xi (1/1)

но когда поднимаются птицы,я подолгу гляжу им вслед-1-Юджин проснулся затемно, на мятых и заскорузлых простынях. Кожу тянула подсохшая липкая корка, и когда Юджин выбрался в душ, то заметил еще и другие следы — руки и бедра щедро пестрели наливающимися синяками. Он смотрел на них с долей стыдливого возбуждения, пока перед глазами калейдоскопом проносились утренние картины — яркие, четкие, впечатанные в его разум намертво и прозрачно, точно вкрапления в янтаре. Одевшись, он прошелся по темным комнатам, зажигая свет, избегая лишь спальни Снафу. Тот нашелся снаружи, на террасе. Сидел возле опоры, исчерканной следами окурков, спустив босые ноги вниз, как дети садятся на речные мостки, отбросив обувь и закатав штанины до сбитых коленей. Электрическое тепло с кухни омывало клеть худых ребер, пересчитывало позвонки — захотелось провести по ним, зарыться ладонью в тугие волосы, запрокинуть голову назад, на себя, тем порывистым движением, которое сулит поцелуй или нож у горла. Упасть в сонные луга: вместе, стиснув руками бока, и пусть жирная земля заберет их обоих, как давно обещала, а трава прорастет меж сплетенными ребрами, гнутыми, точно оленьи рога, щекоча усталое сердце. Своего Юджин даже не чувствовал.Прошел напрямик, как по натянутой нити, опустился рядом подкошенно. — Ну давай уже, не томи, — произнес Снафу глухо, не оборачиваясь. — ?Дорогой дневник, недавно я спутался со Снафу, и теперь никогда не попаду в ра-ай?. Голос его был тусклым и вялым, словно после долгой болезни. Юджин прикрыл глаза, привалился плечом — робкая кража чужого тепла без привычного гомона взвода на фоне казалась почти кощунством.— Вообще-то, я о таком не стал бы писать в дневник. — ...Ибо ска-азано: не ложись с мужчиной как с женщиной... — нараспев процитировал Снафу, не обратив на его слова никакого внимания. — А еще говорят, — хмыкнул Юджин, — будто у рыжих нет души. Но на всякий случай, если окажешься в пекле первым — займи мне местечко. — Хуйня это все, — уже злее отозвался Снафу и сунул в рот сигарету. — Отдрочили друг другу разок, большое дело... — Может, для меня большое, — помедлив, ответил Юджин. — Ты бы слушал себя поменьше, — посоветовал Снафу. — Огоньку?..Дым поднялся с его губ в бархатно-темное небо, прибитое с изнанки шляпками серебристых созвездий. Рогатый молоденький месяц бродил у горизонта, белый и острый, точно обломок кости. Юджин почувствовал себя неприкаянным, лишним, точно нарушил ночное свидание Снафу с хрипящей тьмой — давние приятели, даже невежливо. — Все никак не спрошу, — почти небрежно начал Юджин, желая узнать о поезде, но Снафу даже не повернул головы, словно крепко задумавшись. Свет из дома бил ему в спину, путался в волосах, но лицо было скрыто в тени. Юджин уже и не тешил себя надеждой, будто сможет что-то прочитать по нему. — ...Чем ты обычно тут занимаешься? — продолжил он вовсе не так, как собирался, и закашлялся, прочищая горло. — Я имею в виду, у тебя даже... ну, даже книг нет!.. Что ты делаешь вечерами, когда приходишь?— О тебе мечтаю, — ровно ответил Снафу. Отбросил сигарету, рассыпав по темноте недолгие искры, выдохнул носом дым и достал из кармана золотистое яблоко. Отер о штанину, надкусил остро и глубоко, поднес к лицу Юджина — будешь?.. Пахло резко и горько. Юджин сглотнул и взглянул Снафу в глаза, темные, топкие, точно болота Луизианы. Свежий запах щекотал нос, в сливочно-белой мякоти отпечатался след зубов Снафу, и перед укусом Юджин коротко прошелся по нему языком. Вкус был ярким, расцвел на языке, прокатился по горлу. — Еще, — кто из них произнес это, Юджин уже не мог понять. Он откусил еще. И еще, и еще — пока зубы его не пришлись на пальцы Снафу. Тот коротко зашипел, отбросил яблоко куда-то в темноту, в шелест травы. Губы его на вкус были терпкие, такие же горько-сладкие. Снафу подался ближе, притянул грубовато за шею, царапнул ногтями затылок — белая искра пленительной боли, всколыхнувшая в Юджине темное и слепое желание. Желание не размеренной и почти отстраненной ласки, что досталась ему поутру, но столкновения. Быстрой и оглушающей атаки, к которым фронтом он был уже приучен против воли. На удачу, привычки у них были схожие. Снафу оттолкнул Юджина от себя, — или, вернее, себя от него, — едва не ссадив об опору затылок. Потянул Юджина за собой наверх, тут же навалившись на плечи рукой, стоило им подняться, будто не мог идти сам. Вес его тела Юджин ощущал всей кожей, как давление воды или света. Снафу первым нырнул в ярко горящий дом. Юджин еще немного постоял, не оборачиваясь, чтобы глаза не отвыкли от неба. Звезды мерцали, подернутые тихой дымкой, в летнем молчании пел одинокий сверчок — звук, который тревожил Юджина прежде, предвестник его хищных снов.Он улыбнулся ему и зашел в дом. -2-Юджин поглядывал на Снафу, пытаясь разгадать, как продвигается партия — удачно, или же не очень. Собственная игра шла ни шатко, ни валко: он никак не мог сосредоточиться в нужной степени, чтобы толком оценить расклад, и несколько раз сбросил хорошие карты, разменяв их на бесполезную мелочевку из ?младших?. Не везло. Несколько партий спустя он оставил стол, освободив место другому, быть может, более удачливому игроку, и вышел в бар. Присел к Дожу, заказал сверху порцию виски со льдом и расслабил сведенные плечи — в отличие от Снафу, который держал себя за столом свободно, Юджин вечно зажимался, точно одежда была не по размеру и давила по швам. Дож взглянул на него лишь раз, улыбнулся чему-то и пошел к музыкальному автомату. Юджин узнал мелодию сразу — все ее знали; звуки поплыли к нему свободно и плавно, накатили сквозь дымный привкус и ночные разговоры редких посетителей. — Диззи Гиллеспи, — заулыбался Дож, и Юджин кивнул в ответ. — Послушайте, как играет его труба, мистер Следж... И послушайте Птаху. — Птицу, — машинально поправил Юджин, но Дож лишь разулыбался еще шире и покачал крупной головой. — Так и порхает, слышите?.. Юджин слушал, прикрыв глаза: томная раскаленная ночь, и Птица, парящий к призрачным огням Пятьдесят второй улицы, кружащий медной песней по волнам асфальтового жара. Голос саксофона, чистый, словно поток родниковой воды, взмывал вверх и опадал, чтобы подняться вновь, пробирая до самого нутра. Когда он открыл глаза, то понял, что плачет.— Вы чувствительный человек, сэ-эр, — негромко сказал Дож, грузно опустившись напротив и сложив руки у сердца, будто держал в ладонях птенца. — Это хорошо. Юджин сморгнул слезы, отер лицо ладонями — платка у него не было. Мама была бы недовольна, — подумал он и улыбнулся. Соль щипала губы. — Мистеру Шелтону компания не помешает, — продолжил Дож, тактично не глядя на Юджина, пока тот наспех пытался привести себя в порядок. — Мистер Шелтон таких разговоров бы не одобрил, — слабо хмыкнул Юджин в свой бокал, пригладив волосы.— Как есть не одобрил бы, — кивнул Дож, — но я все же скажу, а вы уж сами решайте. Мистер Шелтон, он, знаете, из тех, кто... Одним словом, ел человек кашу, а подавился костью. — Какой еще костью? — не понял Юджин. — Вот иной раз можно сотню миль пройти, а запнешься на камешке, мистер Следж, так? — Наверное, так... Я, кажется, понял, — покивал Юджин, закусив губу. — Послушайте, а где здесь можно купить пластинок?..Снафу хохотал как умалишенный, когда Юджин устраивал картонную коробку с пластинками на сиденье между ними. — Всегда говорил, — отсмеявшись, признался он, — сделай мамаша Кроу аборт, Дож мог бы сидеть сейчас в Рокфеллер-центре вместо этого, как его... — Рокфеллера?— Ага. Нет, ну это ж на-адо!.. — А что? Цена плохая? — нахмурился Юджин. Дож не вязался у него с образом человека, что станет греть руки на случайном знакомом.— Цена-то хорошая, — протянул Снафу и поглядел на Юджина, отбросив упавшую на лоб волнистую прядь. — Да только, Следжи, у тебя и проигрывателя нет. — Ну, — замялся Юджин, захлопнув дверцу, — я что-нибудь придумаю. Снафу лишь усмехнулся и повел к ?Метеор? к реке. -3-Август выдался ветреным и дождливым. Пасмурным, но все эти дни Юджин чувствовал себя так, будто солнце незримо напекает ему голову, а под ребрами разливается хмельное тепло. Он был пьян, пьян этой чередой дней, серебристым светом и гладкой кожей Снафу. Тем, как тот, приходя со смены, бросался к Юджину с порога, пачкая шею отпечатками ладоней в машинном масле, голодно приникая к губам. Теми ленивыми и скомканными разговорами в комнате Снафу, под одной простыней, когда лихорадочный жар шел на убыль, выступая испариной на коже. Тем, как легко это оказалось, как просто — стереть разделявшую их прежде границу, зыбкую, точно линия на прибрежном песке. Он был словно в бреду, пока в одну из ночей в лишенное занавесей окно не заглянула луна — неумолимо растущая, яркая, светлая. Юджин смотрел на нее до рези в глазах, и в один миг протрезвел, испугавшись; панически зашептал в затылок Снафу, зарывшись губами в ворох спутанных кудрей: — Я не хочу уходить, слышишь? Не хочу...— Так оставайся, — сонно выдохнул Снафу и развернулся к нему всем телом, едва не свалившись на пол. — Выгоню тебя утром...Юджин подхватил его под спину, очертил пальцами выступ лопатки и отвернул лицо к потолку — так будет легче.— Я не про твою комнату, — помедлив, тихо признался он. Я не про твою комнату, но про твой дом и твое сердце — этого вслух говорить не стал, чувствовал, будто может сейчас ненароком выболтать что-то, о чем потом станет жалеть, и что даже ночь, благосклонная ко всем тем глупостям, что он сбивчиво и торопливо шептал прежде, не сможет покрыть. Он затих, выравнивая дыхание в такт дыханию Снафу. Они лежали, как ему когда-то мечталось: лицом к лицу, принужденные к близости узостью койки, изможденные и нагие. — Остава-айся, — снова сказал Снафу, не открывая глаз. Юджин смотрел в его лицо, затаив дыхание — но даже сейчас, будучи в нескольких дюймах от Снафу, ему казалось, что тот бесконечно далек. Как горизонт, лениво думал Юджин, обводя взглядом расслабленные брови и поджатую нижнюю губу, тень ресниц на расцвеченной луной коже. И если смерть похожа на сон, хотел бы он заснуть так — размыто поглядывая на Снафу из-под ресниц, чувствуя под ладонью тихое и размеренное биение его сердца (а ведь когда-то он находил его бессердечным; как же давно это было, и как, в сущности, недавно). Он думал о том времени, что они провели вместе — будь оно покойным и мирным, эти дни так и остались бы лишь песчинкой на берегу, несоизмеримо малые, краткие в сравнении со всей жизнью, что вдруг развернулась перед Юджином широкой и гладкой лентой. Может, именно тогда он впервые осознал, что у него есть будущее — и сумел посмотреть вперед, без оглядки на щелкающие за спиной пули и запах пороха, который въелся, казалось, под кожу. Он заснул спокойным, глубоким сном, и во сне не увидел ничего, — но, проснувшись, смотрел на Снафу: как тот одевается, заложив за ухо утреннюю сигарету, и прыгает на одной ноге, пытаясь натянуть брюки. — Подбросишь до города? Снафу смерил его взглядом, посмотрел в окно, щурясь на свет. — Готовность две минуты, — передразнил он тон Берджина и бросил вчерашней майкой в Юджина. — Шевелись, Следжиха-аммер! Заеду за тобой в пять, у Капитолия, ага? — Годится, — кивнул Юджин.