2."O, sancta simplicitas" (1/1)

День, призванный искоренять буйства ночи, медленно наводит порядок. Подушки возвращаются на кровать, заполняя пустоты, образовавшиеся на месте генетика. Брюки, найденные под кроватью, мстительно улыбаются, кривясь мятыми складками с ног Стригалева. Генетик встает, качнувшись, замирает, привыкая к вертикали, оборачивается через плечо, рассматривая фигуру, чернеющую на белоснежном фоне перины. Напрасно Дежкин старается поймать ищущий его внимания взгляд - полумрак не подпускает к лицу. Тень, призраком передвигающаяся в пространстве полупустой комнаты, бесшумно пробирается к занавескам. На секунду Стригалев теряется на их фоне, но тут же показывается снова, выхваченный из темноты яркостью дневного света. Солнце ослепляет генетика. Эта выходка задерживает, но едва ли на секунду. Все уже почти готово. Раздувшаяся до треска сумка становится у двери, распираемая важностью избранного хозяином попутчика и курткой, наспех воткнутой поверх продуктов. Дежкин с тоской наблюдает это перемещение, нервно пощипывая край пододеяльника. Он не может остановить сборы, но никто не запрещает надеяться, что Стригалев чего-то не найдет.- Ай, да оставь ты это, - генетик взялся сгребать со стола посуду. - Я все приберу…Застигнутый врасплох Стригалев тут же бросает начатое, садится на корточки у кровати, косолапо водрузив одну ступню на другую, констатирует:- Проснулся, значит.Дежкин молчит, не сводя глаз с сумки.- Уже нужно идти?Улыбка, только что расцветшая на лице генетика черствеет, поддергивается, оголив сжатые зубы. Стригалев коротко кивает и тут же роняет голову на сцепленные поверх коленей пальцы.Конечно, ему нужно идти. Жизнь Контумакса на кону - этого хрупкого растения, ставшего залогом их будущего. Только он, дикарь, прирученный ласковой рукой генетика, названный упрямым за способность расправлять листья, обожженные инеем, может спасти их от верной гибели. Стригалев знает это, а все-таки не может озвучить причину ухода. Слишком уж кажется она мелкой в масштабе произошедших событий.Дежкин тоже все понимает, тем не менее, упрямо мотает головой. Потом вдруг соглашается, но с неохотой. Как ребенок, пытающегося вести себя по-взрослому:- Знаю, что нужно. Иди.Биолог переворачивается на бок, откатывается к стене. Стригалев тут же пристраивается рядом, отбросив к нему на ноги сползшее одеяло.- Мне надо еще к себе заглянуть, уладить дела, забрать кое-что. Теперь уже темнеет поздно… встретимся на месте в два. К дому надо пройти по трубе. Обувь сними обязательно – гремит. Труба, она там, у края на весу почти… упирается в ежевику. Как пройдешь до конца – ныряй под нее, вниз. Там сплошные колючки, рогульку возьми. Есть? Хорошо. Как пройдешь метра три-четыре назад, упрешься в канавку. Это перпендикуляр. Прямо в огород приведет. Там я буду ждать тебя, дальше пойдем вместе. Дежкин молчал, не подтверждая, что принял условия их последнего свидания. По совести, прощаться надо было уже сейчас, пока есть время. Но биолог упрямо отказывался отрывать от себя эту часть – за одну только ночь она намертво приросла к нему, образовав прочное сочленение. Так чувствует себя мать, вынужденная передать новорожденного на чужое попечение? Нет, конечно, это не совсем верно, он ведь не создавал жизнь… зато сумел поддержать ее в момент угасания – что тоже немало. Теперь биолог с гордостью создателя мог лицезреть свой триумф: человека, вчера еще готового сдаться, а теперь – всерьез обеспокоенного своим будущим. Он точно знал, что вселил в генетика веру, придал сил, чтобы тот смог продолжить свой тернистый путь ... не знал он, пожалуй, одного: как теперь отпустить его за порог? Дежкин понимал, что упрямое желание оставить Стригалева рядом было в корне неправильным, глупым. Он просто не мог брать на себя подобную ответственность, ведь единственным аргументом, действующим на его стороне, было: ?Я хочу?. Но собственного желания мало, а во всем остальном Федор Иванович оставался бессилен. В данный момент Дежкин мог бещать только одно: сделать все, что в его силах, чтобы отвести нависшую над генетиком беду. Но на это требовалось время: ?Три года, может пять лет?. ?Вот как? Дали подержать в руках, ощутить упоение счастья, теперь требуют отдать. А самое ужасное - я сам, по собственной воле должен отказаться...?- Федя, пойми, мне нужно идти. Если я останусь… и тебе небо покажется в клеточку. Ни к чему губить себя. Ненужная жертва. Обещай, что не будешь делать глупостей. Если придется – топчи меня, бей не жалея, лучше от твоей руки… а я буду спокоен. Постарайся обеспечить себе устойчивое положение возле Академика. Знаю, твой авторитет пошатнулся – восстанови. Безопаснее всего скрываться на виду… Федя, слушаешь? Ну что же ты? Без ножа ведь режешь. Думаешь, легко мне? Неправда. Биолог не шелохнулся.- Все, пора мне, прости.Дежкин тут же сел на кровати:- Стой, разве уже попрощались?Стригалев, не успев сделать и шага, вернулся на место. Дежкин поймал обе руки, поочередно бросившиеся к нему, собрал, сложил себе на колени.- Ночью в два. Труба, под ней – канава. Там и встретимся, - отчитал он. - Лучше скажи: куда ты затем?- Не скажу. Сам не знаю. Сяду на поезд, а уж куда увезет … страна-то она большая. Ты не провожай. Неважно куда я отправлюсь, ты об этом знать не должен. Во-первых, нечего будет выпытывать, во-вторых, не возникнет соблазн отправится следом. Подожди немного. Недель через пять пришлю весточку. Не прямо тебе, Тумановой. У нее вряд ли догадаются искать. Там и Контумакс схорони.- У Тумановой? Знаешь ведь, я и сам люблю эту святую женщину, но Туманова… это она ведь сосватала тебе Краснова? По ее рекомендации в кубло… А ты и принял. Как ты мог его принять? Если бы не он, если бы не эта сволочь...- Ты ее не ругай, знаешь, как оно бывает? Краснов власть над ней имеет, а она, бедная, и рада бы от него отвязаться, а уже не может. А что до меня – я, Федя, и Касьяна бы принял, если б тот так натурально жажду истины изображал. Верю пока людям, не разочаровался в роде человеческом. - Убил бы его.- Оставь! - загремел Стригалев, крепко тряхнув Дежкина за плечи. - С ним и без нас сочтутся, уж поверь. Чего еще не хватало?- Несправедливо это, нечестно, - повысил голос биолог. - Мне ведь за тебя горестно, понимаешь? За что они так с тобой?Стригалев только пожал плечами.- Ну их, брось…- Да как же бросить? Генетик встал с корточек, тяжело опустился на край кровати, нахмурился. - Просто, Федь. Очень просто. Возьми и брось. Я уже давно все понял, приладился, больше не трогает… и ты должен. Это переждать надо, перетерпеть. Потом легче будет. Вот нехитрая философия: ждать и надеяться. А там глянем, как оно выйдет. Сочтемся. Дежкин не говорил. Обида сдавила горло. Биолог отвернулся, заморгал, перехватив у века скупую каплю, (пока еще он мог позволить себе подобную слабость), и тут же упрятал ее в ладонь.- Что же, совсем у них сердца нет?Стригалев усмехнулся, наградив друга легкой полуулыбкой.- Сердца нет, одна идея. Ты уж прости им. Это, Федя, несчастные люди… Тут он широко раскинул свои руки, крепко обняв Дежкина. Биолог своих не поднял, только упокоил голову у Стригалева на плече, отсчитал себе минутку:- Так ты никогда не уйдешь.Стригалеву пришлось сделать над собой долгое, колоссальное усилие, чтобы разжать пальцы. На все остальное потребовалось меньше секунды. Дежкин и не заметил, как генетик исчез в проеме двери. Так и ушел - не обернувшись. Биолог совсем не хотел провожать - тяжело это, но не высидел и минуты, тут же бросился к окну. Вот он! Несется вперед размашистым шагом. Действительно троллейбус. Прямо так же: по проложенным рельсам, намеченным маршрутом, стремительно, и не оглядываясь по сторонам. Попробуй, кто встань на пути – снесет. Федор Иванович вдруг понял, что ни за что не сумел бы угнаться за генетиком. И дело вовсе не в прыти. Он на шаг обгонял свое время, видел дальше всех, верил и твердо следовал за своей верой. Теперь и Дежкин верил. Но средоточием его веры не было что-то эфемерное, недостижимое, его идолом стал человек из плоти и крови, обещавший облагодетельствовать целую страну, а любить - его одного.- Мне с тобой нельзя, говоришь? Мне без тебя нельзя. ***- Да, слушаю вас.С некоторых пор Федор Иванович стал истово ненавидеть свой телефон - злосчастный канал связи, который пренебрег своими прямыми обязанностями и теперь только и делал, что в одностороннем порядке сообщал дурные вести.- Не тарахти. Рая, помедленнее, ничего не разберу... что случилось?С той стороны на Дежкина нападал ректорат:- Федор Иванович, тут такое! Вас ищут.- Сегодня лекций нет, я в учхозе. Зачем ищут? - Лекции? Ой, Федор Иванович, какие тут лекции? Занятий нет, выходной объявлен, весь институт собирается слушать сообщение Академика. Он вас и ищет.Дежкин онемел, но спохватившись, затараторил прямо в трубку, стараясь добавить к тону каплю радости и море энтузиазма. Тут же, попутно, попытался вспомнить, не была ли пауза губительно затянутой:- Касьян Демианович приехал? Как так? Когда? - Касьян Демианович вчера приехали-с. Из Москвы, - Рая довольно замурлыкала, растягивая по гласным ненавистное Дежкиным имя. Она не заметила. - Радость такая! Его к нам учительница одна пригласила. Ее ребята во время похода нашли березу, а на ней - ветка серой ольхи. Сама выросла, никакой прививки! ?Как же, сама выросла. Черта с два?,- выругался про себя биолог.- Радость ведь какая, а, Федор Иванович? Академик наш так и пляшет, ветку в сейф запрятал - слишком много желающих поглядеть... Так вы придете?- Выхожу немедленно, - обещал Дежкин, бросив трубку на пружины. Среди паломников он должен был оказаться первым. Появившись на пороге института, Дежкин выглядел в достаточной мере взволнованным и запыхавшимся: времени хватило только на то, чтобы умыться и договориться с человеком по ту сторону зеркала о введении военного положения, запрещающегося мягкотелость, а так же разрешающего попиартельство собственной чести. Теперь по коридору вышагивал Дежкин, нацепивший на каменное лицо подобие снисходительной улыбки сведущего ученого: так, по его мнению, должен был выглядеть человек, готовый привести главный аргумент в извечном споре с люто ненавидимыми им вейсманистами. Он без труда вписался в общий поток жаждущих торжества лженауки и, не раздумывая, сжег бы сейчас каждый из учебников классической биологии. Да он бы и Академику в ножки поклонился, лично засвидетельствовал свое почтение Саулу, он бы стал шутом, балагурщиком, идиотом - лишь бы те, умасленные приемом и дифирамбами забыли про Стригалева и убрались из города до заката солнца! Только раз сквозь нарощенную на тело скорлупу пробился вопящий о несправедливости Дежкин, когда впереди выплыла, закачалась, завертела светлой, барашком завитой головой фигура Альпиниста.Что-то внутри биолога взорвалось, поднялось к горлу, зашипело на губах:?Сволочь!?. В уме была сформулирована пара необходимых для встречи с Академиком фраз, но слов для, якобы выпущенного из-под надзора Краснова, добровольно пойманного и фиктивно страдавшего за все кубло, не нашлось.Поняв, что близок к провалу, Федор Иванович притормозил перед дверями аудитории, методично подтянул галстук, оправил пиджак, выдохнул, пропустив Краснова вперед, только после шагнул следом.Снова этот зал. Дежкин попытался пробраться внутрь, но уже на пороге его остановил голос Академика: ?Куда? Стой-ка…?Вот он: неглаженная рубашка все тот же галстук - в косую полоску. Снял шапку, под нею - гряда седеющих волос. Посасывающие, чмокающие губы расползлись над желтоватыми зубами. Грузная походка враскачку. Секунда, и тонкие пальцы Дежкина оказываются заграбастаны в медвежью лапу Академика.- Ну, здравствуй, сынок. Чем эт ты так занят, что и тятьку не удосужился встретить?- Да я вот…- Да ты, ты. Молчи уже. Не дорос, чтобы говорить. Вытри молочко с губочек, встань рядышком и слушай внимательно... сегодня не день, а праздник. Строго: - После все обговорим.Федор Иванович почувствовал знакомые еще с фронта собранность и готовность к встрече артиллерийского налета. Сбоку послышалось довольное фырканье. Дежкин не обернулся, он знал, кому принадлежит проявление этой крайней степени удовольствия - "карликовому самцу" Брюзжаку. Мелкой, злющей собаке. Глупой, а, следовательно - самой опасной в стае, потребляющей пищу с руки Академика. ?Саул тут неспроста. Академик - нехорошо, Саул - уже плохо. Здесь, стало быть, дело не только в ветке, должно быть, что-то касаемо меня... Что же? Наследство? С наследством все в порядке. О том, что Стригалев был у меня, он знать не может, а вот экспертиза... Ассикритов, значит, доложил. Цепко вцепился, гадина, теперь не отпустит. Ладно уж, попробуем разобраться?.Тем временем зал принял в себя последних слушателей и притих.- Вы пришли, товарищи, в сельское хозяйство. В биологию. Это живая природа! Иметь дело с ней - нужен талант, - чеканились в тишине резкие носовые звуки: слова Академика. - Талантливого парня я чувствую за версту и поднимаю, - тут он обернулся в сторону биолога, тот машинально отвесил ему легкий поклон, - знаю, мальчик, получится у тебя! Только делай, как батька говорит. Биология, это ведь не абы что, это особенное дело, считай колдовство, не чистая наука - вдохновение.Академик подошел к стене, аккуратно вывел на доске тему собрания: "Диалектический метод". Тут он посмотрел на свои руки, выпачканные мелом, застыл, решая задачу как быть. Ректор даже заерзал на своем месте.- Полагается класть к доске губку, - сказал Академик, и, обреченно вздохнув, двумя пальцами потащил из кармана платок.Дежкин почти наверняка знал, что произойдет в следующую секунду, и, тем не менее, содрогнулся от омерзения, увидев, как из длинного, пестрого жгута посыпалась на пол земля.Академик замер, просиял.- Хо-хо! Это ж я лазил сегодня по грядкам! В учхозе! Это все она, матушка земля, в карманы ко мне норовит забраться, - он умиленно покачал головой.Федор Иванович оглядывался вокруг, останавливая повеселевшие глаза на лицах слушателей. ?Варичев не додумался положить губку к доске? Вот те на! - хохотала его душа, - ?Как так? Знал ведь, что важный гость прибудет, станет писать... ну, просто водевиль!?. Что-то происходило с ним. Отошла еще одна мутноватая штора, и ясный свет с новой четкостью предъявил ему всех людей, которых он, казалось, так хорошо знал. ?Где же я раньше был? Почему сомневался, отчего прислушивался к премудростям этого сволочного сельского грамотея? Понял ведь, с первого взгляда понял, что Стригалев - человек. Так почему же не распознал в Академике змею? Что ж, держись у меня теперь, грамотей?.Веселые аплодисменты вспорхнули и слились в одобрительный ропот. ?А эти вот "юные умы"? Купились, повелись, продадутся. От них помощи не жди - охотнее потопят?, - заключил Дежкин. Он и не подозревал даже, насколько был прав. В этот день пришлось биологу лихо нахлебаться.- Вы, ребятки, вопросы, прежде вопросы мне задавайте. Аплодисментов я за свою жизнь наслушался. Вопросов не хватает, - отечески улыбнулся Касьян. - Давайте же, смелее...Смелых не нашлось. Федор Иванович облегченно вздохнул, но тут же напрягся, завидев, как по залу, перескакивая из рук в руки, движется к Академику записка.- Давайте, давайте сюда! Живей! - торопил Касьян, - Ну-ка, что тут... ого! Да тут целое сочинение. Академик развернул лист, подошел ближе к окну, достал большие очки в квадратной черной оправе и принялся читать:- Дорогой Кассиан Демианович, хм… так-так, - повертел в руке объемную записку, - кто это писал?В глубине зала кто-то поднялся. Зазвучал тонкий девичий голос, при звуке которого Дежкин похолодел.- Писала я... - заявила девушка.- Молодец. Много написала. А теперь иди сюда, милая, и сама почитай. Почерк мелковат, не разберу...По проходу быстро застучали каблучки. Да, она. Впервые эту девушку Федор Иванович встретил в компании студенток, наперебой терзающих имя несчастного Саши Жукова - ныне пойманного Ассикритовым с поличным. Вот эта вот, красивая маленькая девочка с серьезным лицом, крепко сжав свои маленькие кулачки, трясла головой и требовала: ?Гнать, гнать его надо из комсомола?. Студентка четвертого курса, отличница Женя Бабич. Когда-то он принимал у ее курса зачет и привел некий неоспоримый факт из известного ей материала, затем попросил объяснить этот факт с точки зрения мичуринского учения. Она, естественно, тут же сбилась, ведь ей приходилось подтверждать правоту монаха Менделя. Как отличница, она не могла позволить себе эту запинку и, если только Федору Ивановичу не показалось, возненавидела его за это. Задавать такие вопросы студентке - страшный, неоправданный риск. Сам черт дерную тогда сбить с нее спесь таким образом. Он и сам не знал, что взыграло в нем тогда, а теперь вынужден был платил за собственную глупость.- Как тебя зовут, девочка?- Женя Бабич, - ответила та с вызовом.- Ну что же, читай, что ты мне тут пишешь, Женя... Женя Бабич. Студентка взяла в руки лист. Улыбнулась Академику, вскинула черную голову, поделенную пробором на две косы-половинки, чтобы засвидетельствовать свое почтение сокурсникам, и начала рыть Дежкину могилу. Медленно, но верно:- Дорогой Кассиан Демианович, на протяжении четырех лет, что учусь в институте, я с особенным интересом занимаюсь проблемами видообразования. В первый год мы с подругой все свободное время проводили в учхозе, за переделкой яровых пшениц в озимые. Даже завели свою деляночку. Мы упорно работали и уже в следующем году получили наследственно озимые растения. Это было удивительно!Академик кивал, довольно любуясь девушкой.- Однако мы заметили, что те яровые, что высеивались под зиму и после такого посева перезимовывали - цвели иначе. В книгах сказано, что так бывает, так как летом кругом цветут другие злаки и летает масса пыльцы... наверняка и на рыльца наших пшениц попадала чужая пыльца. Происходило перекрестное опыление! И мы уже не могли сказать с полной уверенностью, что перед нами в результате: переделанное растение, как результат промораживания, или же это плод беспорядочного опыления чужим сортом, с последующим, - девушка чуть притихла, - менделеевским расщеплением...Академик слушал так же внимательно, но уже без улыбки.- Мы тогда решили надеть на растения бумажные изоляторы, чтобы закрыть доступ чужой пыльце. Так вот, уцелевшие после зимы растения выколосились, а когда мы посеяли полученные семена следующей весной, никакой переделки не вышло. Я подумала: что же это такое? – громко говорила Женя, – прав, значит, Мендель? И испугалась... Менделя я, Кассиан Демианович, читала, но только чтобы знать, - повинилась докладчица. - … он только ввел меня в еще большее заблуждение. В итоге я поняла, что без вас не смогу решить этот вопрос. Особенно после того как на зачете... меня спросил об этом же опыте преподаватель. Он, верно, видел нашу деляночку... подпольную - хихикнула студентка. - Спросил как раз об этом. Какова цель эксперимента и к чему он в итоге приводит. А вывод напрашивался... нехороший. И я не смогла его озвучить. Я не ответила на вопрос, а когда попросила преподавателя объяснить, он сказал, что это не студенческий уровень.- Ушел от ответа, значит, - кивнул Академик. – Что ж, продолжай. В зале наступила страшная тишина. Говорила одна Бабич, но Дежкин уже не слушал. Чувствуя, что надвигается беда, Федор Иванович запустил пальцы в волосы, сжал лоб:?Ну, здравствуй, дорогая инквизиция. Теперь за мной??.На лицах студентов, только что встречавших его приветствием, читалось неодобрение. Дежкин понял: он дал себе волю, открылся, выставил себя напоказ. Они уже считают его виновным, а ведь обвинитель еще даже не закончил своего слова. Обвинитель! Студентка, читающая по бумажке, девочка, уничтожающая из добрых побуждений. Знает ли она что делает? Знала ли та женщина, что подкладывала к ногам Яна Гуса охапку дров, ( снисходительно названная за это "святой простотой"), что и для чего делает? Конечно, знала. Только вот от того, что костер приговоренного к смерти горел жарче, и мучился грешник, быть может, на толику больше, на ней самой грехов не поубавилось. Так и эта девочка: сейчас она переложит груз своих сомнений на зал, потребует убедить ее в ошибочности суждений, виновато склонит голову под упреками в неверности и уйдет прочь - отмытая и прощенная. А когда она уйдет, всем этим людям найдется что сказать. Каждый понесет к ногам биолога по охапке сухого хвороста, а Академик, в страхе отшатнувшись от своего пасынка, подложит вдвое больше. ?И тогда я погиб. И я, и он, и Контумакс. Все пропало, только если...??Приспосабливаемость - не трусость?.?Надо врать. Стригалев уже пробовал убеждать, быть честным - не сработало. Поступать по совести, оно, может, и правильно, но не здесь, не с этими людьми. Через пару-тройку лет, когда из них будет изгнан дух идеи, страх неподчинения – может быть, но не сейчас. А вот фальшь, иезуитство и подлый расчет - это может сработать?.- Кто же этот смельчак?- Федор Иванович Дежкин...-Гм, интересно, очень интересно. И что же он тебе поставил за знания, которых ты испугалась, милая?- Отлично. Это-то и ужасно! Он заставил меня прийти к ошибочным выводам, и, как мне кажется, поощрил это заблуждение завышенной оценкой...Сам того не замечая, Дежкин улыбался. Он вальяжно переваливался с ноги на ногу, в нетерпении перебирал пальцами галстук, кивал невпопад, пару раз вскидывал голову с распахнутыми губами, готовый ответить, но снова возвращался к галстуку и пальцам - докладчица не переставала говорить. - Нашему уважаемому Федору Ивановичу не терпится развеять ваши сомнения, - загундосил Академик. Он долго за ним наблюдал. Дежкин это чувствовал и с усилием подавлял дрожь в пальцах. - Верно, Федор Иванович?- Все верно, Касьян Демианович, - засмеялся Дежкин. Несколько нервно, но это, пожалуй, можно было списать на нетерпение. Он тут же оттолкнулся от стены и весело зашагал на сцену. - Что ж ты, дружок, оставил без ответа такой важный вопрос? - ласково пропел Академик, - в зобу дыхание сперло? Зачем тогда спрашивать полез? Что от девушки узнать хотел?Брузжак и Краснов, почувствовал сходный дух торжества, выпрямились, приосанились, подались вперед, с удовольствием слизывая со лба биолога выступившие капли холодного пота.?Облезете, шакалы. Выстою?.Дежкин мягко посмотрел на девушку, та поспешила отвернуться. Вдруг Федор Иванович понял, что смотрит так же, как глядел когда-то на него молодой геолог, прощая честный донос. ?Прячешь глаза - уже хорошо. Может, и ты уйдешь отсюда с царапиной непрощенного долга. Что же? Неси. От этого человеком станешь?.- Кассиан Демианович! Это ведь детский вопрос! - Поясни. Дежкин заговорил, сам не зная о чем, просто нельзя уже было молчать:- Часто ли граб порождает лещину? Пока известен только один случай. Часто ли сосна порождает елку? Тоже явление редкое, но вполне реальное. Таким образом, любой естествоиспытатель должен прийти к выводу... что частота подобных скачков в природе весьма невелика... зато стабильна. Мы еще не рассматривали эту сторону явления... но я полагаю, что здесь можно вывести закон... закон и даже численный коэффициент, применимый ко всему растительному миру. Дежкин осторожно взглянул на Касьяна. Мысль была запущена, догадка принята. Академик следовал за ней, готовый согласиться с только что выдуманными фактами. Дежкину полегчало.- Так вот... почему же порождения яровыми злаками озимых происходят ежегодно, сотнями, только у нас в учхозе? Да потому все, что подлинное и притом нечастые случаи порождения у злаков происходят на загрязняющем эксперимент фоне случайных опылений… что и заметила Женя Бабич, заметила, надо сказать, весьма вовремя. Это называется... это называется загрязняющий фон контаминацией. Я считаю, что применение изоляторов нужно ввести в повседневную практику.Дежкин чувствовал: удалось уйти от удара. Напряжение спало, зал одобрительно загудел. Академик шевелил губами, пытаясь запомнить иностранное слово. Он будет выводить закон!- Так ты считаешь нечасто, но стабильно? Закон, говоришь? Что ж, ты прав, полагаю. Ай, Федя, молодец. Ишь, мало того, что зубастый, так еще и башковитый. Ты прав, прав! Со злаками мы работаем нечисто. И эта стабильность порождений подтверждает великую роль среды как образователя форм. Среды, а не наследственности!Академик взлетел на кафедру.- Формообразующая роль среды. Вот и настал час, господа! Тут мне в субботу позвонили… Дальше все было как в тумане. Мимо проплывали пионеры, трубящие в горн, ветка березы кочевала из рук в руки, аплодисменты рассыпались по залу, студенты взрывались дружным хохотом, отзываясь на обильные шутки повеселевшего Касьяна. Академик был горд, красноречив, а воображаемым морганистам - вейсманистам даже поддал ногой под зад. На том и распрощался с разгоряченной аудиторией, наказав Дежкину быть в кабинете ректора через час. Ноги совсем не держали Федора Ивановича. Уйдя за кулисы, он бросился на клеенчатый диван, содрогнувшись крупной дрожью. Казалось, тонкая створка отгородила его от беды, и об эту шаткую стену разбилась несшаяся за ним стая, обломав когти, затупив клювья. - Господи, уехать бы от всего этого вместе с тобой. Куда угодно... лишь бы уехать. Господи.Желание скрыться от надвигающейся катастрофы было понятным, но не свойственным этому человеку. Дежкин привык встречать трудности лицом к лицу:- Отставить, - приказал себе биолог. Выпрямился, разгладил пиджак, зачесал назад непослушные волосы, - спектакль еще не окончен. А спектакль действительно продолжался. Только действие его перенеслось в кабинет Варичева и приняло более фамильярный оттенок. Охмелевший Академик усадил Дежкина по правую руку и все тряс его за плечо, шипя сквозь сжатые зубы:- Эх ты, Фома неверующий. Что? Не отпирайся, насквозь вижу. Неверующий! И как тебе теперь? Не порождает ель сосну? А вот и порождает, Фома! А в это верить надо. В Советскую науку, во власть советскую, в ее марксискую основу. Эу, Саул, глянь-ка сюда, посмотри, с кем работать приходится, - капризно запричитал Касьян.- Голова вот эта вот знаешь, кому принадлежит? Мне. А сердце? А сердце - не знамо кому, но не мне. Мне до этого сердца не дотянуться. Даже мне...?Это уж ты точно подметил?, - усмехнулся Дежкин, - ?прозревшему слепцом не стать. Я, дядя, свет видел, теперь способен отличить черное от белого?.Дежкин оторвал глаза от тарелки и повел вверх ...скользнул по часам, отметил время: четверть восьмого. ?Подожди меня еще чуть-чуть?. Толи сердце биолога затрепыхалось, толи дыхание сбилось, а может не вовремя заметил он испытывающий взгляд Академика, только чем-то выдал себя:- Чой-то ты, Федька, совсем охмелел? - озабоченно пропел Академик, слегка прихлопнув Дежкина по щеке.- Каюсь, пьян, - послушно согласился тот.- С чего?- С непривычки. Я, Касьян Демианович, если позволите - удалюсь. - Удалится он. Ты посиди еще, посиди, профессор..., - оскалился Академик. Приблизился вплотную, дыша в лицо Дежкина испарениями винно-водочного завода. - Ты вот что скажи... полупередничек носишь мой?- Ношу. Всю зиму проносил, теперь в шкафу на почетном месте.- Это правильно. Носи и помни. Этот полупередничек такой, он будет тебе всю жизнь про батьку напоминать.Вспомнив вдруг что-то серьезное, он засопел, забарабанил по столу:- Проблемы у нас, Феденька. Это ты, конечно, про закон хорошо придумал... когда-нибудь, да сформулируем. Но по твоей методике переделка пшеницы будет происходить раз в сто лет. Так что эти твои изоляторы... оставь. И студентам мозги этим делом не тумань. Есть программа, пусть по ней и учатся, а все что кроме - запрещай. Партизаны эдакие, партизаны. Знаешь, Федор, эти вот партизаны... какая-то сволочь отщипнула один побег от березовой ветки. Что думаешь по этому поводу?- Так это знаете, как когда у Собинова... тенора Собинова все пальто на лоскуты изрезали? Девицы разобрали, - небрежно заметил Федор Иванович, - это они на память.- Дурак ты, что ли, я не пойму? - взъярился Академик. - На память, как же! Слушай меня внимательно, Федор: это неспроста. Аукнется мне еще эта ветка, помяни мое слово. У этой Бабич не так-то просто было что-то из рук стащить. Это ж кто-то отвлекал, заговаривал, а кто-то чикал... не все кубло мы подобрали, ой не все. Да и ты… ты, Федя, первый в этом виноват. Саул!Откликнувшись тонким писклявым "я", в обход стола к ним засеменил Брузжак.- Дай сюда портфель, бумажку эту дай...- Нате-с.- Вот, Федор, глянь-ка сюда, - снова засопел Академик. Сгреб в сторону посуду, разложил, разгладил на столе объемный лист. - Знаешь, что это? Это то, что ты, Феденька, составить не смог – экспертное заключение. Эх, совестливый наш. Саул смог, а ты пожалел. Кого, спрашивается? Ленку, Жукова или этого вот ре-во-лю-ци-онээээра? - загоготал Академик. Вынул из утроба портфеля увесистую папку, развернул, разбросал поверх заключения исписанные рукой Стригалева листы: статьи, заметки, письма. - Черт ногу сломит, разбираясь в этих дебрях. А разобраться ой как надо. Он, Федя, может и овца паршивая, и пора бы этой овце, да на стрижку... но ведь умная-то овца. Да и мы, знаешь ли, не лыком шиты, так просто ресурс этот оставить не можем, должны потребить. С ребятками его вопрос уже решен, да и с ним самим, по – сути, тоже, надо только чуток изловчиться... а впрочем, за этим дело не встанет. Вот что, Феденька, ты ведь с участка его не слазишь, дневуешь там и ночуешь. Скажи-ка мне, нашел что? Есть что полезное? Мне продукт нужен, Федя. Сорт нужен. Ты мне сорт, а я тебе - имя. Будешь в журналах блистать, профессором подписываться, ты только подсоби... парень-то умный, а?Хорошо, что солнце уже садилось, что свет в аудитории поленились включать, что не сидел Дежкин напротив и не глядел в бесстыжие Касьяновские глаза.- Чего это ты, Федька, молчишь? А, мальчик? Трясешься…- Нехорошо мне, Кассиан Демианович, я пойду. Не дождавшись разрешения, Дежкин подскочил с места, но у самой двери остановился:- Не волнуйтесь, все будет. Это я вам обещаю. Все, что заслужили.***- Не умеете вы себя в руках держать, Федор Иванович. Зря так... двусмысленно. Он ведь запомнит.У самой парковой аллеи Дежкина нагнал элегантный академик Посошков, подхватил под руку молодого своего коллегу, зашагал в ногу.- Хорошо ты сегодня, Федя, вывернулся. Молодец. - Сильно я перепугался, когда девочка эта так запросто упомянула твое имя, да еще в таком контексте. А на счет ветки этой я могу успокоить: никакое это не порождение ольхи березой.- Да неужели ж вы думали, что я хоть на секунду поверил? - обернулся к Посошкову Федор Иванович, - зал поверил, девочка поверила - вот что страшно!- Девочка - не все, - едко улыбнулся академик. - Знаешь что, сейчас только касьяновскую эту ольху ребята под микроскоп рассматривали, нашли сумку гриба "Экзоаскус бетулинус". Он и вызывает в нормальном березовом листе такую патологию. Ольхообразную. Мы еще эксперимент поставим, вытяжку сделаем и заразим здоровую березу. Сколько хочешь наделаем таких листьев. Касьяну это даром не пройдет.Дежкин, понуро уронивший голову, на секунду просветлел.- Я рад, что вы - не все. - Признаться, я тоже,- весело засмеялся Посошков, уносясь куда-то в окружении похлопывающего на ветру пальто. Дежкину немного полегчало. Другая тревога начала бередить его сердце:?Зря я так взбеленился. Академик, хоть бы какой: пьяный, ласковый по-отцовски, умиленный старчески, все равно остается все тем же Академиком, что пьет по выходным со Сталиным чай, а по будням шерстит институты, в поисках будущих ссыльных. Он ведь мне, фактически, очную ставку устроил. Похлеще той девицы. Заподозрил, унюхал что-то, и тут же взялся прощупывать. А я, дурак, провалился. Тут же, на пустом месте. Ладно, что уж теперь? Может и выгорит наше дело?.А дело и впрямь могло статься. Академик напросился ночевать к Варичеву, Саул укатил куда-то в компании аспирантки Шамковой - подруга под стать "карликовому самцу". Никто не обрывал Дежкину телефон, да и времени оставалась уйма. Вскоре биолог и думать забыл об инциденте. Всеми мыслями он был обращен к Стригалеву и предстоящей с ним встрече.***В назначенный час Федор Иванович вышел из дома и направился к трубе. Шел он спокойно, раскачиваясь на носках, лавируя между сучьями - здесь приходилось быть тихим. К месту биолог подошел совсем не слышно, как кошка. Согнулся, прижал к груди карман - там позвякивала бутылочка со сливками - и полез внутрь. Дежкину очень хотелось побежать: край второй трубы, обозначенный круглым темно-синим пятном в несчастных пятидесяти метрах от него, манил необычайно – там ждал Стригалев. Вместо этого он сел, успокоил дыхание, прислушался к ночи: где-то в лесу стенал сычик, ветер сталкивал и перебирал тяжелый, скрипучий камыш, а кроме - ничего.?Возможно, опасения были напрасными??, - подумал биолог, но все-таки разулся. Стянул ботинки, связал их шнурком, перекинул через шею и мягко зашагал по трубе. Долго и монотонно двигался он вперед, стараясь не шлепать босыми ногами по вымоченному дну, вдруг остановился: откуда-то потянуло табачным дымом. Дежкин тут же присел на корточки, прислушался... ничего. ?Ладно, глянем?.Он не стал подниматься на ноги, заковылял дальше на четвереньках, но и трех метров не одолел, как увидел их: две неподвижные тени, застывшие на фоне ночного неба. Они не говорили, почти не двигались, выглядели зловеще.Дежкин замер, растопырив пальцы, будто опираясь о воздух для равновесия. Медленно, на одних носках развернулся, начал отходить назад. ?Это за ним. Высиживают Троллейбуса?. Удивительно, как это он сумел увидеть их первым и уйти незамеченным? Сейчас думать об этом времени не было. Дежкин задерживался. Не ровен час, Стригалев пойдет его искать - тогда все пропало. А пройти эти пятьдесят метров необходимо. Другого пути нет.Бывший фронтовик - пехотинец снова присел у самого зева трубы, затолкал в щель ботинки, зачерпнул в ладонь размягченную землю. Смял, скатал небольшой, но увесистый комочек и бросил его в кусты, метрах в десяти от засады. Фигуры ожили, вспыхнули фонарики, зачесали по земле тонкие лучи. Федор Иванович бросил еще один комочек, чуть дальше, в самую ежевику. Мужчины побежали, побежал и Дежкин, но едва успел добраться до второй трубы, как дорогу ему преградил лучик света. Дежкин замер, шагнул назад в тень, задержал дыхание. Лучик пошарил еще вокруг, но ничего не нашел, затрясся, рассеялся. Снова послышались шаги, затрещали сучья в зарослях ежевики. Дежкин ринулся вперед по трубе. Он сразу понял, в какой момент оказался снаружи - в темя и лоб вонзились острые колючки, злорадно напомнив, что тот не захватил с собой припасенную с вечера рогульку. Биолог прищелкнул языком, дивясь своей рассеянности, стянул куртку, намотал на правую руку и навалился на ежевику - колючая стена разом отодвинулась. Федор Иванович свалился вниз, под трубу. Пролез по-пластунски метра три до канавки и там, под кровлей из колючек, на подстилке из сена, обнаружил ногу в жестком сапоге. Улыбнулся, пощупал, подвигал, подергал с нежностью за голенище, не к месту смеясь и радуясь: "Эдакое выходит рукопожатие!".Нога, очнувшись, тут же втянулась, а на ее месте возникла растрепанная голова генетика. Стригалев сиял:- Федя!- Я, - был тихий ответ, - слушай внимательно: трубой ходить нельзя. Там засада - двое. Стоят и фонариками все просвечивают.- И в проходе?- Именно. Так что во двор не пройти, с сортом надо бы повременить. Ничего, до осени далеко, сам найти не смогу – подскажешь. - И то верно. Что ж, есть у меня еще ходы…, - Стригалев ненадолго задумался. - Вот что: теперь я исчезну, а ты наблюдай, изучай. Через месяц-другой приду за сведениями.Дежкин улыбался: ?Месяц? Сущая мелочь?.- Я тут принес, - зашуршал по карманам, - вот… и денег возьми. Бери, бери, не упрямься. Тебе средства нужнее. - Ладно, спасибо. А ты как же вернешься?- Трубой.- Так они тебя...- А я скажу, что Троллейбуса ловил. Оба неслышно засмеялись, похлопав друг друга по спинам. Затем Стригалев одним рывком подтянул биолога к себе, тот вцепился ему в плечи, вжался в теплый, пахнущий землей свитер, и притих. Все так же тоскливо вытягивал фальшивую ноту сычик в густой липовой роще, переговаривался с ветром камыш, журчала тонкая струйка ручья.- Есть во мне уверенность, Федя - не знаю, правда, откуда взяться ей теперь, на дне этой канавы,- усмехнулся Стригалев, - но она есть. Твердая уверенность в том, что мы победим. Как водится, знаешь? Добро побеждает зло. Касьян, он, конечно, не то абсолютное, невоплощенное зло, которое нужно огнем и мечом... но он опасен. Многое через него пережить пришлось хорошим людям. Ну, ничего. Еще немного и заживем... спокойно и скучно. - Я бы дорого за это спокойствие отдал, - вздохнул Дежкин.Стригалев чуть отодвинулся от биолога: - Теперь я вот что думаю: не лезь ты в это пекло. Запрись где-нибудь в кабинете, подумай, понаблюдай, бумажки какие попиши - словом, подожди, пока пыль осядет. Да и Касьяну на глаза лучше не попадайся.Дежкин вскинул брови:- Я, Вань, уже...И пришлось биологу устроить краткий экскурс по событиям прошедшего дня. Фуршет, правда, он описал вскользь, не вдаваясь в подробности - незачем было волновать генетика. Стригалев слушал с придыханием:- Бойся наших отличницы, Федя - страшные люди. То, что ты так умело выкрутился, это молодец, кончено, но в остальном... Дежкин, ну, дурак ведь? Это называется ?восстанови авторитет?? Ты меня, милый мой, утром чем слушал?Биолог пропустил вопрос мимо ушей. Все равно он был риторическим: ?Что дурак, то дурак?. - И рогульку, вот, забыл, - Стригалев потянулся к исцарапанному ежевикой лицу, но у самого лба замялся: отмыть бы ладонь. Дежкин тут же перехватил отпрянувшую руку, поцеловал ее в гряду пястных косточек, свернул деловито пальцами в ладонь и упрятал по-хозяйски себе запазуху. А когда закончил и поднял глаза – встретил теплые губы. Стригалев тоже решил заполучить в свое пользование его часть, да так рьяно обозначал теперь свои владения, что биолог совсем растерялся:?А я-то думал, что вчера еще исчерпал все до дна, а оно снова внове... значит правда: заслоняет ум, может забрать власть над человеком?. Как-то разом навалилась на него грузная усталость, разнежила, возневолила. Стригалев попросил отдать – он отдал, затребовал пространства – уступил, только все так же упрямо сжимал под курткой чужую руку. Казалось, некуда уже деться, не шевельнуться в тесной канавке, а генетик все теснил, сжимал, так что и вздохнуть было нельзя. Тут уже не могло остаться ничего своего, воздух и тот кочевал от одного к другому, даже кости сцепились крючками изогнутых ребер – теперь не разнять. Чудно. И что это за существо такое? О четырех руках, но с одним сердцем?... генетик первый услышал гулкий топот у них над головами, в самом жерле трубы. Ошалевший, не имеющий права на ответственные действия Ваня отступил, его место занял Стригалев – подобравшийся и сосредоточенный. Предыдущему владельцу он позволил последний жест прощания - прогулку пальца вдоль виска. Затем отнял от сердца Дежкина теплую ладонь, упал на руки, зашевелил лопатками, загреб локтями и моментально скрылся в зарослях кустарника. Еще один рывок и он, на шаг опередив преследователей, скрылся в роще. Дело оставалось за малым - миновать парковую аллею и добраться до станции.Дежкин полежал еще немного на соломе, терпеливо собирая силы. Шум сверху как будто бы унялся, но это уже не имело никакого значения.Возвращаясь обратно, биолог не особо берегся, поэтому труба пару раз шумно загрохотала под его ногами. На выходе его уже ждали. Кто-то просунулся внутрь, потянулся ему навстречу:- Иван Ильич?Дежкин не ответил. Вспыхнул фонарик, сноп вырвавшегося света ослепил привыкшего к полутьме биолога.- Федор Иванович! - недоуменно вздохнул знакомый голос, - что вы тут, черт возьми, делаете?Дежкин не сразу распознал владельца этого голоса, а как узнал - торжествующе улыбнулся. Это был полковник Свешников. - Что я тут делаю? Что, говорите, делаю, - запел Федор Иванович, нарочито растягивая слова. - Надо было, вот и забрался. Решил проверить, увериться, кто такой полковник Свешников. А то все сомневался...- Зачем вы здесь? - заорал Полковник.Дежкин тоскливо улыбнулся: ?Да, а я ведь чуть было не проникся, не поверил, что он - великий человек, тайный борец, приближенный к самим святым... - не зря же они со Стригалевым фразы друг за другом договаривали? А он вот каков: стоит здесь, с фонариком?.- Троллейбуса ловлю, как и вы. Теперь я у него самое доверенное лицо. Нам ведь с Академиком нужно его наследство, а не он сам. Личность нам не нужна. Даже лучше, если он будет гулять и благодарить меня за спасение. Я опередил вас! Теперь он мне по гроб...- Вы были у него? - тихо завопил Свешников и весь как-то сжался.Это сразу встревожило Федора Ивановича. - Я сказал ему, что здесь караулят... ждут его. С фонариком.- Что вы наделали? Не здесь, а там, там его ждут! Ай, не путайтесь теперь под ногами!Полковник оттолкнул Дежкина, тот влетел обратно в трубу, круто приложившись затылком. Сам же Свешников рванулся вверх, в самые кусты. Биолог слышал как он, бормоча что-то, ломится вперед, шипя от боли. ?Беда? - понял он. Быстро поднялся на ноги, догнал Полковника. - Никак, не выйдет. Дорогой нужно ... Здесь не пройти.Свешников, охая, уже выбирался обратно:- Вижу, но если в обход... упустим.- Не упущу, - какое-то злое отчаяние завладело биологом, теперь он тряс Свешникова за грудки, - не упущу, слышите!Спустя секунду Дежкин несся Стригалеву вдогонку, что есть мочи, выкрикивая его имя. Он был куда моложе Полковника, куда проворнее его, он должен был успеть. Но хромота...Тем временем ничего не подозревающий Стригалев шел по обочине мощеной дороги, привычно огибая свет фонарных столбов, и думы его были очень далеко. Какой чудесной казалась ему эта ночь! Уже по-летнему теплая, благоухающая, живая. Мысли давно привелись в порядок чеканным шагом и теперь не требовали участия Стригалева - можно было погрезить. Случается иногда человеку верить в несбыточное, да так, что никакие приземленные факты не способны убедить в обратном. Это они: время, обстоятельства и место - чистая фантасмагория, ничего не значащая глупость. Другое важно. Сердце важно. Ведь не может же бездушное ограничивать живое! В том числе человека, особенно такого, каким он был сейчас - переполненного светлой радостью, искренним счастьем. Так рождается вдохновение? Так пробуждаются силы? Никакая воля не способна к подобному. Воля - усилие, а счастье - оно просто есть, кажется, всегда было. А требовалась-то самая малость: упрямые серые глаза, русый волос, и полумесяц на подбородке. Вот и все. Человеку нужен человек - так же просто, как сложить два и два. А сколько было метаний, сомнений, бессонных - таких же, как эта, - но снедающих духотой, ночей? Неисчислимое множество пустых дней, прожитых во имя надуманного смысла, пустой идеи. ?Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!?.Тоненький лучик доброты – его и не заметишь среди окружающей тьмы, пока не коснется, не согреет. И вот, согревшись, человек присоединяется к полку неусыпно твердящих: ?Без любви нет жизни?. Пусть так. ?Бери-тя, родные, весь ваш?.Стригалев улыбался, омовенный благодатью жизни, а где-то совсем рядом, наступая на самые его пятки, следовали они - вестники роковой ошибки. Чуждые руки уже тянулись к генетику, тени, чернее самой ночи, окружали, звали ласковыми голосами: - Иван Ильич.Генетик не замечал. Кругом цвели липы, где-то гудел отходящий от перрона поезд...- Да, это он, - подтвердил юный, интеллигентный голос.- Иван Ильич! Куда так спешите? Не угонишься за вами.И слева:- Это невежливо, - с юношеским, язвительным задором. Молодым, беспечным смехом.Сбоку засигналила машина, затормозила, перекрыв дорогу. В лицо засветили фонариком. Люди стояли и смеялись: неуловимый сам несся им в руки.- Сюда, пожалуйста, вот так, правее...Кто-то схватил генетика сзади, скрутил, подхватил под ноги. Трое ловко вбросили Стригалева на заднее сидение.- Стой! - закричал Дежкин. В этот момент он выбежал на дорогу.Только что отъехавшая от обочины машина и впрямь остановилась, сверкнув малиновыми фарами. Федор Иванович прибавил ходу.- Не сметь! Он нужен... Его не слышали. Какое-то непонятное копошение происходило внутри серой Победы. Машина то и дело взмахивала крыльями, из нее выскакивали люди, толпились, пересаживались с передних сидений на задние. Среди четырех голов Дежкин безошибочно определил светлую макушку Краснова.?Надо было его тогда, у аудитории. Один удар, в самый затылок...?, - пронеслась в голове Дежкина злая мысль.- Не тронь! Краснов, по-бычьи поведя плечами, размахнулся и бросился в машину, затушив пару коротких ударов широкого кулака о генетика, прочно связанного по рукам и ногам.Альпинист замахнулся снова, но ударить не успел: Дежкин уже висел у него на шее, сжимая кадык локтевым сгибом.Сквозь влажный, брызжущий слюной рот, вырвались протестующие хрипы. Дежкин сдавил сильнее, так, что у Краснова потемнело в глазах, и тот грузно осел на землю. Второй остался стоять в стороне - он ведь не ожидал встретить сопротивление, не подписывался на честную драку.- Иван Ильич!Дежкин сунулся в машину, еще не видя лица, схватился за рукав знакомой куртки.- А ну пусти! - заорал биолог в смутно различимое лицо, выплывшее из-за спины Стригалева. Сверкнули металлом маленькие глаза:- Что стоишь? Бей!Там, снаружи, будто только этого и ждали. На поясницу Дежкина опустилось что-то твердое, больно звякнув по позвоночнику. Ноги враз подкосились, биолог упал на колени, но не отпустил руки. Тут он почувствовал пальцы… не было ошибки, они принадлежали Стригалеву, но почему-то не помогали уцепиться, наоборот, старались сбросить его руку. Дежкин недоуменно поднял голову, всмотрелся сквозь пелену в его лицо... Это лицо!Не так страшен был вред, нанесенный Красновым, как ужас, читавшийся в застывших глазах.?Не-на-до?, - бесшумно двигались разбитые губы.Стригалев не говорил. Он не знал что сказать. Как уберечь… да разве можно теперь уберечь? Все пропало.Если бы биолога чуть позже спросили о том, где он изыскал резервы для последнего рывка, он бы не сумел ответить. Он и сам не знал.- Эх, - круто развернувшись в сторону, Дежкин размашисто ударил пяткой в колено нападавшего, очевидно, выбив его из сустава. Парень застонал, опрокинувшись на борт машины. Спереди кто-то попытался выйти, чтобы оказать поддержку, но вес заблокировал дверь. В запасе у Дежкина было едва ли больше трех секунду, но и этого должно было хватить.Глубоко вздохнув, он приподнялся, вывел обе руки вперед, бросился к Стригалеву, но, не успев сомкнуть губ, вскрикнул - еще один удар пришелся точно в солнечное сплетение. Биолог инстинктивно схватился за тень, нанесшую ему подлый тычек... сапог. Хромовый глянцевый сапог. Прежде еще, чем биолог догадался, кому он мог принадлежать, человек ударил снова - под подбородок. Дежкин, круто взмахнув руками, опрокинулся на дорогу. Захлопотали люди, грохнули дверцы, задребезжал мотор, и машина рванулась вперед, унося с собой Стригалева. Теперь уже окончательно и бесповоротно.- Отдайте, пожалуйста, – жалко, почти плача, попросил Дежкин.Тут же разозлился, поднялся на трясущиеся ноги, побежал, подхватил с земли камень, замахнулся, но в последний момент поехал босыми ногами по земле, потерял равновесие и упал ничком в брусчатку. Так и остался лежать посреди дороги: с камнем в руке, сипло выдыхая через горящие легкие, щурясь под ярким светом придорожного фонаря.С минуту он ни о чем не думал - совсем. Слишком велико было потрясение, слишком неправдоподобным казалось то, что произошло сейчас. Ломано стуча по дороге, приближались к изголовью знакомые шаги. Вскоре желтое свечение фонаря заслонил силуэт Свешникова. Они долго молчали, прислушиваясь к тишине, глядя в темень.- Не воротишь,- Полковник сказал это почти жестоко. – Ха, что это у вас? Булыжник? Выбросьте...Дежкин послушно выпустил камень из пальцев.- Я сапог видел...- Ишь ты, сапог... м-да. Знаете, Федор Иванович, в эту ночь вам лучше бы спать дома. Зачем вообще за машиной погнались, крик подняли? Покататься захотелось? - Закричишь тут... он ведь, - губы Дежкина дернула кривая усмешка, голос пополз куда-то вверх,- он же мне так и не сказал, где новый сорт... и, что для дела важно, я… Мы с Кассианом Демиановичем…- Да бросьте вы это! - разозлился Свешников, - кто я, по-вашему?Полковник опустился на корточки и Дежкин увидел его старое, волевое лицо. Такое же, как у него самого: в кровь исцарапанное ежевикой, с влажными, воспаленными глазами.Тут уже биолог не выдержал. Прорвалось горе, излилось через край.- Ну, полно-полно, - похлопал Свешников содрогающееся в рыданиях плечо. - Тут уже ничего не поделаешь. Не надо так... а сапожок, сапожок-то узнали?Дежкин кивнул, но на то, чтобы озвучить свою догадку ему понадобилось еще добрых полторы минуты.- Ассикритов.