Жрица (Катерина) (1/1)

?Тело – ковчег, скиния, храм Духа Святого…?Герцогиня Миланская постоянно повторяет про себя эти слова, закрыв глаза и едва шевеля сухими губами в такт мысленно произносимому, но поверить в них у неё всё же не получается. И это безжалостно подтачивает столп её веры, хотя, наверное, её можно понять.В безгрешном Ватикане грешен каждый, и Катерина, конечно же, не является исключением из данного правила. Наказание постигло её уже при жизни – тяжкий крест: наличие двух отцов, кровавая драма смерти семьи и предательство того, что никогда не должно было подвести кардинала – её собственного тела.Катерина ненавидит слабость оболочки своего духа. Ненавидит всё: фарфорово-белую кожу, кудри, золотым терновым венцом сжавшие высокий лоб, слишком тонкие и ломкие пальцы, скрытые под белоснежной тканью перчаток. Ненавидит мучительный, хриплый кашель, алыми отметинами разукрашивающий кружево платков, и тупую боль, током расходящуюся по телу с каждым движением.Но знание того, что её убивает свое тело, ранит больше физических проявлений болезни.Её называют красавицей; в ответ она мягко улыбается, думая про себя с невыразимой горечью, что им не понять цену этой красоты. Это не красота – это ноша; чего стоит внешняя привлекательность, если у неё нет здоровья? Катерина никогда не говорит об этом, но точно знает одно: всю свою женскую прелесть она отдала бы за то, чтобы быть здоровой, не заходиться приступами кашля и не мучиться от боли. Не торопиться прожить каждый год за несколько лет.О страшном секрете Государственного Секретаря Министерства Иностранных Дел Ватикана знают немногие: Кейт, Вильям да Трес. Остальным это знание ни к чему; более того, Катерина уверена: её смерть многим в Ватикане развяжет руки – стало быть, ни к чему давать поводы к лишним пересудам.-Говорите, синьор, — приказывает бледная златокудрая девушка, потонувшая в белизне дорогих одеял и подушек, набитых лебяжьим пухом; голос её тих, но отчетливо звучащие в нем властные нотки – тон истинной королевы – заставляют стоящего перед ней седого старика в белом халате склониться в почтительном полупоклоне, — Говорите и не скрывайте от меня ничего, какой бы нелицеприятной ни была правда.Старик молчит, и его небесно-голубые глаза, сохранившие, несмотря на прожитые им года, чистоту и ясность, сухо блестят.-Как вы знаете, миледи, у вас заболевание группы коллагенозов, — наконец, отвечает он, старательно подбирая каждое слово, — Это группа заболеваний, характеризующихся системным поражением соединительной ткани, в том числе, если быть точным, волокон…-Я знаю, чем больна, — устало прерывает его она, взмахнув рукой, — Склеродермический кардиосклероз. И потому я прошу вас рассказать о последствиях моего диагноза. И умоляю вас быть откровенным.-Хорошо, — покорно кивает головой врач, чуть поведя худыми плечами и подавив мрачный вздох, — Я могу гарантировать вам несколько лет жизни. Может, три. А может, пять – в зависимости от того, с какой скоростью будут идти патологические процессы в вашем организме.Катерина не отводит взгляда, смотрит с глухой сосредоточенностью; на прекрасном лице не дергается ни один мускул, ни слезинки не появляется в уголках серых глаз. На нём отражается лишь тяжкий мыслительный процесс: три года? Пять? Что я успею сделать? Какие задачи поставить?-Стало быть, скоро я умру, — говорит она медленно, с расстановкой. Каждое слово – как взмах топора на плахе, — Впрочем, несколько лет – это не так уж плохо.Через полчаса, когда доктор – лучший доктор Ватикана! – уйдёт, на прощание бросив на неё взгляд, в котором плещется сожаление – еще бы, такая молодая и такой страшный диагноз! — она бессильно откинется на подушки и только тогда позволит себе немного горьких, злых слёз. Но только тогда – ни раньше, ни позже. Ибо Миланская Лисица должна быть ею даже в такую минуту.Всё, что ей остаётся – сохранить злой секрет в тайне. И успеть сделать за отпущенный ей срок многое – невозможно многое.Стройный стан, длинные ноги, руки – что крылья птицы, умирающего лебедя, поющего прощальную песнь… И всё же в огромном зеркале, занявшем собой почти всю стену покоев самого прекрасного кардинала Ватикана, отражается только бледная, измождённая фигура – никакой итальянской дородности, никакой крови с молоком. Скорее, одно лишь молоко, кипящее, исходящее пеной.Как сохранить веру в Бога, если он подвергает тебя столь страшному испытанию? Как не сломаться? Как терпеть, отсчитывая секунды и минуты – и знать, что время, как и безжалостная болезнь, неумолимо?Главный бой, который она ведет – не с Франческо и даже не с Орденом; главный бой всей ее жизни – с собственным телом: за каждый шаг, каждый вдох, каждый месяц жизни.-Тело – ковчег, скиния, храм Духа Святого… — вновь повторяет Катерина, тоскливо оглядывая себя в блестящей глади и ища напрасной уверенности и опоры в этих словах.Но всё равно не верит в них.