iv (1/1)

и в доме твоем слишком мало дверейи все зеркала кривы-1-Наутро Снафу и след простыл — Юджин поднял с подушки гулкую голову, восхитительно опустевшую, прошлепал босыми ступнями по пыльному коридору, заглядывая во все двери, и наконец нашел на кухонном столе полдюжины сигарет и короткую записку:?На смене?. Вообще-то, Юджин думал доехать с ним хотя бы до мастерской, а еще лучше — до города, но теперь он оказался запертым где-то на окраине Батон-Руж, и полуденное солнце припекало ему спину сквозь распахнутое над мойкой окно. Юджин вздохнул и закурил первую сигарету, выбравшись на террасу. Щурил глаза от дыма, потягивался неловко и угловато, а потом в один оглушающий миг вспомнил вчерашнюю ночь. Ночь, лишенную кошмаров и хрипов, с привалившейся к его спине жаркой спиной Снафу, вздымавшейся мерно и покойно, точно прибой. Юджин почти что залился краской, припомнив устроенную им сцену, но в свете разгорающегося дня она вмиг показалась бесконечно далекой, прохладной и зеленоватой, нездешней, будто это было не с ним, а с другим, ночным Юджином. Он отбросил окурок в траву и пошел исследовать дом. Запустение — первое слово, какое приходило ему на ум, когда Юджин трогал изъеденное жучками дерево стен, когда подмечал на низких потолках следы, кажется, плесени, когда с размаху налетел в сухую липкую паутину в кладовой, а потом долго пытался снять ее с волос. Кажется, пока Снафу был на фронте, дом попросту стоял запертым (насчет замка, он, впрочем, уже не был уверен); никто не ухаживал за ним должным образом, не сметал пыль и сор — в углу своей комнаты Юджин даже нашел несколько побуревших от времени листьев, — не любил его. Не то, чтобы Снафу вообще любил вещи (он и людей-то не жаловал). Но Юджину почудилось вдруг, будто он набрел на подтопленную стоячей темной водой тропинку в топи болот; он думал о любви — и если у Снафу нет желания или сил на собственный дом, то у него, Юджина, куча свободного времени да пара зудящих от безделия рук.Он думал о любви. Не о той легкокрылой любви, с которой Сидни смотрел на свою молодую жену несколько дней назад, не о той, которой любит брата, отца и мать, не о той, с которой целуют уголок фронтового письма возлюбленные или невесты, нет. Скорее, в целом. Думал, осталось ли в нем любви хотя бы на донышке — такой, что заставляет человека поднимать голову к звездному небу или замирать, увидев расплескавшийся по небу оранжево-розовый закат. Думал, может, если он приведет в порядок хотя бы дом Снафу, то и в них самих что-то встанет на свои места, с легким щелчком (затвора, машинально продолжил его разум, и Юджин привычно встряхнул головой). Он решил начать со своей спальни. Снял ночную майку, аккуратно сложил под подушку, пригладив тот угол, на котором еще утром лежала кудрявая голова Снафу. Заправил постель, пусть и не по линейке, но достаточно ровно. Потом не сдержался и лег на место Снафу, повернулся тем же боком, смотрел в деревянную стену, когда-то выкрашенную бледно-голубым, и хотя бы на миг пытался представить, что творится у Снафу в голове, словно его быстрые, верткие мысли могли просочиться сквозь мятую наволочку и впитаться в подушку. Хотя бы на миг — какие сны он видел ночами, какие тени вырастали в углах, какие страхи путались в темных ресницах...О чем он мечтал, чего ждал от жизни — теперь, когда сам Юджин нашел, что нечего больше ждать? Как и всегда, ответа он не нашел. -2-Все еще кашляя, Юджин выволок свой матрац на солнцепек, не забыв сунуть ноги в ботинки. Мутная душная пыль поднялась в воздух, когда он бросил матрац на светлые доски, и ее клубы золотились в ярком свете. Белое яблоко солнца застыло в зените на ровном небе — жара здесь коварна, она наваливается на человека исподволь и тяжело, и Юджин, помня острова, повязал на голову майку, чтоб не свалиться от теплового удара. Оказалось, лежа в его постели даже дышать тяжело — уже через пару минут в горле начинало сухо першить, а после где-то за грудиной возникал колкий зуд. Выколачивая застарелую пыль, Юджин кашлял, точно шахтер в забое, почти физически чувствуя, как все оседает в легких. Курить больше не хотелось. Оставив матрац на досках, он сошел с настила в траву, бродил, пытаясь продышаться. Разморенные теплом кузнечики лениво прыскали из-под его ботинок, и Юджин старался погромче шелестеть пожухлой травой, чтобы не наступить на них. По лбу катился крупный соленый пот, сбегал по вискам и затылку, но Юджину нравилось. Будто морская губка, которую сжали ладонью — пусть выходит, думал он, может, так и становятся чище. Может, это еще возможно. Он взглянул на свой матрац, светлый в зеленую полосу, и, поддавшись порыву, направился в самую глубь коридора, к комнате Снафу. Постоял у двери, будто не решаясь толкнуть ее внутрь. Словно за ней могло быть что-то... Словно за ней в принципе могло быть что-то, кроме обычной комнаты, вроде той, что отдал ему Снафу. И потому, зайдя внутрь, Юджин почувствовал себя почти разочарованным. Он и сам не знал, чего ожидал — просто старался помнить о том, какой Снафу человек, — и оглядывался теперь почти растерянно. Поблекшие бумажные обои с какими-то птицами, яркие там, где прежде в углу у окна находился шкаф, отходили от стен, скручиваясь с упрямством табачного листа. Кое-где Юджин приметил сырые пятна и черные точки с дымчатыми краями, схожие с теми, что он наблюдал в коридоре. Вдоль стены — узкая койка без покрывала и даже подушки, небрежно накрытая простыней, возле нее — ощерившаяся окурками пепельница и глубокий ящик из тонкой фанеры, в каких возят яблоки и апельсины. Шкаф, брат-близнец шкафа Юджина, тяжелый, добротный и старый, возвышался в углу у двери, сдвинутый, кажется, лишь затем, чтобы солнце из окна отражалось в комнату. Но зеркало на нем было темное и тревожное, крадущее свет, и Юджин поежился. У окна находился пустой стол, но не письменный, а один из тех полукруглых столиков для цветов, что ставят обычно к стене. Стула не было вовсе. Юджин обогнул шкаф, избегая соблазна распахнуть тяжелые створки, чтоб посмотреть, что внутри — мысль о том, что прежде придется взглянуть на себя из гулкой холодной глубины, показалась ему неуютной, — и подошел к постели. Обои у изголовья были желтые от сигаретного дыма, и Юджин прищурился, пытаясь разглядеть, каких птиц видит Снафу перед сном, но они больше походили на абстрактные узорчатые тени. Снимая простыни, Юджин бросил взгляд на ящик у кровати. Яркая тонкая стопка с затрепанными краями жалась к дощатой стенке, с обложки на него бежал человек с золотой молнией на груди. Это что — комиксы?.. -3-— Ты чего тут устроил? — вернувшись, первым же делом стал выговаривать ему Снафу. — Что это, блядь, за ра-азгром, а? — Это называется уборка, — устало пожал плечами Юджин, откинувшись на плетеную спинку. Снафу обвел террасу стеклянным взглядом, чертыхнувшись, обошел матрацы, осыпав один из них пеплом с неизменной сигареты во рту, стал против Юджина, остро касаясь его колена грубоватой тканью рабочего комбинезона, и долго смотрел на него сверху вниз. Юджин встретил его взгляд, вздрогнув едва заметно, но не отвел глаз. Если дать слабину — будет хуже, это он помнил. Снафу вздохнул. — На полдня тебя оставил, — проворчал он уже беззлобно, затрещал табаком, глубоко затягиваясь, а потом вдруг провел рукой от шеи к затылку Юджина, чуть дернув за отросшие волосы. — Ты мокрый весь, зна-аешь? Воздух тут же стал спертым и душным, точно Юджин снова окунулся в облако поднятой пыли. Снафу не сводил с него упрямых глаз, уронил глухо:— Валил бы ты в душ. Юджин отвел глаза. Ответил, прочистив горло: — Позже освежусь. Их же еще назад тащить. Снафу резко обернулся — расслабленность ушла из его позы, и Юджин сам напрягся почти синхронно, по въевшейся до автоматизма привычке. (Если уж Снафу тревожен — дело действительно плохо). — Ты ходил в мою комнату, — глухо произнес Снафу и обернулся на Юджина. Глаза у него были злые и светлые, зрачок узкий, сигарета в губах плясала вверх-вниз, и Юджину совершенно это не понравилось. — Да я просто матрац хотел выбить, — он старался держать беспечный тон, но смотрел твердо. Снафу склонился к нему, оперевшись о спинку кресла, и сухая лоза затрещала под его смуглой и грязной ладонью. От него уже почти привычно тянуло маслом, и непривычно — угрозой. — Больше так не делай, — посоветовал ему Снафу, выдохнув дым в лицо, и повторил тягуче, почти что нежно: — Не делай так больше, Следжи. — Да понял я. Понял. Еще мгновение Снафу глядел на него в упор, а потом отстранился и долго смотрел за горизонт. Когда он обернулся, закончив сигарету, на его лице уже возникло обычное выражение скучающего равнодушия, которое, впрочем, было тут же разбито одной из тех болезненно оживленных, почти неуместных улыбок, какие Юджин помнил по островам. Словно бы целый мир подшутил над ними, и он один сумел понять шутку. — Иди, — протянул лениво Снафу, — приведи-ка себя в порядок. Хочу наведаться в одно местечко. — Что за местечко? — на всякий случай спросил Юджин, не ожидая, впрочем, ответа. Со Снафу их нет, напомнил он себе; одни вопросы — без ответа и без конца. (Например — рад ли Снафу его приезду? Или — где его жетоны? Отчего он не попрощался — тогда, в поезде?.. Он действительно читает те комиксы? Почему он живет здесь один? Видит ли он кошмары? Что, в конце концов, он нашел в нем, Юджине?..)— Увидишь, — пообещал Снафу. — Может, тебе даже понра-авится.