2. (1/1)

— Жду вас на приём через две недели, — кивает Наташа, сцепив в замок руки, — и не тяните, пожалуйста, со сдачей анализов. Думаю, вы понимаете, чем это бывает чревато.Нервно качнув ногой, она вглядывается в бледно-синие глаза пациентки и думает, думает, думает... А ведь один режет вены из-за неразделённой любви лет в шестнадцать, в то время как другой — встаёт, и шагает дальше, и спокойно глядит на то, как собственная жизнь рассыпается на куски. И где тогда грань, что в простонародье зовётся выдержкой? И что, всё-таки, на неё влияет: собственные принципы, воспитание, умело навязанные кем-то ?левым? стереотипы?— Но девять выкидышей — это же не приговор? — выдыхает Лидия, застегнув последнюю пуговицу кардигана.— Конечно же, нет, — помотав головой, Наташа берётся за небрежную, спешную запись.А на настенных часах торопливо бежит вперёд секундная стрелка, и её тихий стук разряжает повисшее в кабинете молчание. Густое — хоть ножом режь.— Говорят, самое тёмное время всегда случается перед рассветом, — замечает женщина, замерев у окна, — так символично, не находите??...резус-фактор: положительный?. Напоследок щёлкнув ручкой, Бахметьева оборачивается.Проблески зари окрашивают горизонт над столицей в сиреневый, розоватыми мазками и ластиком стирая следы от дождя и вчерашних ливневых туч. И где-то там, внизу, в восемь утра вовсю спешат куда-то какие-то люди, и среди них наверняка есть знакомые лица, только едва ли до этого кому-то есть дело. А рассвет красивый. Очаровательно-нежный, дарящий странноватое тепло и ничем не объясняемую, послевкусием застывающую на губах надежду. Но все бегут дальше. Вязнут в проблемах, накручивают, ругаются и думают, что выхода нет. А остановись на секунду, вдохни полной грудью, осмотрись, — снова веришь. И в справедливость, и в любовь, и в то, что самое тёмное время непременно случается именно перед рассветом.— Мне нравится ход ваших мыслей, — уголки губ вздрагивают в чём-то, смутно похожем на улыбку, и, закинув ногу на ногу, Наташа откидывается на спинку кресла, — до встречи, Лидия.Она подхватывает со стула сумку и, поправив выбившуюся из хвоста прядку волос, отступает к двери.— До скорого, Наталья Владимировна. И поджав губы, Бахметьева ещё несколько долгих секунд нервно покачивает ногой и вслушивается в мерный стук настенных часов, а потом вздрагивает и оборачивается на грохот захлопнувшейся двери.— Доброе утро не выспавшимся и уставшим, — улыбается Комарова, как и обычно ворвавшись без стука.Плюхнув на стол перед Бахметьевой стаканчик кофе, она опускается на стоящий у стены диванчик и закатывает глаза, когда видит, как та смотрит на упавшие на белоснежную бумагу жёлто-коричневые капельки и показательно морщится. — Зануда, — заключает Станислава, подперев кулаком щёку.Хмыкнув, Наташа делает крупный глоток и опять отворачивается к окну, сверля взглядом ясное небо и по-прежнему спешащих куда-то людей.— Я смотрю, твой депрессивный настрой так тебя и не покинул, — выдыхает та, очертив глазами миниатюрный силуэт.Бахметьева хмурится.— Ты этим от Багирова заразилась? — Ой, нет, Игорь здесь не причём, — выпрямившись, качает головой Комарова, — и мы с ним о работе не разговариваем. — Ну да, ну да, я помню, у вас на эту тему табу. Затаив в уголках губ улыбку, она поднимается на ноги и опирается поясницей о стол. — И когда он тебе предложение-то сделает, Стасик? — беззлобно усмехается Бахметьева, растворяясь в чужих проблемах.А Комарова как-то странно поджимает губы и опускает глаза, взглядом царапнув по новенькому линолеуму. — Не поняла, — Наташа хмурится, — он что, уже звал тебя замуж?Станислава тушуется и нервно трёт переносицу. — Ты что, отказалась?! — Бахметьева догадывается и, разочарованно всплеснув руками, едва не проливает вышеупомянутый кофе на себя. — И почему?А Комарова разглаживает на юбке несуществующие складки и поднимает, наконец, на неё взгляд ярко-синих, а после неуверенно жмёт плечами.— Испугалась. — Чего? — искренне недоумевает та. — Стасик, ты замужем уже была, поверь мне, ничего нового там для тебя уже нет. — Спасибо, Наташ, я себя сейчас почувствовала то ли старухой, то ли девочкой лёгкого поведения, которую жизнь помотала, — кивает Комарова, глядя на неё снизу вверх.Пропустив её слова мимо ушей, Бахметьева залпом допивает остатки напитка и, кинув стаканчик в мусорное ведро, присаживается на подлокотник дивана. — А как же "хочу дом, детей и большую собаку"? — Да хочу я, Наташ, хочу, — всплеснув руками, Станислава поднимается на ноги, — но я же думала, что будет ЭКО, что ребёнок практически будет только мой, а не чей-то там ещё. Понимаешь?— Если честно, не очень. В чём принципиальная разница?— Да в том, что я не хочу, как у тебя, Наташ! — не подумав, выплёвывает Комарова, тут же ругаясь себе под нос и потирая глаза. — Так, я не это имела в виду...Бахметьева несколько секунд сидит, не шевелясь и практически не моргая, а после слегка растерянно поджимает губы и непривычно заламывает пальцы в попытке занять чем-то руки. Просто у Станиславы глаза усеяны предрассудками и чьими-то — не её даже — принципами. А разговоры на тему замужества — больно, и Наташа, не зная, бьёт по не зажившему.— Я говорила, что не хочу бросаться в омут с головой, а потом жалеть об этом. На эмоциях можно такую кашу заварить, что потом устанешь расхлёбывать. Наташа сдержанно, по понимающе кивает. Попытка раствориться в чужих проблемах провалена. И снова на плечи неподъёмным грузом падают свои, родненькие. Замечательно.— Так, ладно, — оттолкнувшись от письменного стола, выдыхает та, — я вообще не за этим пришла. Дальнейшие слова Комаровой Наташа пропускает мимо ушей, впившись взглядом в настенные надписи. ?Спасибо за сына?. А где-то рядом раздражающе тикают часы, и Стася щебечет что-то про праздник...И в голове с порывами ветра сами собой переворачиваются страницы старенького фотоальбома. Вот она — семнадцатилетний, немного угловатый подросток — стоит на крыльце Первого Медицинского и поблёскивающими радостью глазками раз за разом читает в списке поступивших свою фамилию. Бахметьева. Бахметьева. БАХМЕТЬЕВА. И в сторону заветной, тщательно оберегаемой мечты делается огромнейший шаг. Вот первая встреча с Базановым, а вот мягкий диванчик в холле, портреты учёных, автомат с кофе, и она по-свойски виснет на шее лучшего друга, пока одногруппницы за их спинами завистливо стреляют глазами. Первая лекция у Юрия Алексеевича — взрослого, мудрого, опытного — и студентки во главе с ней самой пропускают все его слова мимо, мимо, мимо... И случается что-то неуловимо-важное. Незримое, непредсказуемое, странное. И Руслан, оборванный на полуслове, почему-то молчит. ?Лучшему в мире врачу?. Тик-так. И в утреннем свете поблёскивает на пальце обручальное колечко.— А с чего ты взяла, что я жалею?Комарова складывает под грудью руки и недовольно качает головой. Не слушала.— Я специалист по ЭКО, Наташ. Я знаю, как выглядят радостные люди, и прости, конечно, у тебя с ними ничего общего.Она ухмыляется. И не поспоришь же. — Так что по поводу праздника? — допытывается Станислава.А Наташа тем временем, абстрагируясь от действительности, прячет глаза и собирает вьющиеся волосы в неаккуратный пучок.— Какого праздника?— Бахметьева! — округлив глаза, возмущается Комарова. — У тебя через неделю День Рождения!— А, ты об этом, — рвано вздохнув, отмахивается та, — и что?Стася подходит к окну и, развернувшись, смотрит, как подруга опускается за рабочий стол и, суетливо глянув на часы, в спешке заполняет бумаги.— У Игоря через два дня отпуск, маниакальная идея съездить заграницу, на море, — сообщает она, от недовольства сведя к переносице брови, — не обидишься, если соглашусь?— Не обижусь, соглашайся, — не поднимая глаз, кивает Бахметьева, — у меня на этот день свои планы.— О как, и какие же? Необъятный букет алых роз, ресторан в центре города, живой оркестр, дорогущее шампанское, бальное платье, вальс?Наташа на пару секунд перестаёт писать и, подняв голову, сверлит Комарову своим фирменным взглядом, а-ля "ты что, дурак?". Стася смеётся.— Нет, серьёзно, какие?— Дом, Мишка, тазик оливье, Евгения Ефимовна с фирменным тортиком... Ну, и всё такое.— Да-а-а, милая моя, а ты, однако, стареешь, — тянет Комарова, тоскливо сжав губы, — а Колмогоров?— Уезжает, — кивает та, захлопнув папку, и снова смотрит на часы.Станислава сканирует её пытливым взглядом ярко-синих и незаметно для неё качает головой. И не изменилась, вроде, а вроде, и какая-то мудрость в глазах осела. И тоска. Необъятная. — Торопишься?— Нет, — прикрыв веки, Наташа устало трёт переносицу, — волнуюсь. Сегодня Миша приезжает, а встречать с поезда строго-настрого запретила, даже времени не сказала, представляешь?— Почему?— Потому что "Наталья Владимировна, ты меня с сыном своим перепутала? Я, как минимум, чутка побольше буду. Сама, что ли, не доберусь?", — цитирует Мишину та, и Стася тихонько смеётся.— Да, в её стиле. — Вот и я о том же, — выдыхает она, сунув руки в карманы брюк.И как по щелчку пальцев, на рабочем столе вибрирует вдруг мобильный, и на дисплее высвечивается фотография акушерки. — Чувствует, — улыбается Комарова и без лишних слов идёт к выходу.Потому что спокойна, когда Бахметьева с Мишей. Потому что в её обществе заведующая отделением — маленькая девочка, которую и чаем напоят, и в плед закутают, и пожурят по делу и так, в целях профилактики, чтобы не расслаблялась. Но Станислава замирает на месте, не дойдя до двери каких-то пары шагов. — Что? — улыбка улетучивается с Наташиного лица, и на мгновение она цепенеет на месте, а потом нервно трёт лоб и в панике оглядывает кабинет. — Да, я поняла.— Что-то случилось? — взволнованно спрашивает Комарова, как только та нажимает ?отбой?.Бахметьева молчит. Мазнув по лицу ладошкой, жадно тянет ртом воздух и собирается с мыслями, а следом подхватывает с кресла сумку и, запихнув в карман мобильный, смотрит на подругу, разве что, мельком. И сглотнув вязкую слюну, вылетает в коридор. — Наташ, что?! — кричит ей вслед Станислава, выскочив следом, но не получает в ответ ничего, кроме отмашки и звенящей, чем-то волнующей тишины. ***Крыльцо, входная дверь, стойка регистратуры, три этажа, два лестничных пролёта — всё пролетает перед глазами в ускоренном темпе, и Наташа едва успевает перевести дыхание, до побеления костяшек вцепившись в дверную ручку кабинета ?312?. А что, если..?— Миша! — всплеснув руками, выдыхает Бахметьева и в ту же секунду оседает на стоящий у стены диванчик. Перед глазами рябят мелкие пятнышки. Наташа жадно хватает ртом воздух, отчаянно припоминая, когда в последний раз она переживала о ком-то так сильно, чтобы кружилась голова, крупно подрагивали пальцы и голос срывался до надрыва, хрипоты и кашля, схватывающего горло невидимой рукой. — Вот нелюди, — выплёвывает Евгения Ефимовна, окинув ту ласковым взглядом, — просила же не звонить. Нет, выдернули человека с работы!— Миша! — уже не облегчённо, а осуждающе вторит Бахметьева и, собрав в кулак последние силы, пересаживается на кушетку, чтобы обхватить акушерку руками и мимолётно, но бережно прижаться к её щеке губами. И та, приобняв Наталью за плечи, понимает, пожалуй, зачем потащилась с недомоганием в Москву, почему не сдала билеты на поезд и по какой причине не позвонила ей оттуда, с вокзала, когда в голове загудело, и руки вдруг стали подозрительно ватными. Чтобы оказаться в это мгновение дома. В холодных стенах неуютной больницы, под искусственным светом белоснежных ламп, в неизменно родных руках Бахметьевой. И как так случается, что чужие вчера, сегодня — самые-самые близкие?..— Ну всё, всё, хватит тут сопли пускать, — отмахивается Мишина от расчувствовавшейся Наташи, что тихо смеётся и делает вид, что не видит, как та смахивает отчего-то осевшие в глазах слёзы. — Что врач сказал? — она переводит тему, только теперь оглядываясь в его поисках. — Да что он скажет? Давление скакнуло, поди не развалюсь, — набросив на плечи кофту, кивает Евгения Ефимовна, а после уверенно поднимается на ноги, — поехали уже, непривычно мне в этой больнице, ни одной пузатой. Наташа осуждающе качает головой и старательно давит улыбку. — Давай-давай, я тут Мишке гостинчиков привезла... ***Тусклый свет ночника очерчивает контуры мебели и отбрасывает на стены причудливые, замысловатые тени. Подобно тем, что боится, почему-то, Мишка.Наташа сидит на краю постели, задумчиво перебирая в руках очередной тёмно-серый галстук. А где-то за окнами зажигаются первые фонари. Настенные часы с широким контуром отстукивают десять вечера, и Колмогоров, накинув на плечи пиджак, застёгивает новые запонки. — Чего загрустила? Его хриплый голос доносится до Бахметьевой смутно различимым эхом, и она слабо вздрагивает, но поднимает глаза. Она вообще не уверена в том, что он ждёт её слов, но, тем не менее, отвечает:— Переволновалась за Мишу сегодня.Она привстаёт на корточки и захлопывает чемодан, напоследок сунув туда последний аккуратно сложенный галстук. В голове возникает и навязчиво машет крылышками мысль о том, что Колмогоров, наконец, уезжает, и вдохнуть можно полной грудью, и она стыдливо тупит взгляд, а потом накрывает левой ладошкой обручальное кольцо, словно насильно внушая... Она не должна. Не должна чувствовать облегчения, как только он идёт за порог; не должна не скучать, не должна ощущать скованности и тоски по его возвращении...Но, раз не должна, — почему?— А может, нам ребёнка завести?Бахметьева от неожиданности хватает ртом воздух и поднимает глаза, будто боится, что случайно сболтнула что-то из этого вслух. Колмогоров улыбается.— А что? Нет, Мишка мне, конечно, как родной, — оправдывается Юрий, небрежно зачесав назад волосы, — но своя кровь — это же другое совсем. — Ты серьёзно сейчас? — как-то слегка ошеломлённо шепчет она, с удивлением понимая: она и вправду никогда не думала о том, что он может захотеть своего ребёнка. — А почему нет? Наташка, ну, наследник, это же здорово!..Бахметьеву выручает звонок его телефона, после которого он подхватывает с кровати ею собранный чемодан и, наклонившись, бегло касается её губ:— Ладно, поговорим об этом, когда я вернусь. Не скучай.***Глоток горячего чая. Наташа отставляет в сторону кружку и, сложив на столешнице руки, с глухим стоном кладёт на них голову. И на пару секунд растворяется в запахе малинового варенья и тихого бормотания сына, обхватившего Евгению Ефимовну за шею и даже не думающего спать. А она ему там новый ночник поставила, с медвежатами. Миша ещё пошутила про встречу с сородичами, и она выдавила из себя жалкое подобие улыбки. — А мать у тебя, Мишаня, совсем скисла, — оповещает ребёнка та, взъерошив Бахметьевой волосы, — будем маме настроение поднимать?— Да! — хлопает в ладоши мальчишка, и Наталья не сдерживает рвущейся наружу улыбки.Подняв голову, она чувствует, как маленькие ручки обхватывают её за шею, и Мишка смачно целует её в обе щеки, за что ласково гладит детские плечики и ласково касается губами макушки. — Радуйтесь, Наталья Владимировна, что рядом с вами такой мужчина! — Мужчина мой, — смеётся Бахметьева, заботливо одёрнув чуть задравшуюся футболку с цыплёнком, — а тебе спать не пора?Мишка активно мотает головой и прячется носом в основании материнской шеи, на что Евгения Ефимовна тихо посмеивается и мысленно отмечает, что не ошиблась. Совсем не ошиблась в том, что вечно растрёпанная, забывающая завтракать (а ещё обедать и ужинать) и везде опаздывающая Наташа станет потрясающей матерью. И мирное дыхание задремавшего на её груди сына, его заливистый смех и широкая тёплая улыбка — самое яркое тому подтверждение.— Может, это кризис среднего возраста? — шутит Бахметьева, снова напоминая о внезапной идее Юры, и Миша, выругавшись себе под нос, беспечно отмахивается.— Старческий маразм это, а не кризис среднего возраста!— Евгения Ефимовна! — осуждающе-громко шепчет Наташа, погладив ребёнка по спинке.— Что, Наталья Владимировна? — вызывающе уперев руки в бока, парирует Мишина.— А у вас котлеты горят, — кивнув на плиту, выкручивается Бахметьева, победно чмокнув спящего сына в макушку.Женщина осуждающе качает головой, ?не находя на эту негодницу слов?, и бросается своему кулинарному шедевру на помощь.На пару минут в кухне виснет тишине. Мишка изредка бормочет что-то сквозь сон и сжимает пальчиками материнскую майку, а Наташа неспешно укачивает его на руках, то и дело нашёптывая на ушко слова колыбельной.— Наташка, послушай старую, повидавшую жизнь женщину, — отложив деревянную лопатку в сторону, обращается к ней Евгения Ефимовна, — не соглашайся.— Почему? Вопрос крайне глупый, да и сама она знает ответ на него, но... Иногда запутавшись и наделав кучу неверных шагов, мы боимся оступиться вновь. Сделать не то, посмотреть, промолчать или что-то неуместное ляпнуть. И именно в этот момент крайне важно, чтобы рядом был кто-то, кто заботливо чмокнет в щёку и скажет, что ты — полнейшая дура, каких этот кто-то ещё в жизни не видывал. И сразу захочется жить. И сразу вдруг станется ясно, что всё ты делаешь правильно: и ошибаешься — в том числе.— Обратно дороги уже не будет, — качает головой Миша, обернувшись, и смотрит на Наташу неизменно-ласково и понимающе, без осуждений, — никогда.— А сейчас разве есть? — горько хмыкнув, Бахметьева в тоске поджимает губы.— Есть.