Попандопуло и Катеринка (1/1)
Попандопуло унес с собой ее взгляд. Унес и сохранил в сердце. Но сейчас над ним властвовало желание напиться. И он напился. Не так, как многие члены шайки - не до беспамятства. Но на душе стало веселее. Заметил два-три заинтересованно-стыдливых женских взгляда. Селянки. Перезрелые, дебелые, многие - вдовые. Их объединяло одно: жажда мужской ласки. И они готовы были потянуться к ласкающей руке, даже если этот мужчина - пришлый элемент, чужой и опасный. Попандопуло давно уже приметил одну. Солдатка, много старше его, лет сорока, пышная, вкусная, она обладала редкой красотой. Едва ли ее прародители, наделившие ее высоким чистым лбом и ясными синими глазами, знавали татар и монголов. Попандопуло еще не был знаком с ней, но отчего-то ему казалось, что от нее пахнет хлебом. Вкусным русским хлебом. Как-то он подошел к солдатке, предложил помочь донести воду. Красавица, вспыхнув, застыдилась, но помощь приняла. А дома у нее произошло то, что уже давно назревало между ними. Тело женщины было большим и сдобным. Обнимая адъютанта теплыми сильными руками, она тихо плакала. А он, замерев в ее объятиях, наслаждался ароматом русского хлеба.Последующие дни были похожими друг на друга. Вовсю шла подготовка к Грициановой свадьбе. И все же, слухи о котовцах, которые, уйдя из Малиновки, по слухам, отправились то ли в Верблюжки, то ли куда-то под Харьков, то ли снова залегли в лесу, мешали банде разгуляться по-настоящему. Вскоре хлопцам таки удалось поймать одного красного, невесть как отбившегося от своих. От него узнали, что отряд, действительно, двинул под Харьков, узнали количество сабель.- Всего-то тридцать!- Догоним, изничтожим!- Не позволим им уйти!Грициан колебался. С одной стороны была заскучавшая банда, жаждавшая кровавых подвигов, с другой - Яринка, любимая, желанная. Как всегда, помог мудрым советом отец. - Ушло тридцать сабель, а придти может триста. Пущай идут, сынку. Не удержим Малиновку, как Чечилю в глаза смотреть будешь?Попандопуло был того же мнения. Впрочем, не грозное имя держало его, обычно энергичного, деятельного, в Малиновке... С Катеринкой Попандопуло с того раза больше не встречался. Сколько раз видел ее, стирающую белье у реки, сколько раз наблюдал за ней, когда она несла по дороге завернутый в расшитое полотенце хлеб... Сколько раз подходил, крадучись, точно волк, к окнам ее светелки... Хотел окликнуть, и слова застревали в горле. Хотел постучать в окно, и не мог. Видеть ее было для него и наказанием, и наслаждением одновременно. Он любовался ее строгим, почти монашеским профилем, мысленно вдыхал аромат ее густых русых волос. Но стоило только появиться более фривольной мысли, как он тут же уходил и на несколько дней запирал себя в стенах монастыря. Он придумал странную вещь: поймав себя на том, что неистово желает Катеринку, он шел к Рыжей и беспощадно терзал ее тело жестокими ласками. И чем большим животным он казался себе, тем сильнее было чувство какого-то истеричного торжества в его душе.Вот так тебе! Так тебе и надо. Да как же ты посмеешь теперь взглянуть на нее?..В то утро Попандопуло вновь направился к реке. Знал, что Катеринка придет туда с вышиванием - наблюдая за ней в течение многих дней, он наизусть выучил ее расписание. На сердце было тоскливо и сладко. Он знал, что не осмелится подойти и заговорить с ней, он знал, что ему не придется вытаскивать ее из реки, спасать от кого-нибудь или выносить из пожара. Иногда он хотел, чтобы с ней стряслась какая-нибудь беда, и, поймав себя на этой мысли, пугался неизвестно чего.По дороге к Катеринкиному дому он встретил одинокого путника. Одетый в солдатскую шинель, ладно сидевшую на его статной, величавой фигуре, придерживая рукой гармошку, путник устало и задумчиво осматривал окрестности.В душе у Попандопуло что-то щелкнуло и он насторожился. Нащупав браунинг, он тихонько взвел курок и, стараясь ступать неслышно, приблизился к чужаку. - Кто таков? - Стараясь говорить строже, спросил он.Человек ответил не сразу. Казалось, он полностью ушел в какие-то свои мысли. Попандопуло пришлось повторить свой вопрос и вторично щелкнуть курком. Чужак обернулся к нему и спокойно ответил:- Я бродячий солдат. Иду с войны домой, под Харьков.- А документы есть?- Документов нет.- Тогда извини, брат, но ты есть арестованный. Пошли.Солдат недоуменно захлопал ресницами:- Арестованный? За что?- А за то. Тут недалече бандиты окопались. Так что мало ли, кто здесь ходит, тем более, без документов. - Попандопуло присмотрелся к нему внимательнее и со значением проговорил, - гражданская война у нас тут, братец. Ты, вообще, за кого?- Я? Ни за кого. Мне бы до дому дойти. Устал очень, братец. Вот так навоевался уже.- Ладно, в штабе объяснишь. Пошли.Солдат послушно пошел вперед. Что-то подсказывало адъютанту, что он не убежит, но все же еще какое-то время он держал его на прицеле. По дороге завязался разговор. Солдат оказался общительным и довольно веселым малым, и Попандопуло отчего-то почувствовал к нему расположение. - А фисгармонь тебе на что?- Деньги зарабатываю. Зайду в какое-нибудь село иль деревню, и, если попадаю на торжество, то играю там. На свадьбах играю...- На свадьбах? Ну, слушай!- А шо такое?- Так у нас же завтра свадьба здесь! Сам пан атаман Грициан Таврический женится на дочке одной здешней вдовицы. Так что музыка нам будет очень кстати. Ну, пошли!Грициан отнесся к предложению играть на свадьбе довольно спокойно. И вообще, он вел себя как-то странно. Почти не отдавал приказов, все чаще уединялся в своей опочивальне. Даже Попандопуло, и тот больше не имел прежнего доступа к нему. Адъютант видел, что друга что-то гложет, но лезть в душу не решался. Да и, признаться честно, его куда больше беспокоили собственные сердечные муки.- Сыграй что-нибудь, - тихо попросил он солдата.- Можно. А что?- Да все, что хочешь. Веселое что-нибудь, шоб душа развернулась.Заиграла весела плясовая. Солдат виртуозно владел инструментом. "Ишь ты... композитор..." - думал Попандопуло, отстукивая ногой в такт. Горилка и веселые звуки гармони сделали свое дело, да и южнорусский темперамент дал о себе знать - вскоре он лихо отплясывал вместе с остальными членами банды. Подхватил Рыжую, закружил... Она ухватилась за его плечи, вопросительно заглянула в глаза. Она привыкла к его участившимся посещениям, а в последнее время ему стало казаться, что она каждый раз ждет его. Именно его.Поднесли горилки и солдату. Он залпом осушил стакан, чем вызвал бурный восторг плясунов, сбросил шапку, откинул назад черную прядь густых волос, и вновь принялся играть. Попандопуло искоса поглядывал на Грициана, но тот с угрюмым видом продолжал пить и невидящим взглядом смотрел перед собой. Рядом с атаманом сидел старик Балясный и что-то гневно, настойчиво шептал ему на ухо. Грициан вдруг пристально посмотрел на Попандопуло и, подозвав его едва приметным жестом, отставил стакан с недопитой горилкой. Попандопуло подошел к нему:- Что, Гриш?- Поговорить треба. Пошли в совещательную.- Пошли.Но уйти они не успели. Откуда ни возьмись, в зале, где готовился свадебный банкет, появилась Софья Михайловна, Яринкина мать. Яринка упросила Грициана, чтобы тот разрешил матери самой приготовить ее к свадьбе. Стоит признаться, помощь Софьи Михайловны была незаменимой. Смирившись с решением дочери, она принялась помогать готовиться к свадьбе так, словно выдавала ее за милого сердцу, дорогого и желанного. Благодаря ее стараниям, у Яринки появилось красивое свадебное платье. Благодаря ее влиянию, сельские бабы стали добровольно нести в монастырь съестное и спиртное. Софья Михайловна даже на Балясного стала смотреть ласковее - знала, какое влияние он имеет на атамана.Присутствие Яринкиной матери осталось бы незамеченным, если бы она вдруг не выронила кувшин с водой, да не вскрикнула на всю залу:- Назар!..Музыка стихла. Пьяные плясуны недоуменно переглянулись. Грициан подхватился было со своего места, но Балясный повелительным жестом заставил его сесть и снова что-то зашептал ему на ухо. А Софья Михайловна, словно не замечая, какого переполоха виновницей она изволила стать, с рыданиями подбежала к солдату. Но тот, справившись с недоумением, выставил вперед руку, предупреждая готовую броситься к нему на шею женщину:- Я не Назар... - со смущенной улыбкой, мягко произнес он, - ты, матушка, ошиблась. Впрочем, как меня только не называли по дороге: и Петро, и Василем, и Егором, и Никодимом...Вздохнув, он заиграл тихонький напев, певучий и печальный. В глазах у вдовы мелькнуло какое-то непонятное чувство, но она тут же потупила их и, односложно отвечая на посыпавшиеся на нее вопросы встревоженных членов банды, забилась в угол.Внимательно следящий за обоими, мгновенно протрезвевший Грициан наклонился к Попандопуло и тихо приказал:- Обыскать!Адъютант подошел к солдату и, подмигнув ему, точно старому знакомому, с панибратской вальяжностью произнес:- Ну-кась, покажи-кась, что там у нас в карманчиках?Солдат послушно поставил гармошку, повернулся к адъютанту и буквально насквозь пронзил его злым насмешливым взглядом.- Кого обыскивать собираетесь? Офицера, защитника Родины? - Его голос прозвучал негромко, но Попандопуло был уверен, что этот полуукозизненный, полунасмешливый вопрос слышали все присутствующие в зале.Вдруг солдат нервно дернул плечом, распахнул шинель и одним властным движением сбросил ее на пол. Он как будто стал выше ростом. Распрямились могучие плечи, засверкал гордым гневом взгляд. Мелькнули ордена и медали. По зале прокатилось приглушенное "ооох...", и взгляды всех присутствующих вперились в георгиевскую ленточку, которая словно засияла на груди у странного гармониста.Не обращая никакого внимания на впечатление, которое он произвел, "солдат" чеканным шагом подошел к побледневшему, едва стоявшему на ногах Грициану и представился:- Штабс-капитан Чечиль. Уполномоченный барона Врангеля.