Часть 4 (1/1)
На следующий день рано утром нас погнали на принудительные работы, перебирать картошку. Возглавлял экспедицию Диктатор.- Не буду я перебирать вашу картошку, - сказал я- Почему?- Не умею.- Не умеешь – научим.- Я неспособный.- А не научишься, выпорю.Я сделал вид, что этого не слышал.Картошка была вонючая и скользкая. Отец швырял ее, как транспортер. Но он был хозяин. А мы рабы. А рабский труд непроизводителен. Особенно непроизводителен был мой труд. Я брошу картошину, посмотрю в потолок, опять брошу. Сначала отец косился на нас и сердито сопел, а потом начал читать мораль. Не знаю, как на других, но на меня это действует отвратительно.- Вад, - спросил Витя, - ты любишь скрипучие стулья?- Нет, - ответил я, подумав. - Не люблю.- А раскаленные утюги ты любишь?- Нет.- А почему ты не любишь эти предметы?Я прекратил работу. Разговор меня заинтересовал.- Они скрипят и жгутся, - сказал я.- В общем, отравляют людям жизнь, - обобщил Витя.Отец навострил уши.- Еще я не люблю банный лист. Как пристанет, не отдерешь. Но самая дрянная штука - картофельный клей. Сунь палец - и пропал. Не отстанет. И кто Его придумал? Как хорошо было жить без Него. Мощный толчок свалил Витю на кучу картофеля. Я кинул картошку в ведро и не попал. Она попала в Диктатора. Тот выругался и кинулся на меня. Я стал высыпать ведро в кучу, но промахнулся, и вся картошка угодила в спину Диктатора.- Ах так, негодяи! - сказал он. - На отца руку поднимать? Пока не попросите прощения - не получите ни крошки хлеба.С этими словами он захлопнул тяжелую дубовую дверь. Лязгнул замок. - Назло не буду есть до завтрашнего обеда, – сказал я Вите. - А ты?- И я.- Давай поклянемся.- Клянусь!- Клянусь! Ты сильно хочешь?- Так себе. Знал бы, наелся утром побольше.- Выдержать запросто можно, только мать будет приставать.- Наверняка. Будем молчать, и все.- Ага.Спустя несколько часов к нам пристала мама.- Сыночки, идите кушать. Тюря готова.Я даже зажмурился, так ясно увидел тюрю. С водой, мягким хлебом, постным маслом, луком.- Хорошая тюря получилась, - пела мать. - Я туда много лука зеленого положила. Надо только попросить у отца прощения.- Лиса Патрикеевна! – крикнул я.- Какие упрямые… Что вам, трудно попросить прощения? Подумаешь, выпорол. Отец ведь родной.При напоминании о вчерашнем я засопел от злости.- Пусть Он просит у нас! - крикнул я. - Не съедим ни крошки!- Мы официально объявляем голодовку, - сказал Витя. - Можешь передать это отцу. Мы требуем отмены рабства и возвращения всех демократических свобод. А именно: свободы передвижений, свободы слова, неприкосновенности личности.- Это я вас избаловала, – сказала мать. – Я виновата. Вас надо еще не так.Отец освободил нас только вечером. Загремел засов, дверь раскрылась.- Завтра рано вставать, - сказал отец, вглядываясь в темноту. - Поэтому – ужинать и спать.- Мойте руки и быстрей за стол, - сказала мать. - Картошка уже остыла.- Мы объявили голодовку, - напомнил Витя. - Жестокая, неоправданная расправа, заключение в сырую темницу – все это…– Хватит ерундой заниматься! Помиритесь с отцом. Отец вас учил уму-разуму, – мать подтолкнула меня к отцу.- Возвращаются ли нам демократические свободы?- Чего? – спросил отец.- Свобода слова, свобода передвижения, - начал перечислять Витя, но отец перебил его:- Завтра с утра косить лебеду - вот и вся свобода.- Ну хватит, опять завелись! - Мать потянула меня к столу. - Садись, с утра ничего не ел, сынок.Я проглотил слюну.- Сначала пусть Он извинится, - сказал я.- Кто? - не поняла мать.- Он, - я показал на отца пальцем, - что не будет драться.- Ах ты, щенок! - рявкнул отец и смазал меня по затылку. - Погоди, я до тебя доберусь. Ты еще ремня как следует не пробовал! Давай, мать, ужинать. Не хотят - не надо! Совсем распустились!Остатки ужина мать не стала убирать, а накрыла газетой.- Может, ночью съедите, - сказала она.- Жди, – буркнул я.Мы встретились с Витей возле чашки с тюрей в три часа ночи, самый голодный час суток Мы сделали вид, что не узнали друг друга. Съели тюрю, выпили молоко и молча разошлись по своим кроватям. Какой с сонных спрос? Сонный человек может сделать что угодно.Утром отец покосился на пустую чашку с явным удовольствием. Он ничего не сказал, но вид у него был довольный. Наверное, он решил, что сломил наше сопротивление. За завтраком отец был в хорошем настроении и долго рассуждал о пользе труда.- Что умеют делать эти "братья свободы"? - вопрошал он.- Ничего! - с готовностью отвечала мать, не спуская с Диктатора глаз.- Я научу их всему.- Кхм, - хмыкнул я и запустил ложку в чашку со сметаной.Отец трепанул меня за ухо.- Сначала я научу их к почтению родителей. Жди отца.Я сердито засопел. - Затем, - продолжал отец, – я научу их косить, делать кизяки, плотничать, кузнечить. Я сделаю из них людей.Кончив завтракать, отец сказал:– Виктор пойдет со мной косить лебеду. А этот, нервный, пусть немного полечится на картошке. Норма – пять ведер. И попробуй не сделай.Перебирая картошку, я думал о вчерашней порке. Какое унижение! Но меня не сломить. Я не стану после порки послушным! Война!Я бросил картошку и полез под кровать за нашими с Витей запасами. Достал три консервные банки, начинил их порохом - этого добра у нас было навалом. И забросил банки в летнюю печку, на которой мать готовила обед. Та разлетелась на куски по всему огороду. Дома была мать. Она защищала меня от Диктатора. Отец успел дать мне несколько ударов ремнем, как вступилась мать.- Хватит! Слышишь! Дорвался! Ты ему повредить что-нибудь можешь!А то, все же прикрывая меня собой, как наседка цыпленка, еще больше распаляла отца:- Толя, всыпь этому зверенышу! Они и дом скоро спалят! Это же надо придумать - бомбу в печку бросить! Да не бей его ремнем! Ты лучше его за уши отдери!Отец отбросил ремень, поймал меня и стал трепать за уши:- Признавайся, негодяй, ты взорвал? Ты зачем взорвал? Когда отец отпустил меня, я был просто переполнен желанием мести. И я заложил посреди родительской комнаты под шкафом бомбу, намереваясь поджечь ее ночью.