хiv (1/1)

песни без цели, песни без стыда,спетые, чтобы унять твою печаль-1-Осень сорок шестого года, проведенная в доме Снафу, рядом с ним и вместе с ним, оставила на Юджине особый след; не заскорузлость шрамов, что подарил ему фронт, но гладкость новой кожи, болезненно-нежной, что легла поверх старых ран и легонько зудела. Щекотное, беспечное ощущение, которое Юджин хранил у сердца, рядом с воспоминаниями из детства или о счастье. Оглядываясь назад, Юджин не мог в точности вспомнить, отчего все казалось таким значимым, ведь, в сущности, ничего особенного и не происходило. Ничего, что перевернуло бы его по-настоящему, встряхнув до самых глубин, как это уже бывало; ничего, о чем можно было бы позже сказать — тогда-то все и началось, вот день и час, которые переменили все. Юджин не мог назвать ни часа, ни дня, ни даже месяца — все они были одинаковыми, восхитительно обыденными, и каким-то образом их внешняя невзрачность обернулась изнанкой мягкой, точно поношенная фланель. Три, иногда четыре вечера из семи он проводил в просторных лекториях университета, прохладных и гулких. Раз в две недели выбирался со Снафу в задымленный и жаркий игорный зал, испытывая удачу, порою даже успешно. Почти каждый день занимался мелким ремонтом, до которого у Снафу не доходили руки: шкурил стены, снимал бумажные полотнища обоев, точно засохшую кожуру с апельсина, и душная пыль и осыпающаяся сухая краска забивалась в волосы и под ногти с упрямством мелкого островного песка. Дни все еще были жаркими, но уже не были долгими — каждый из них прибавлял понемногу к ночи, уступая ей минуты до рассвета и перед закатом. Юджин владел этими днями полновесно, ночи же были вотчиной Снафу, его темной и законной территорией, точно и сам он был их порождением, колдовским духом, обретшим кровь и плоть. Но и этот морок рассеивался, неизбежно, как и всякая иллюзия. Снафу все еще обладал тем сортом мрачного притяжения, что когда-то растревожило Юджина; все еще был загадкой, но, пожалуй, утратил ореол недостижимости — или же Юджину хотелось в это верить. Хотелось думать, будто можно разобрать его на привычные, человеческие части, испытать симпатию к каждой; запомнить его привычки и понять, если и не принять его взгляды. Парадокс, который Юджин пытался разгадать под глоток грейпфрутового сока в лагере на Павуву, и который уже не казался таким уж неразрешимым после пары тумблеров виски или джина в баре у доков. Снафу был сложным, сложнее всех, кого Юджин знал, но перестал быть невозможным — и это притягивало Юджина стократ сильнее, чем когда-либо. Должно быть, тот чувствовал что-то схожее; он подолгу смотрел на Юджина, расслабленно и глубоко, как наблюдают за звездным небом в тихую ночь. Любуясь, понял Юджин однажды, и в ту ночь почти не спал, лишь притворялся, притиснувшись к влажной груди Снафу. Его ровное дыхание щекотало волоски на шее Юджина, а переброшенная поперек груди рука, темно-серая на бледно-серой коже, казалась тяжелее прежних кошмаров, что отступили теперь, выжидая в тени. Жизнь была легка, была проста, и Юджин брал ее полной мерой, втайне уверенный, что теперь так будет всегда. -2-— Опять чита-ал всю ночь, — вздохнул Снафу и скривился. Рабочий комбинезон он снял и накинул на плечи, руки все еще были в масле, а стена гостиной, лишенная выцветших обоев, качалась позади, будто земля ощутимо дрожала. Трясло не землю и не дом, но Юджина — противный и мелкий тремор, словно он перебрал крепкого кофе. Юджин растер глаза ладонями, взглянул на Снафу уже осмысленнее, и заторможенно кивнул. — По учебе, — объяснил он и вскочил на ноги, чтобы не упустить момента, когда Снафу такой же уставший и сонный, после ночной смены, а касания и поцелуи выходили тягучие, легкие, как рассветный луч, медленно набирающие тяжесть и жар. Словно пробуждаться от глубокого сна, такого глубокого, что он скорее лишает сил, чем придает их — и, словно впервые, сама возможность подойти вот так к Снафу, и дотронуться до него, дотянуться сквозь пыльный и золотой утренний свет, опьянила Юджина. Его повело, мгновенно и остро, обдало холодом, затем — кипучим и белым пламенем, невыносимым в своей сердцевине. Иногда ему казалось, будто все, о чем он мог бы просить — это быть для Снафу желанным хотя бы вполовину от этого чувства; казалось, будто его сердце попросту не выдержит, что нельзя такое перенести и не умереть. Иногда ему казалось, будто он уже мертв, что оба они мертвы, счастливые в этом посмертии на двоих, погибшие на заре своей юности, не успев даже этого осознать. Милосердный конец, где бы он ни настиг их — в пещерах Пелелиу или на Окинаве, а может, виной всему была лихорадка, и глаза Снафу тогда были желтыми, ястребиными, и Юджин, конечно же, разделил эту горячку, как привык делить пайковые консервы и отсыревший табак... — Я так тебя хочу, — шептал Юджин, задыхаясь, пытаясь сказать этим все, но едва ли мог вместить хотя бы что-то в несколько коротких слов, в тот промежуток между крепкими поцелуями, неглубокий и узкий, точно расщелина сырого окопа. — Так хочу, Мерриэл!.. — Снафу, — привычно поправлял тот, и выдыхал едва слышно, прильнув губами к горлу Юджина: — А теперь помолчи... — Почему остальным можно звать тебя по имени, а мне — нет?.. — спросил как-то Юджин, перехватив у Снафу несколько сухих сигаретных затяжек, просыпав горячий пепел себе на колени. — Мне нравится твое имя, Мерриэл, оно красивое, и мне нравится, как оно звучит. Почему нет? — Ну... Потому что они — не ты. — Что это вообще значит? — фыркнул Юджин, потянувшись к пепельнице. Затушил сигарету, взглянул на Снафу через плечо. — То и зна-ачит, — сузил глаза Снафу. — Значит, я — не остальные, — шутливо заключил Юджин, и Снафу, помедлив, кивнул, опустив веки. — Ясное дело, — пробормотал он и увлек Юджина за собой на постель, устроил кудрявую голову у него на плече. Долго молчал, потом сказал: — Вечно ты докапываешься, ну... Вот для чего?.. — Может, я просто любознательный, — вздохнул Юджин, запустив пальцы в темную волну влажных волос. — Я б сказа-ал, доебистый, — хрипло засмеялся Снафу и Юджин подхватил его смех — то ли от разлившейся по телу истомы, то ли по привычке. — Однажды я тебя достану, — вдруг сказал он тихо; слова сыпались с языка почти против воли, — так допеку, Мерриэл, что ты не сможешь меня выносить. — Если не кончишь повторять ?Мерриэл?, — хмыкнул Снафу, — то ставлю на это. Он завозился на разворошенной постели, потом затих и резко поднял голову, взглянул на Юджина всерьез:— А вообще, Следжи, — убежденно произнес он, — не льсти себе. Все будет не так. -3-Юджин поставил пластинку заново, распахнув окна, чтобы выпустить Птицу кружить в оранжевых сумерках. Казалось нечестным присваивать его соло себе одному, будто выкурить украдкой последнюю сигарету на марше. — Послушай, — попросил он, обернувшись на Снафу, — вот, сейчас... Играет быстрее, чем я успеваю даже представить; быстрее, чем мысль... — Кокаин, — рассеянно отозвался Снафу, скользя пальцами по разноцветным книжным корешкам на полке. — О чем эта?— Темп, конечно, сумасшедший, но это вовсе не значит... — начал было Юджин, но махнул рукой, заметив, как Снафу демонстративно закатил глаза. — Ну?.. — О попытке вернуть прошлое, — помедлив, ответил Юджин. — Успешной? — Я бы не сказал, — признал Юджин. — Возьми лучше соседнюю, ?Прекрасные и проклятые?. — Какие ж они прекрасные, если проклятые, — возразил Снафу, но под обложку заглянул. — ?Зна-аешь, бывает два рода чистоты. Вот Дик: он чист, как начищенная кастрюля?, — прочитал Снафу и снова хмыкнул. — ?А мы с тобой чисты, как ручьи или ветер. Когда я вижу человека, я сразу могу сказать, чист он или нет, и если да, то какого рода эта чистота...? Он замолчал, потом дернул головой и с чувством произнес: — Вот же напыщенные болва-аны!.. — В конце один из них сойдет с ума, — пообещал Юджин, и Снафу несколько раз моргнул, потом расплылся в усмешке и сунул книгу подмышку.— А ты умеешь увлечь, — протянул он и взглянул на Юджина в упор, приоткрыв рот. Тот засмотрелся, но не успел и опомниться, как Снафу уже подхватил с подлокотника его распахнутый томик и вглядывался в строчки, беззвучно шевеля губами. — ...Ищи меня у себя под подошвами, — повторил он вслух и поднял глаза на Юджина, неожиданно злые и светлые. — Вот это ты, типа, читаешь? — Это Уитмен, — скрестив руки на груди, ответил Юджин так, будто это все объясняло. — Зна-аешь, — доверительно протянул Снафу, — вот знаешь, если дерьмо облить па-атокой, это все еще дерьмо. Это, вроде как, ну... Очевидно, да. — Не понимаю, о чем ты, — прохладно сказал Юджин и забрал книгу из его рук, аккуратно поставил на полку. — Это и странно, ты ж столько книжек прочел!.. — язвительно отозвался Снафу, и Юджин вспыхнул, но тут же взял себя в руки. — ...Какая муха тебя укусила? — спросил он уже спокойнее, выровняв дыхание. — Навозная, какая ж еще, — сощурился Снафу, но Юджин уже видел, что и он растерял запал.— Мне нужно домой съездить, — признался вдруг Юджин, ощутив легкое дежавю: все чаще и чаще наедине со Снафу он словно терял контроль над собственными словами, и это было странное чувство, смесь облегчения и паники. — М-м, — отозвался Снафу, плавно перекатываясь с носка на пятку, и сунул руки в карманы, зажав локтем переплет. — За вещами, — торопливо пояснил Юджин. — Документы еще, хочу выбить не только открытые лекции, да и просто с семьей повидаться, в общем... — Ага. — Если хочешь... — Юджин едва только начал, а Снафу уже качнул подбородком:— Не, не стоит, правда. Может, и мне... — обронил он и нахмурил округлые брови: — Нет, ничего. — Но если вдруг передумаешь... — Не-а. Надолго?.. — Ну, — ответил Юджин почти беспечно, — на пару дней. Вряд ли дольше. — Ладно, — пожал плечами Снафу и привалился к книжной полке. Глаза его соскользнули с лица Юджина, точно серые камешки, пущенные плясать по воде. В одно мгновение он будто переменился, и Юджина ошеломило то, с какой скоростью это произошло. Он наблюдал эту изменчивость и раньше, быструю, точно бросок игральных костей, но едва ли когда-то бывал ей причиной. — Я вернусь, — пообещал Юджин с нажимом и тронул Снафу за локоть, разгладив короткий рукав рубашки. Движение далось ему с усилием. Он не знал, как следует себя вести, а Снафу едва ли собирался помогать наводить мосты. Его ладони в карманах брюк были сжаты в кулаки, глаза прикрыты. Птица отзвучал, игла взвизгнула и зашипела на пластинке. Плечо Снафу едва ощутимо дрогнуло под касанием Юджина, их глаза встретились. — Вернусь, — повторил Юджин, ступая наощупь. В лице Снафу что-то дрогнуло, промелькнуло быстро, как вспышка: гнев? боль?.. недоверие? Юджин не знал, не умел разгадать, хотел лишь стереть это выражение с лица Снафу, однажды и навсегда, хотел так сильно, что закололо в груди. — Само собой, — бесцветно отозвался Снафу. — И я вовсе не романтизирую смерть, — зачем-то добавил Юджин, покосившись на темно-зеленый томик, тисненый серебром. — Конечно же нет, — в голосе Снафу, на самом донышке, плескался привычный уже сарказм. — Только не ты.