Если бы не было человека (1/1)

Он сразу сказал участковому – жить буду в Мурзино. А потом задумался. Глянул на участкового, на его стол с бумагами, потом на карту района и ориентировку на Шурку – листки о розыске мамы и папы успешно сняли. – Стоп, – сказал Егор. – А как это вы Мурзин, а деревня – Мурзино?Участковый посмотрел на него разными глазами. Один зеленый, другой – ярко-синий. Егор к нему принюхался – нечистью не пахнет. Мурзин как Мурзин.– Сценарная проебка, – без выражения ответил Мурзин и натянул поверх форменной рубашки шерстяной свитер. – Мой пра-прадед основал Мурзино. – А почему они называют вас приезжим? Мурзин снова тяжело вздохнул. В тон ему что-то ухнуло под крышей участка – покапало из желобов на жестяные подоконники. Пахло сыростью, мокрой глиной и заплесненевелой бумагой. – Потому что отец отсюда уехал. А я вернулся, – Мурзин повесил кобуру поверх свитера. – У Шестипалого будешь жить, у него там все удобства во флигеле. Егор подхватил рюкзак. Рюкзак был тяжелый – перед отъездом родителей в Москву, они в Перми набили его одеждой и той ерундой, которая нужна человеку, когда он решает навсегда остаться жить в пермской деревне. – Не, – ответил, выходя за Мурзиным на крыльцо. – Я буду у парализованной жить. Мурзин оглянулся на него – синий глаз казался больше из-за задранной вверх брови, молча вздохнул. – Намучаюсь я с тобой, студент, – не спросил, констатировал. – Поначалу да, – согласился Егор. – А потом нормально будет. Парализованную звали баба Тося. Ее разбил инсульт полтора года назад. С тех пор она только мычала, подтягивалась на петле и смиренно принимала благости и неприятности от Феськи, которая два раза в день за зарплату патронажной сестры, которую в районе для нее выбил Шестипалый, приходила покормить её и вынести ведра. Зимой Феська топила печку. На дворе Егор критически осмотрел тощую поленницу и покивал. В доме было холодно. С обязанностями растопщика Феська справлялась так себе. Баба Тося лежала укрытая тремя одеялами, на Мурзина и Егора глянула стеклянными глазами. В этом доме пахло нафталином и вроде как застарелым запахом жареных пирожков, въевшимся в стены и перегнившим во что-то неаппетитное. Егор обвел хату взглядом – провисшие панцирные койки, сталинский диван, обитый кожей, и нерабочий телик под салфеткой. Все как и в прошлый раз – придется чистить дымоход. – Сделай хоть полезное что-то, баб Тосю покорми, прибей что-то, – наказал Мурзин ворчливо. – Только себя не прибей. – Сделаю, – пообещал Егор. Первым делом нормально растопил печь, когда по дому пошел теплый дух, наконец, снял куртку и поставил воду греться. Потом подтянул стул к кровати баб Тоси и разбудил легким касанием ко сну. Та открыла мутные глаза и глянула на него устало. Егор удивился – бабуля была обычная, без приколов мурзиновских местных – заячьих губ, нависших надбровных губ и прочего. Сама обыкновенная, когда-то, наверное, даже красивая. – Чего ты хочешь? – спросил и положил руку на плечо. Баба сразу все поняла. Сложно было не понять, когда Егор так ярко отсвечивал своей чудью. Глянула на него грустно и светло, и закрыла глаза. Уйти – понял Егор. Стало страшно. Вот что он сделает первым – уведет эту женщину на ту сторону? Первое чудо – такое? Погладил бабу по несвежим волосам, сухим и ломким, как отцветший одуванчик. – А сперва? Баба закрыла глаза, подумала. Егор откинулся на стуле и огляделся, заметил, что в хате нет образов. Ни одного. И подумал, не потому ли дядьку сюда потянуло в тот раз. И не потому ли сам Егор сюда приехал сейчас. Баба открыла глаза и показала ими за окно. Выйти – понял Егор. И вдруг понял. Вдруг как понял, что он не боженька, но черт возьми – почти. – Тогда вставайте, – хлопнул Егор ладонями по коленям. – Я вам сейчас какие-то шузы найду. Ему это даже никаких сил не стоило. Не было даже творческого приспособления, не надо было ни концентрироваться, ни что-то скрести по сусекам. В фильме про него даже никаких спецэффектов вроде свечения не надо было. Он хотел – вещи происходили. Баба Тося поверила – подтянулась на петле рукой, села в постели. Потом откинула одеяло. Егор пошел ковыряться в забитых хламом шкафах и выудил оттуда какие-то сношенные галоши. А когда вернулся, баба Тося сидела в постели. Он поставил перед ней галоши и пошел искать куртку или типа того. Нашел только изгвазданный вельветовый халат, который Феська надевала, когда выносила ведра. Так что вернулся со своей курткой – баба Тося сидела на постели в галошах. – Пойдемте, не нашел я ничего, – проворчал Егор и подал ей руку. Баба Тося взялась за нее искрученными артритом пальцами и встала. Егор не выдержал серьезную мину до конца и расхохотался. Господи, спасибо, дедушка. Спасибо. Спасибо. Он помог ей дойти до веранды. Как раз вышло, возможно, последнее осеннее солнце – залило веранду через пыльные стекла. Дом был пустой, потому что Феська постепенно выносила оттуда хлам и сжигала в ожидании бабиной смерти. Накинул на нее свою куртку и помог спуститься с трех ступенек. Вместе сели на крепкую лавку под верандой – Шестипалый велел для Феськи сделать. Баба Тося в егоровой куртке от Норз фейс и стоптанных калошах, и Егор в одной футболке, светящейся на солнце. Смотрели на горизонт – на горизонте по Иньве шел лед. Перед Иньвой лежало Мурзино – шиферные крыши и серые заборы, облетевшие деревья и рыжие собаки. В доме закипел чайник – Егор пошел сделал чаю из привезенных с Перми пакетиков. Вынес себе и бабе. Та взяла неуверенной рукой и отхлебнула морщинистым ртом. Посидели еще. И за минуту, в последнюю минуту, перед тем как солнце ушло за синюшную тучу, Егор успел спросить: – Так может пока останетесь? Чем резче наводился взгляд бабы, тем меньше он был в силах говорить ей “ты”. Баба Тося медленно кивнула, не глядя на него. И Егор против воли вновь вслух засмеялся. Оставил кружку и замер, зажав руки между коленями. А потом сказал без тени сомнения: – Сегодня, наверное, лучший день моей жизни.