ты ведь это можешь (1/1)

Джеджун снял квартиру, собрал свои немногочисленные вещи и в тот же день, когда он договорился с женщиной об условиях и перевел ей деньги на полгода вперед, съехал от Чольхо. Мужчина, пока он бережно укладывал одежду Юнхо в сумку, стоял в проеме двери и пытался отговорить парня от этой затеи. Джеджун молчал все это время. А, когда закончил, застегнул сумку, поблагодарил Чоля за все, что он для него сделал, сдержанно попрощался и вышел из дома. Сел в подъехавшее такси и уехал, оставив мужчину, одиноко стоящего на крыльце, смотреть себе вслед.К работе Джеджун должен был приступить со следующего понедельника. Впереди — два дня выходных, чтобы обосноваться на новом месте и привыкнуть к нему. Впереди — нет, не новая жизнь, впереди еще больше возможностей вернуться к прошлой, к той жизни, которая у него была, кажется, вечность назад.Одна комната, один раскладной диван в самом углу. Один цвет на стенах и потолках, на кухне, прихожей и ванной — светло-серый. Пыльные жалюзи на больших окнах; огромная трещина, ползущая вверх от телевизора, висящем на стене напротив дивана. Один шкаф, один стол, зато стула два. Для Джеджуна и для призрака прошлого, который он всюду таскает за собой. На нижней полке шкафа Дже нашел чистый комплект постельного белья, оставшийся после прежних съемщиков, порошок в ванной, крем для обуви и просроченный йогурт в холодильнике. Все это он выбросил. Здесь не место чужому прошлому. Если кто и может поселиться по соседству, так это только его собственное прошлое.Один книжный стеллаж, одна картина — справа от телевизора, один навесной шкафчик на кухне, оказавшийся пустым. В нем бывшие съемщики ничего не забыли.Он разобрал вещи, сходил в ближайший супермаркет и купил себе немного еды, посуды, любимый шампунь Юнхо, пару лезвий; в огромный пакет по пути домой кинул несколько бинтов, купленных в аптеке. Незамысловатый ужин в тишине, принятие душа в темноте под закрытыми веками, попытка заснуть под мысли, оставившие в покое его сознание, и спустившиеся куда-то вглубь, чтобы снять там артхаусное кино по тем обрывкам воспоминаний, навек отпечатавшимся на теле.К новому Джеджун сегодня был не готов. Сильно устал. Да и болела голова, а к горлу периодически подкатывала тошнота. Приходилось постоянно прикрывать рот ладонью и чаще подходить к распахнутому настежь окну, чтобы сделать пару глотков свежего воздуха.Джеджун приехал вчера. Он провел в их с Юнхо доме на море несколько дней. Скитался тенью по комнатам, подолгу смотрел в окно, кутался в одеяло, которое все еще хранило его запах. Чанмин звонил пару раз. Спрашивал, как он. Джеджун отвечал, что нормально. Всякий раз они прощались молчанием. Завершали звонки обещаниями, которыми было пропитано это самое молчание.Так и прошел первый день Джеджуна в новом месте. Ложась на диван, он мечтал только об одном: поскорее уснуть. Но внезапно его сознание затопило мыслями.Человек, познакомившийся с горькой жизнью, научился справляться со всем. Даже с болью. Тело, как оказалось, в этом бессильно. Лишь один разум способен уберечь нас от разрушения. Он намеренно лишает нас сил, заставляя заснуть или лишиться сознания. Обморок во время сообщения нам страшных вестей или при истощении организма — защитная реакция. Так наш разум пытается уберечь нас, притупляя ощущения, давая возможность пережить первые этапы, казалось бы, непреодолимого, будь мы в сознании. Ускоряет время, раскидывает боль по всему телу, чтобы ее скопление в каком-нибудь одном месте не ощущалось нами так остро. Иногда сознание лишает нас воспоминаний о чем-то, принесшем нам страдания. Запирает где-то глубоко-глубоко внутри и отказывает выпускать наружу. Иногда забыть что-то — единственный выход, последний шанс справиться с той болью, во власти которой способность тебя убить. А Джеджун готов был рискнуть. Он уже не первую неделю боролся с сознанием, все это время его защищающим, ведь в нем было заперто не только то, что способно его убить, но так же и то, что может его заставить бороться за жизнь даже с приставленным к горлу ножом.Очень часто сознание делает нас сумасшедшими. Насылая безумие, все еще пытается спасти. Уберечь. Заставляет бежать от реальности, шепчет слова, которых нет, никогда не было и которых никогда не будет. Когда реальность пропитана болью и не приносит никакого счастья, ты хочешь только одного — сбежать от нее. Переехать в другую, как в незнакомый город или более просторную квартиру, кажется невозможным. Но кто сказал, что иная реальность не может существовать в твоей голове?Джеджун ворочался на диване, раздумывая над последним способом избавиться от боли. Смерть. Когда сердце мертво в твоей груди, оно уже не может болеть. Ни сон, ни потеря памяти, ни безумие ему толком не помогли. Это не смогла сделать даже смерть, которой он очень часто смотрел прямо в глаза. В квартире было темно и холодно. Джеджун не стал включать отопление, не купил ночник, без которого ранее никогда не засыпал. Он откинул одеяло и медленно сел, свесив ноги с дивана. Мятая ткань футболки натянулась на ссутуленной спине; молчаливый воздух сотряс шумный выдох. Дже зажмурил глаза, впиваясь пальцами в матрас по обе стороны от своих бедер. Уже привычный во всем теле зуд не давал ему покоя. Подняв свой взгляд к двери и пытаясь отыскать там надпись, призвавшую бы его не делать того, чего так сильно хотелось, вновь разочарованно выдохнул. Белое дерево. Пустое белое дерево, покрытое дешевым лаком. Никаких надписей. Никакого шепота в тишине. Никаких предостережений. Возможно, Джеджун хотел бы, чтобы его отговорили. Чтобы остановили. Сказали, что это глупо. Опасно. Возможно, Джеджун знал, что каждый раз может стать последним.Возможно, даже мечтал об этом.Столько противоречий. В нем столько противоречий, что его едва ли не распирает от них. Но одна сторона все равно сильнее. Именно она помогает ему выпрямиться в полный рост и сделать шаг к двери, что не смогла ему помешать. Стопы на холодном паркете. Пальцы на пожелтевшем пластике выключателя. Собственное отражение в зеркале, за котором скрывался небольшой шкафчик. Утяжеляющая ладонь пачка лезвий. Холод бортика ванной под бедрами.Джеджун снова сгорбился, высыпав себе пару лезвий на ладонь. Тусклый свет лампы, висящий под самым потолком без плафона, казалось, сам порезался о железо и тут же спрятался за тенью, нависнувшего над ванной парня. Металлические пластины упали на дно ванны с противным звяканьем, а Дже упал перед унитазом, низко склонив над ним свою голову. Его выворачивало, казалось, наизнанку. Воздух застревал в глотке, пока желчь, покинув желудок, из его рта лилась в унитаз. В уголках зажмуренных глаз собрались слезы, а непрекращающиеся спазмы в животе продолжали мучать Джеджуна. Одной рукой он держался за ободок унитаза, другой обнял себя прямо под грудью. Когда спазмы прекратились, упал на пол и отполз к стене, о которую облокотился спиной. Тошнотворный вкус во рту и неприятная влага на губах, которую Дже, собрав в себе последние силы, утер тыльной стороной ладони, вызвали чувства отвращения к самому себе. В этот раз он хотел не просто покалечить свое тело, чтобы стать еще на шаг ближе к Юнхо. Он хотел...Отдать тем воспоминаниям свою жизнь.Чтобы те больше не мучали его. Чтобы не измывались над ним. Ведь он слаб. Он слишком слаб, чтобы противостоять им.Придя немного в себя, Джеджун, цепляясь ладонью за стену, поднялся на дрожащие ноги, подошел к раковине, умылся, почистил зубы и снял испачканную кофту, тут же забросив ее в стиральную машинку. На лезвия, находящиеся в ванной, даже не взглянул, когда выходил в коридор. Выключил свет, оставляя попытку покончить с собой неудовлетворенной и крайне в нем разочарованной.Джеджун лег на диван. Сначала откинул в сторону одеяло, затем потянул на себя и накрылся им чуть ли не с головой, потому что почувствовал прошибающий насквозь холод. Повернул голову набок, заглядывая в окно с мигающими огнями никак не засыпающего города. Кажется, у него тоже бессонница. Кажется, он тоже скучает по кому-то. Джеджун зажмурил глаза и положил руку на живот. Подушечками пальцев чувствовал, как сокращаются мышцы, как пульсирует кровь под обнаженной кожей. Облизал пересохшие губы и опустил руку ниже. Ладонь медленно скользнула к резинке домашних штанов, пробралась внутрь. Перебирая жесткие волоски, пыталась разбить внезапное напряжение, сковавшее все тело. Джеджун закусил нижнюю губу и несильно сжал себя. Одно колено невольно подогнулось. Бедра прижались друг к другу. Расслабиться не получалось совсем. Дже начал водить ладонью. На сухую было неприятно и немного больно. Он представлял Юнхо. Воображал, что тот лежит на нем, тяжестью своего тела обозначая защиту, и ласкает его, целует, возбуждает. Тычется носом в шею, проводит мокрыми губами по линии ключиц, тяжело дышит и утыкается лбом ему в грудь, пытаясь держать себя в руках. После держит большими ладонями его за бедра, пока пытается войти. Толкается внутрь неспешно, каждую секунду замирая и смотря на Джеджуна. Проверяя, не сделал ли ему больно. Убеждаясь, что тому, как и ему самому, хорошо.Но это не помогало. Джеджун ускорил движения ладонью, начиная уже шипеть от дискомфорта, положил вторую руку на бедро и впился пальцами в кожу, повторяя жест Юнхо. Мужчина так делал всякий раз, чтобы распалить его еще сильнее. Снова ничего. Его тело спокойно.Его не бросило в жар. Все мурашки куда-то подевались, не заняв и квадратного дюйма на коже парня.Он не мог. Не мог быть с ним даже в своих мыслях. Без боли не получалось. Не чувствовалось толком.Джеджун уже успел подсесть на нее, как на наркотик. Когда он не ?под кайфом?, все казалось серым. Безжизненным. Пустым. Он вытащил руку из штанов и перекатился на бок. Тело продолжало подрагивать, а сердце бешено колотиться в груди.Джеджун заснул с губами, вымазанными тягучим шепотом, в котором можно было услышать одно лишь слово.Вернее, имя.Юнхо.*Стоя на лестничной площадке и прокручивая ключ в замке, Джеджун болезненно шипел. На бинте, обмотанным вокруг правого запястья, проступили несколько капелек крови. Утром в понедельник Джеджуна не стошнило. Утром он смог побыть с Юнхо хоть немного.Неглубокие порезы на запястье помогли затянуться разошедшимся швам где-то глубоко в груди. Кухонный нож — не лезвия, которые он так и оставил на дне ванной, — тут же полетел в раковину, как только оставил три кровоточащие полосы на бледной коже. С тем же лязгом в сознание ворвался и Юнхо.Сначала его голос.Затем его взгляд.Затем едва ощутимое касание.И затем только его поцелуй.— Это не поцелуй, ― разочарованно выдохнул Дже, приоткрыв глаза. Лицо Юнхо было очень близко; запечатлев на лбу юноши невинный поцелуй, не стал отстраняться. И теперь Джеджун мог изучить его лицо полностью. От мелких трещинок на губах до шелушившейся кожи на скулах.― А что тогда это, по-твоему, было?Чувствовать его губы на своих губах. Смотреть в его глаза своими глазами. Дышать тем же воздухом, что дышал и он. Почему он получает все это вот таким образом? Почему не может быть все, как и прежде? Чтобы Юнхо был рядом. Чтобы обнимал. Чтобы целовал. Чтобы говорил, что любит и никогда не отпустит.— А теперь так? ― немного отстранившись от Джеджуна, спросил Юнхо. Их лица находились так близко, что один вдыхал воздух, который выдыхал другой.Они много раз целовали друг друга. Нежно и страстно. Лениво и грязно. Много раз занимались любовью. Будто бы в первый раз изучали тела друг друга. Долго и медленно. Спонтанно и осторожно. Джеджун помнил каждый раз. Он бы вытатуировал каждый миг на своем теле, да не хотел, чтобы кто-то еще это видел. Это только его. Его и Юнхо. После того, как Юнхо после смерти отца забрал к себе Дже, у них было много моментов, которыми тот дорожил, как бесценными богатствами. Но то, что он увидел сегодня утром, было иным.Это другая цивилизация.Другая неизведанная галактика.Другие они. Это их самый первый поцелуй. Это самый первый миг, когда он, Джеджун, понял, что готов доверить Юнхо всю свою жизнь. Поцелуй более эмоционален, чем любая другая физическая близость. Он интимнее, чем секс. Красноречивей всех в мире признаний. Поцелуй — это доверие. Это нежность и страсть. Это то, что не выразить словами. Это слияние душ. Это сплетение сердец.Джеджун замер перед дверью и не смог сдвинуться с места. Ключ торчал в замочной скважине, а в его сердце торчал невидимый, но хорошо осязаемый нож. Нанеся незначительные раны телу, лишь сильнее разворотил то, что было внутри. Рукава красно-черного джемпера натянуты на кисти рук, накинутая поверх утепленная кожаная куртка была распахнута. В заднем кармане мешковатых черных джинсов мигал оповещениями мобильный. Чольхо в сообщениях спрашивал, не волнуется ли Дже перед первым рабочим днем. Интересовался тем, как он себя чувствует. Желал удачи. Заверял, что, если ему что-то потребуется, он всегда может обратиться за помощью. Джеджун пока не отвечал. Не знал, что писать. Он закрыл до конца дверь, сунул ключи в передний карман джинсов, достал из рюкзака черную кепку и направился к лестнице, не обратив внимания на гостеприимно распахнутые дверцы старого лифта.В лужах на асфальте цвели звезды почти потонувших уличных фонарей, которые еще не успели отключить. На небе осколки космоса со сточенными краями. На улицах визги шин, гул голосов и вплетающееся в него эхо шагов. Джеджун сел в такси, которое заказал еще из квартиры, хлопнул дверцей, поздоровался с водителем и прислонился лбом к окну, которое тут же запотело. Он сказал доктору Чон, что устроился в кофейню, а на самом деле в ночной клуб. Его рабочий день должен начинаться в десять вечера и заканчиваться в шесть утра. Но сегодня, отвечая на самое первое сообщение Чольхо, что он собирается на работу, Джеджун не солгал, ибо начальник сказал подъехать в бар к восьми утра, чтобы объяснить ему его обязанности. У помощника бармена их было не так много. Это Джеджун понял, следуя по пятам за молодым красивым мужчиной в темно-красном костюме. Тот показывал ему клуб, первый и второй его этажи, подсобку, кухню, вип-кабины, подвал. Джеджун, держа в руках кепку, только кивал, стараясь не задавать вопросов. Главному администратору это не нравилось — это он понял тоже. По одному только его взгляду, стоило Джеджуну поинтересоваться о перерыве. Ему выдали его форму — простую белую рубашку с неглубоким вырезом и голубую бандану, которую нужно было обвязывать вокруг головы, немного приподнимая челку. Ли Минхек — Джеджун снова забыл имя администратора, а потому подсмотрел его на узком и стильном пейдже, отливающим серебром, — познакомил его с коллегами. Хани — официантка, светловолосая приветливая девушка, расчесывала свои длинные волосы, сидя на старом барном стуле в подсобке. Увидев Джеджуна, резким движением сняла заколку, которой убирала мешающуюся ей челку, спрыгнула на пол и полезла обниматься. Дже растерянно развел руки в стороны, опуская взгляд на светловолосую макушку девушки, которая звонким голосом говорила, как рада была его видеть.Акайо — бармен. Выбритые виски, длинная челка. Немного надменный взгляд, лукавая улыбка и скупые незаинтересованные жесты при разговоре с Наен — второй официанткой. Его рубашка — такая же, как и у Джеджуна, — была расстегнута на три верхние пуговицы. На обнаженных из-за закатанных рукавов предплечьях — следы от сведенных татуировок. Пока Хани продолжала осыпать вопросами Джеджуна, Акайо бросал на него редкие взгляды. Молча кивал Наен и поправлял свою челку, спадающую на лицо.— Две недели — испытательный срок, — прервал неумолкающую даже после только что отработанной ночной смены Хани Минхек. — Справишься, работа твоя. А пока можешь осмотреть здесь все.С этими словами должна была начаться новая жизнь Джеджуна. Но новой жизни было не место, потому что старая уходить никуда не хотела.*Джеджун не мог перестать рассматривать рисунок на своей руке, пока еще не скрытый под слоем заживляющей пленки и пока еще не растекшийся из-за сукровицы, смешанной с не прижившимся пигментом краски. ― Не хочешь вечером выпить? ― спросил, кинув быстрый взгляд на Джевона, роющегося на столе, ища ножницы. Подмышкой у татуировщика зажат рулон пленки, из-под бини, натянутой несколько небрежно, торчали осветленные кончики волос. У Джевона появилось несколько новых проколов в левом ухе и новая татуировка. Совсем небольшая. Две даты, набитые на ребрах под сердцем, что были видны через глубокие вырезы для рук в его белой майке.― Тебе нельзя, ― поджал губы парень, разматывая пленку. ― После сеанса желательно на неделю хотя бы воздержаться от алкоголя. Ты же знаешь, иначе процесс заживления будет проходить дольше и больней, ― он подошел к Джеджуну и начал разматывать пленку, попутно оборачивая ею руку клиента.― Ну, ты будешь пить, а я посмотрю, — настаивал Дже, внимательно следя за работой парня.― Зачем это тебе? ― рассмеялся Джевон, подняв глаза на Джеджуна.― Сегодня ровно месяц… — начал тот и тут же замолчал — мешать говорил ком, застрявший в горле.― Ты помнишь? — едва слышно прошептал Джевон, продолжая оборачивать руку парня заживляющей пленкой. Он стоял между разведенных ног Дже, пока тот сидел на кушетке и размеренно дышал.Джеджун уже, кажется, и забыл, каково это — чувствовать боль чужого человека. Каково это — примерять на себя его судьбу и терпеть, даже, если та раздражала кожу, натирала ее и приносила нестерпимую муку. Джевон потерял сестру, за жизнь которой боролся столько лет. Он потерял родного человека. Потерял того, кто наполнял его жизнь смыслом. И Дже просто не представлял, каких усилий ему стоило просыпаться по утрам, идти на работу и дарить людям улыбки. Как он сейчас дарил ему.Держи, забери ее обратно, хотелось прокричать Джеджуну, я знаю, каким трудом она тебе далась, но не стоит. Только не при мне.Джевон не жаловался, не плакал, не сетовал на судьбу. Казалось бы, смерть близкого человека он принял стойко. Но то было лишь внешне. Что творилось у него внутри — знал лишь он сам. И что-то подсказывало Джеджуну, что там целый океан непролитых слез и тонна нерастраченной любви, которой Джевон одаривал свою малышку, пока та бы росла у него на глазах.В салоне было прибрано. Нет никаких пустых упаковок из-под лапши, нет никаких сваленных в кучу вещей, пыли, коробок из-под одноразовых игл, красок. Беспорядок сохранился лишь на столе, и то лишь из-за того, что во время работы Джевону просто некогда возвращать вещи на свои положенные места.― Конечно… Ты… — проговорил Джеджун, все так же запинаясь, однако сразу же был перебит:― Я в порядке. Правда. Наверное, все эти четыре с половиной года я готовился к жизни без нее. Я хотел победить, искренне этого хотел, но где-то внутри все равно знал: это может случиться в любой момент. У Доен теперь ничего не болит, я уверен, она в лучшем месте. Доен-а, малышка, ― Джевон поднял голову вверх. Из обоих уголков его глаз потекли слезы. Парень шмыгнул носом и улыбнулся. Искреннее и широко. ― Надеюсь, ты не обижаешься на своего оппу? Он ведь тебя любит сильно-сильно, ты же знаешь? — у Джеджуна защемило от той нежности, которой был пропитан голос Джевона. — У оппы появился новый друг, он не один, слышишь? Малышка, ты так переживала, что обо мне некому будет позаботиться. Но это не так. Не беспокойся. Слушайся ангелов или кто там за тобой присматривает. Помнишь, я всегда говорил тебе, что ты звездочка? Просто настало время тебе вернуться на небо, здесь твой свет померк, но там, я уверен, он сияет ярче всех. ― Джевон… — прошептал Джеджун, чувствуя, как и по его щеке медленно проползла одинокая слеза.― Не нужно, — оборвал его татуировщик, заканчивая с пленкой и отходя от кушетки. Пока Дже натягивал легкую куртку на плечи, начал прибираться на столе. — Не сейчас, ладно? — донеслось просящее из-за его спины. — Что ты там говорил про выпить?Они пошли в бар за углом с небольшими маленькими столиками, раскиданными по залу, негромкой кантри-музыкой, масками индейцев на стенах и длинной барной стойкой, поверхность которой оказалась зеркальной и была разукрашена какими-то этническими символами. Красная пленка, наклеенная поверх стекла, ловила отсветы от круглых светильников, свисающих с балки, что была прикручена над стойкой.Людей здесь оказалось мало. Бармен скучающе пил кофе, сидя на одном из стульев, а официанты сновали по залу, в очередной раз протирая поверхность пустых столиков и поднося пиво своим немногочисленным посетителям.Джеджун с Джевоном выпили несколько бутылок пива прежде, чем у них завязался разговор.— Она очень добрая, — говорил парень о своей сестре так, будто бы она до сих пор жива. Его спина была ссутулена, локти – на поверхности барной стойки. Ступни на перекладине, соединяющей ножки стула, колени разведены в стороны. Джевон сильно запрокидывал голову назад, когда делал очередной глоток. Джеджун сидел к нему боком, опираясь об одну руку, согнутую в локте. Он слушал друга очень внимательно. Хотел понять. Хотел прочувствовать.— Ты тоже добрый, — заверил парня Джеджун. — Твоей сестре очень повезло с тобой.Джевон лишь благодарно улыбнулся, посмотрев на друга через плечо и, держа бутылку за горлышко большим и указательным пальцами, поднес ту ко рту, делая небольшой глоток. Он продолжал рассказывать про Даен, иногда смеясь до слез, иногда морщась от болезненности воспоминаний. Но в его голосе неизменно сохранялись теплота, ласка, любовь. В один момент он просто замолчал, смотря перед собой. Выговорился.По судорожному выдоху Джеджун услышал, что тому стало лучше.— Его зовут Юнхо, — неожиданно начал парень, чем заставил Джевона повернуться и удивленно на него посмотреть. — Он младший брат моего бывшего психотерапевта. Мы познакомились с ним в больнице. Самым нелепым образом, — Джеджун все это вспомнил. Раны на теле, которые помогли восстановить утраченные воспоминания, заныли, но Дже не обращал на них внимания, а потому продолжил рассказывать дальше: — Он принял меня за уборщика, я его за обычного хама. Но именно в тот день все и началось…Джеджун говорил, не умолкая. Порой он сбивался, путался в словах, днях, воспоминаниях, хронологии событий. Не путался лишь в одном — собственных чувствах. Те на протяжении долгого времени оставались неизменны. Они были чисты и искренни. Нежны и не требующие ничего взамен. Их первые встречи, совместные вечера, заключение, суд, год в психоневрологическом интернате в Китае, терапия, стершая ему память, их повторное знакомство, второй шанс, смерть отца и — самое болезненное — его исчезновение. Джеджун рассказал обо всем. Он не побоялся рассказать Джевону, что он однажды полюбил мужчину, почему-то ему показалось, что тот поймет. И парень действительно понял. Он, как и Дже его, слушал очень внимательно, стараясь не пропускать ни единого слова. Он молча благодарил за то, что доверился. Что поделился своей болью. Иногда это и, правда, помогает.Но только, когда разделяешь боль с человеком, на которого тебе не все равно.И которому не все равно на тебя.Этим вечером Джеджун с Джевоном стали гораздо ближе друг к другу. Хоть об одном Дже и умолчал.О том, каким способом возвращает себе воспоминания о дорогом ему человеке.*Акайо отошел на пару минут. Сунув сигарету за ухо, попросил Джеджуна его подменить. Тот, наклонившись к его лицу, чтобы сквозь оглушающую музыку, расслышать просьбу, кивнул и тут же занял его место в центре барной стойки. За несколько месяцев работы в этом баре и бесконечными часами наблюдений за Акайо Джеджун обучился всем нужным для бармена навыкам. И уже через несколько минут веселил двух девушек в коротких комбинезонах, ловко управляясь с бутылками. Он заводил руку за спину и выбрасывал те перед собой, чтобы следом откупорить крышку и наполнить переливающейся в свете софитов жидкостью открытый шейкер.Он пытался улыбаться, пока девушки громко обсуждали его татуировки, которыми были забиты обе его руки, обнажающиеся от локтя, где находилась граница закатанных рукавов белоснежной рубашки. И его улыбкам верили. О том говорили улыбки в ответ, блеск в глазах и искренний интерес. Он пытался жить дальше. Работал, закончил курсы бармена, иногда навещал доктора Чон, выпивал в баре с Джехеном после очередного сеанса татуировки. И все вокруг верили, что видят перед собой живого человека. Не мертвого внутри, каким на самом деле был Джеджун. — Эй, — донеслось от одной из девушек, перед которой он только что поставил коктейль в бокале на длинной тонкой ножке. Джеджун сложил руки на поверхности барной стоки и навалился на них грудью, чтобы наклониться чуть вперед и расслышать девушку. — Коктейль, я надеюсь, с сюрпризом? — девушка была очень сильно пьяна, и, возможно, Дже не обратил бы на ее фразу совершенно никакого внимания, если бы она крепко не схватила его за запястье и сама бы не подалась вперед.— Что вы делаете? — Джеджун удивленно уставился на девушку и осторожно попытался убрать от себя чужую руку.— Ты не в доле, что ли? — искренне удивились в ответ. — А где другой... Ну, тот, который симпатичный...— Джеджун, иди в подсобку, — послышался сбоку голос Акайо. Джеджун, почувствовав, что с его запястий исчезли чужие пальцы, резко повернулся и увидел темноволосого парня, завязывающего на голове свою бандану. — Я сам тут все улажу. — Но...— Я сказал: иди в подсобку, — чуть ли не по слогам процедил Акайо.Джеджун, еще какое-то время прожигая его профиль недоверчивым взглядом, развернулся на пятках и направился прочь из зала. В подсобке никого не было. Горела лишь одна-единственная лампа в дальнем углу, пахло сигаретным дымом и перегаром. Дже сорвал с головы бандану и бросил ее на старый барный стул с потрескавшейся кожей. Взлохматил волосы и пнул невысокий столик. Переполненная окурками пепельница со звоном упала на пол и разлетелась на мелкие осколки.Через какое-то время в подсобку залетели оглушающие биты из зала. Акайо, держащий в руках свою бандану, громко хлопнул дверью, вновь погружая комнату в тишину, и начал спускаться по ступеням вниз. А там его ждал Джеджун, взглядом требовавший объяснений. Он не дурак, чтобы не понять, о чем говорила та девушка. Не дурак, чтобы в поведении Акайо не увидеть подтверждение своим выводам.Доктор Чон говорил, что долгое время лечил своего сына от зависимости. В ярких красках он описывал ему эту неравную борьбу сильнейшей в мире зависимостью и слабой человеческой воли. Доктор Чон рассказывал, как это страшно, как это мучительно, как это больно. Ты медленно угасаешь. Истончаешься. Превращаешься сначала в тень. Потом в пустоту. От тебя ничего не остается.У Джеджуна кровь стыла в жилах. Тогда и сейчас. Тогда, когда он осознал, что перед ним человек, на долю которого выпали такие ужасы. И сейчас, когда он увидел перед собой того, кто является главным проводником в эти ужасы.— Об этом никому ни слова, — бармен подошел к парню практически вплотную и ядовитым шепотом влил ему в уши свое предупреждение.— Это же незаконно. Ты знаешь, сколько людей умирает в мире от этого дерьма? — не удержался Джеджун и тут же перешел на крик.Акайо схватил его за запястья и оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что они одни. Затем перевел гневный взгляд на Дже и сжал крепко челюсти, отчего его лицо приобрело острые углы, таящие в себе опасность. Но Дже было глубоко плевать на это. Страх — это не про него. В этой жизни ему нечего бояться. Нечего и некого терять.— У меня качественная дурь, еще никто не жаловался, — приблизился к его лицу Акайо, оставляя между ними место для своей паршивой улыбки.— Минхек знает? — зло выплюнул Джеджун, отталкивая от себя парня и отходя в сторону. Ему было противно. Мерзко. Тошно. Находиться рядом с этим человеком — значит, пачкать себя грязью, обмазываться ею с головы до пят.— Нет, а, если узнает, я буду иметь в виду, чьих рук это дело. За мной стоят очень серьезные люди, Джеджун, — бросил ему в спину Акайо. По звукам чиркающей зажигалки Дже понял, что тот закурил.— Пошел ты, — даже не поворачиваясь, зло прошипел парень и начал подниматься по ступеням в зал.— Совсем скоро ты по-другому заговоришь, — эти слова почти потонули в звуках музыки, ворвавшихся через открытую Джеджуном дверь, но, перед тем, как сделать свой последний вздох, они успели вонзить в грудь парня острое лезвие своей правдивости.*Джеджун больше не видел Юнхо так, как раньше. Воспоминания появлялись расплывчато, нечетко, обрывисто. А все потому, что боль стала ему привычна.Когда мы к чему-то привыкаем, это что-то уже перестает быть собой. Оно теряет себя в бесконечно повторяющихся действиях, словах, эмоциях. А привыкаем мы почти ко всему. К ненависти, любви, помощи. И воспринимаем все это уже как должное. Оттого ни любовь, ни ненависть, ни помощь, ни даже боль не вызывают тех чувств, что вызывали раньше.На теле Джеджуна уже не было свободного места от ?воспоминаний?. Поверх шрамов — татуировки. Джевон уже не верил, что это случайность. Они стали ругаться. Парень говорил, что ему нужна помощь. Дже все отрицал. Фальшиво смеялся над его уверенностью, что он хочет изувечить свое тело, и продолжал настаивать на том, что он просто рассеянный и неаккуратный. Но, если Джевон и закрывал глаза на небольшие синяки и следы от ожогов, то от порезанных запястий, содранной на груди кожи его бросало в дрожь. Он тряс парня за плечи, пытался вызвать врача и он бы сделал это, если бы не Джеджун, выхвативший из его рук телефон. Тот со слезами на глазах и улыбкой на дрожащих губах уверял, что это последний раз, что он больше не станет калечить и свою душу, и свое тело. И Джевон верил. Верил, как слепой глупец. Потому что слышал в чужом голосе искренность. Потому что видел в чужом взгляде вину. Джеджун после данных клятв прощался с ним, шел в свою квартиру и, вслух прося прощения у Джевона и Юнхо, нарушал данные им когда-то обещания. Когда раны на его теле заживали, он шел за новой татуировкой. А Джевон, видя шрамы, которых не было в прошлый раз, понимал, что ничего не может сделать. Он просто татуировщик. Просто парень, возомнивший, что может называть себя другом. Он молчал, поджав губы, пока Джеджун лежал на кушетке и даже не морщился при соприкосновении иглы с его кожей.Иногда Дже ходил в ночной клуб, напивался до беспамятства и искал Юнхо в лицах, подсвеченных разноцветными огнями. Пытался уловить в толпе его запах. В музыке расслышать его голос.И он видел его. Видел всякий раз, когда разум хмелел под действием алкоголя. Он шел к нему, задурманенный не только высоким градусом в своей крови, но и взглядом родных глаз, которые, если на самом деле сорвать пелену временного дурмана, смотрели на него из подсвеченной огнями толпы похотливо и грязно. Джеджун шел за незнакомцами, воображая, что идет за Юнхо, в грязные туалеты, пропахшие рвотой и сигаретным дымом. Но стоило ему ощутить чужие прикосновения на своем теле, как дурман тут же рассеивался, являя его взгляду совершенно незнакомые лица. Он отталкивал едва стоящих на ногах мужчин и сразу же выбегал на свежий воздух. Забыв свою верхнюю одежду, мерз на холодном ветру, но назад больше не возвращался. Боялся не совладать с собственным сердцем, слишком падким на иллюзии.Джеджун больше не видел Юнхо так, как раньше. Когда он оставался наедине с собой, он не приходил. Не приносил с собой новые воспоминания, спрятанные терапией где-то глубоко-глубоко внутри.Вот и сейчас сбежав по крутой лестнице на горящий в пламени десятка фонарей мокрый асфальт, парень схватился пальцами за кованую ограду, за которой находились мусорные баки. Сознание до сих пор плыло. Огни под закрытыми веками неторопливо проплывали взад-вперед, фантомные биты клубной музыки до сих пор давили на уши.Однако даже сквозь туман Джеджун смог прислушаться к своим ощущениям и понять, что ему было необходимо. Поймал такси и назвал адрес клуба, в котором работал. Он мог сотню раз передумать, пока таксист вез его к указанному месту. Он мог попросить развернуться и поехать в сторону его квартиры, где бы он лег спать на не разобранный диван, а на утро проснулся бы с головной болью и жутким похмельем. Он мог отговорить себя, убедить, что это ошибка. Но не стал. Не захотел просто. Джеджун пожалеет. Обязательно об этом пожалеет. Но сейчас думать об этом не хотелось. Не хотелось заглядывать в будущее, которое напоминало черную дыру. Не хотелось убеждать себя в том, что это неправильно. Гадко. Ужасно.Потому что вся его жизнь неправильна. Вся его жизнь гадка. Ужасна. В ней не было света.Не было смысла.В его жизни от самой жизни-то мало что осталось. Так, к чему ей дорожить? Зачем оберегать? Для кого? Кому она еще нужна? Джеджуну вот точно нет.Не нужна она и Юнхо.В такси негромко играло радио. Мужчина за рулем иногда чихал в согнутую в локте руку. Но, единственное, что слышал Джеджун, это шум в ушах и молящее сердце, что просило его отступить. Но он не отступит. Казалось, город своим шумом, который влетел в салон, стоило Дже открыть дверцу, также пытался его отговорить. Как и не поддающаяся сперва дверца клуба, как и опьяненная музыкой и коктейлями танцующая толпа, как и удивленный взгляд менеджера Минхека, мимо которого он просто прошел. Все были против.Но только не Акайо, встретивший его лукавой усмешкой. Парень стоял за барной стойкой и не сводил взгляда с направляющегося прямо к нему парня.― Я же сказал, что совсем скоро ты по-другому заговоришь, ― склонился над стойкой, опираясь о сложенные руки. ― Мне нужно совсем немного, ― Джеджун сел на высокий стул, болезненно хмуря брови из-за неустанного шума в ушах и липкого холода, лижущего вдоль позвоночника. ― Всего один раз.― Ага, все так говорят, ― усмехнулся Акайо. ― Иди за мной, ― кинул небрежно и вышел из-за барной стойки, направляясь в подсобку. Дже соскочил со стула и направился за ним следом.