком ближайшую клумбу и тут же захоронил в ней слова, которые с такой тщательностью подбирал биолог. Дежкин застенал, схватился обеими руками за воротник Полковника.- Он ведь думает, что это я, понимаете? Свешников однозначно не понимал.- Да с чего вы это взяли? Он верит. Верит вам безоговорочно.- То-то и оно! Это-то и страшно! Поймите же меня… Лена верила, Сашка, он тоже, но оба… что я их. Ай, слушайте, слушайте, не перебивайте! Знаете ли вы, что они, охотнички эти, собаки, нагрянули аккурат после того, как я на собрании Кубла появился? Меня туда не приглашали, я сам их нашел, Лену выследил. Вот она и заподозрила, не могла не заподозрить. И про Сашу я в курсе был… пробирки эти. Я все видел. А вчера! Стригалев из-за меня подставился. Он ведь изначально по-вашему должен был поступить, это я уговорил его уходить дорогой, погнал прямо к ним в лапы. Вдруг и он теперь... Нет, я не вынесу этого. Пусть не уверенность, одна только тень сомнения и я погиб. Свешников вскинул кустистые брови, из-под тяжелых век понимающе смотрели водянистые глаза.- Я ничего не могу, простите.- Вы можете! Передайте...- Говорю же – нет. Никаких записок! Этот клочок бумаги – все равно, что явка с повинной, прямое доказательство…- Ладно, пусть не записка, я... я, - Дежкин начал лихорадочно прощупывать карманы, бросился к портфелю: тетрадь, колбы, пара инструментов - одним словом ничего. Вдруг его осенило. Дежкин схватился за ланцет, одним широким жестом смахнул с пальто верхнюю пуговицу, все тем же лезвием, еще недавно орудовавшем над стеблем, вывел на внутренней стороне пуговицы три глубокие линии.- Передайте...- Пуговицу?- Обещание. Вот срок - три года. Я успею. Обещаю успеть. Костьми лягу, но сделаю. Это и передайте. Больше ничего не нужно, сделайте для меня хотя бы это.- Хорошо, Федор Иванович, - смягчился Свешников, перекладывая пуговицу к себе в карман, - но только так. И вот еще что: пока нам видеться не стоит. Если что изменится – я дам знать. Но это вряд ли, особо не надейтесь, буду ждать вестей от вас. До свидания. И, чувственно пожав руку биолога, Полковник удалился.