iii (1/1)

но когда твои руки в крови от роз,я режу свои о траву.и ни там, ни здесь не осталось скрипок,не переплавленных в медь...-1-Дом был старый, если не сказать — старинный, одноэтажный, приземистый, гулкий. Снафу провел его извилистым коридором, скрипя дощатыми половицами, распахнул низкую дверь:— Можешь бросить вещи здесь. Юджин огляделся: узкая кровать, пыльная даже на вид, квадратное оконце, сквозь которое изливался болезненно-зеленый, окрашенный кудзу свет, распашной шкаф в углу — одна створка просела под весом мутного зеркала. — Ладно, — помедлив, выдохнул он и запихнул мешок в угол. Они снова вышли в коридор; Снафу хлопал дверьми — здесь ванная и туалет, здесь моя комната, здесь кладовая. Юджину захотелось взять влажную тряпку и пройтись как следует по всему дому, но он тактично не позволял этому желанию отразиться у себя на лице. Снафу прошел в кухню, просторную и основательную: широкая раковина у окна, покатый холодильник, шумно журчащий фреоном, большая плита со сдвоенным духовым шкафом, которым, впрочем, судя по виду, давно не пользовались. Должно быть, это была самая обжитая комната в доме — здесь царил хотя бы минимальный порядок и хоть какая-то чистота. Конечно, на Павуву тоже жилось не сладко — Юджин слишком живо помнил липкие от жира столы и дощатый настил, мошкару и крыс, и юрких маленьких крабов; но то было на войне. То было на войне — и условия эти, скупые, спартанские, казались ему тогда лишь слабым отражением той реальности, где он, задыхаясь, бежал сквозь дым, огонь и крики, прижимая к бедру короб с боеприпасами. Ему и в голову не приходило, что кто-то по собственному почину может жить — так. В мирное время. Так... так бедно, понял он вдруг и смущенно отвел глаза. Снафу расставил бутылки пива в холодильнике, извлек из его недр пару уже холодных и кивком пригласил Юджина идти за собой. Позади дома была пристроена терраса — доски еще не успели потемнеть от времени, хоть и покрыты были отпечатками Шелтоновских ботинок. Снафу вынес себе стул из кухни, уступив плетеное старое кресло Юджину, с хлопком открыл пиво и сделал жадный глоток. Утер губы ладонью и принялся смотреть на Юджина — долго, пронзительно, будто примеряя его к этому месту — впишется или нет. — Так что ты хотел? — вдруг спросил он, и Юджин замер, не донеся бутылку до рта. — Насчет кудзу? — А, — откликнулся Юджин, холодное пиво вскипело пеной на языке; вкус был странный, и он обернул бутылку этикеткой к себе. ?Дикси?. — Я говорил, может, его как-то выкосить?.. У тебя есть косилка? — Целых, блядь, две, — хмыкнул Снафу и утер выступившую над губой испарину. — Каждое утро катаюсь на них, постригая свой сраный га-азон, знаешь ли... — Я-то думал, к тебе садовник приходит, — подхватил Юджин внезапно для себя самого и усмехнулся. — Ухаживать за твоей коллекцией чайных роз. Они смеялись на два голоса, долго и хрипло, пока слезы не навернулись на глаза, и Юджин промакивал уголки век пальцами — садовник, Господи Боже, может, Снафу еще и горничную нанял, чтоб та крахмалила воротничок его серого форменного комбинезона в разводах машинного масла!.. Юджин смеялся почти истерически и умолк так же внезапно — просто от мысли, что не может и вспомнить, когда ему последний раз было так весело, пусть даже веселье это довольно нервическое. Он устроился в кресле поглубже, неспешно, на выдохе, пил пиво, следил за дымком сигареты, закуренной Снафу, и протягивал за ней руку, крадя пару затяжек. Вдруг вспомнил — дома курить не разрешалось; даже Эд был этого лишен. Маленькие фронтовые радости, которые Юджин привез с островов, и которым не было места в размеренной и правильной жизни по возвращении. Солнце медленно клонилось к закату, до которого, впрочем, было еще далеко; за домом Снафу лежали невыкошенные запущенные луга, еще дальше — заболоченная пустошь, прихваченная по краю кряжистым чахлым лесом, а за ней — только линия горизонта, дрожащая от жара и ядовитых испарений. Юджин сидел молча, прикрыв глаза, впитывая кожей косые и жаркие лучи, которые нет-нет да разбивал холодный изучающий взгляд Снафу. Взгляд, который он, кажется, был способен узнать из тысячи — привычный, но все еще острый, как охотничий нож, каким свежуют дичь, снимая шкуру. — Я скучал по тебе, знаешь, — тихо прошептал Юджин, стиснув стеклянное бутылочное горлышко до белых пальцев. Он не ждал, что Снафу ему ответит, и уж тем более не ждал, что Снафу скажет: ?Я тоже, Следжи?, как не ждал и жестокой насмешки. Он уже ничего не ждет, понял вдруг Юджин.Нечего больше ждать. Все уже случилось. Там, на островах. Все плохое уже случилось, понял он ясно и полно, вдыхая запах нагретой травы и высохшей земли, болотистый запах сырости, долетающий вместе с порывами слабого ветра, острый и свежий запах мужского пота и табака. Снафу щурился, беспечно глядя за горизонт. -2-Юджин первым занял душ, опасливо ступив внутрь, на покатое пожелтевшее дно — ему казалось, что чугунная ванна на разлапистых вычурных ножках вот-вот проломит пол, выложенный мелкой, до ряби в глазах, плиткой. Осторожно повернул кран, ожидая потока ржавой воды — и загнанно вздрогнул, услышав протяжный гул. Это трубы, успокаивал себя Юджин. Ну, или же за стеной замурован человек и пытается дозваться до помощи, как в одном из тех рассказов, какие он любил прежде читать на ночь, чтобы сладко пощекотать себе нервы. Больше уже не читал — нащекотался. Он торопливо намылился рассохшимся бруском, от которого ощутимо тянуло дегтем, смыл рыжеватую пену, ступил обратно на плитку, приятно холодящую босые ступни, и поискал взглядом полотенце, но не нашел. — Ты скоро та-ам? — из-за двери протянул Снафу, и Юджин вновь вздрогнул. — У меня полотенца нет, — сбивчиво объяснил Юджин, бросив под ноги собственную рубашку, пропитанную потом и дорожной пылью — все равно уже стирать. — Блядь, на кой хрен тебе полотенце, Следжи? — нетерпеливо спросил Снафу и бесцеремонно распахнул дверь на себя. — Выметайся, обсохнешь на солнышке, ну-у! Он обогнул Юджина и принялся теснить его к выходу, босой, в спущенном до пояса комбинезоне, перехваченном связанными рукавами, не проявляя и тени интереса к бледному телу Юджина, на коже которого вскипали волной стыдливые и острые мурашки. — Давай, шевели жопой, — усмехнулся Снафу, подражая тону Берджина, и начал развязывать узел на поясе. Юджин предпочел не спорить, подхватил с пола рубашку и молча вышел. Покопался в вещмешке, выискивая пару чистого белья; нашел, и неожиданно для себя выбирался на террасу как был — обнаженным и чистым, разве что пыль налипла на подошвы влажных ступней. Ступил на сухую и нагретую траву, приминая ее ногами, поднял руки, поворачивался к заходящему жаркому солнцу то одним, то другим боком, слушал тишину и скрип дома, шелест воды и скрежет труб. Дышал. -3-— Ты б за домом босиком-то не шлялся, — посоветовал Снафу с набитым ртом, отхватив изрядный кусок от муффулетты белыми крепкими зубами. Сглотнул, запил пивом, утер ладонью несколько капель, скользнувших с подбородка на шею. — Чего ты, блядь, уста-авился, говорю же тебе: я там пару бутылок разбил, так что... — Ага, — рассеянно кивнул Юджин, не сводя глаз с его горла и смуглой груди. Смотрел, смотрел и смотрел, не в силах уже отвернуться, отупевший и осоловевший от еды и пива, от долгой дороги, от жара и близости Снафу — тот сидел напротив за кухонным столом, облитый багряными лучами закатного солнца. Близко — только руку протяни. — А, и еще — если ночью отлить захочешь, так полей лучше гребаный кудзу. Хоть из окошка мочись, мне похрен — но в сортир лучше не суйся, ну или не смывай за собой, что ли, а то трубы воют почище ругару на полной луне. — Кого?.. — недоуменно переспросил Юджин, поняв, наконец, что казалось ему смутно неправильным еще в ванной комнате — на груди Снафу больше не болтались жетоны. Снафу только отмахнулся, лениво закатив глаза, допил бутылку и они молча разошлись по спальням. Юджин наскоро, пока свет еще не ушел, расстелился, и долго потом лежал, уставившись в низкий потолок, укрывшись свежей, но мятой простыней — глажкой Снафу себя явно не утруждал. Он боялся засыпать, не зная, что ожидает его по ту сторону на этот раз — на самом деле, зная это заранее, как знал каждый вечер, и не важно, потолок чьей комнаты приходится мерить взглядом. Темнота упала внезапно и густо, словно дом снаружи накрыли тяжелым стеганым покрывалом, как накрывают на ночь клетку с канарейками. Юджин сглотнул, перебирая в памяти события этого долгого, бесконечного по его меркам дня, и незаметно соскользнул в сон. — Следжи, кончай, блядь, ора-ать, — кричал ему в лицо Снафу, бледный до зелени, и тормошил за плечо, стиснув пальцы на коже крепко и больно, до синяков. Кто-то стонал, утробно грохотали взрывы, и Юджин заморгал, недоуменно озираясь, оглушенный свалившейся на него тишиной.Грохотала кровь у него в ушах, стонал он сам, а Снафу — Снафу склонился над ним; его лицо выплыло из мрака точно бледная луна, глаза зло сверкали, губы были поджаты. Юджин заметил вдруг, как вокруг тихо — и какое у Снафу чистое, омытое зеленоватым холодным светом лицо. — Я... — он сухо и судорожно сглотнул, придавленный к матрасу руками Снафу, который навалился всем своим весом ему на плечи — и только теперь заметил еще и свои пальцы, вцепившиеся в запястья Снафу мертвенной хваткой, и медленно, по одному, разжал их. Снафу перехватил его взгляд, в котором, знал Юджин, плескалась паника, и его лицо на миг смягчилось. — И часто с тобой такое?.. — поинтересовался Снафу почти участливо и отстранился, не дожидаясь ответа. — Погоди, принесу воды. Юджин слабо выдохнул и поймал его ладонь своей, все еще во власти кошмара, потому что — в этом уж он был уверен, — никогда не позволил бы себе этот жест наяву. — Не уходи, — прошептал он на выдохе сбивчиво и едва слышно. — Мерриэлл... — Меня зовут Снафу, — бросил тот, отнимая руку, и тут же, словно сжалившись, коротко коснулся ладонью его влажного лба. — Да щас я приду, ну-у! Считай до ста, если хочешь, господи... — До ста?.. — Я вернусь раньше, Следжи, ты и до тридцати не дойдешь, — нетерпеливо пообещал Снафу и поднялся на ноги. — Раз, — уронил Юджин в пустоту между ними. — Два... — ?Раз Миссисипи?, — поправил его Снафу от проема двери, — я тебе кто, Джей Гаррик? — Кто?.. — А я думал, ты у нас с образова-анием, — хмыкнул Снафу уже из коридора, и Юджин закрыл глаза, пытаясь согнать с себя вязкую гулкую дрожь. Раз Миссисипи. Два Миссисипи.Это действительно происходит с ним? Три Миссисипи. Четыре... Миссисипи. Ему вдруг показалось — стоит открыть глаза, и очнешься на Павуву, и медсестричка в белоснежном переднике заботливо положит легкую прохладную руку на лоб, предложит стакан грейпфрутового сока, улыбнется сочувственно — надо же, пули не брали, а солнце свалило... Двадцать три Миссисипи. В губы ткнулся холодный стеклянный край, и Юджин вздрогнул, открывая глаза. Снафу стоял над ним со стаканом в руке, злой и взъерошенный. — Мне долго ждать-то? Может, на лоб тебе его поставить, а, Следжи? Он молча перехватил у Снафу стакан, сел на постели, принялся пить одурело и жадно, чувствуя, как прохлада скользит по шее и горлу, потом утерся простыней и поставил стакан под кровать. — Подвинься, — потребовал Снафу. — ...Что? — Я говорю, подвинься, тебе котелок напекло, или что? — беззлобно выругался Снафу и пихнул его в бок коленом. — Мне завтра на смену, не собираюсь слушать твои вопли остаток ночи, спасибо, блядь. Он опустился на постель, дернул на себя край простыни, устроил голову на углу комковатой жидкой подушки, повернувшись к Юджину спиной — и тот, помедлив, вытянулся рядом. Кровать была слишком узкая для двоих, и Юджин лег на бок, спина к спине, будто они вновь в окопе, сквозь влажную майку чувствуя идущий от кожи Снафу жар. Слишком жарко, слишком тесно, слишком привычно. Раз Миссисипи.Юджин заснул, не дойдя до трех.