XIII (1/1)
Я медленно открываю глаза, так, как если бы веки весили тонну. Я не могу найти, на чем сфокусировать взгляд. Первым я ощущаю ноющую боль в правом плече и в покусанных губах. Я не ощущаю своих рук и ног, их как будто нет. И голова болит. Мучительно больно.
- Куда ее? – я слышу мужской голос, почему-то глухой.- В смысле? – кажется, женщину удивил вопрос; она ближе, ее голос я слышу отчетливее.- В центральное или в неврологию? – уточняет мужчина.- А черт разберет, - шипит она себе под нос, но я улавливаю ее ворчание. – Девушка, она головой не билась, не знаете, с чего у нее судороги-то?Девушка? Здесь есть кто-то еще? Нет сил поднять голову и оглядеться. Где же я, в конце концов?! И вдруг я замечаю то, чего почему-то не заметила раньше. Это настолько очевидно, что мне становится стыдно, но я списываю все на свое странное состояние. Мы едем в машине, все трясется и жутко гремит. Откуда-то снаружи раздается звук надрывающейся сирены. И кто-то, что есть силы, сжимает мою ладонь.- Ну, наконец! – я узнаю голос Тани; мою ладонь сдавили еще сильнее. – Вы обратили на меня внимание! Невероятно, женщина, я вам пыталась треклятые пятнадцать минут сказать, что произошло, но вы от меня отмахивались!Узнаю Таню: она не любит, когда ее игнорируют, она знает (или считает), что не достойна такого обращения. И если вы, не дай Бог, обратитесь к ней за советом после усердного не замечания этих же ее советов, то вам будет плохо – моя дорогая подруга разнесет все в пух и прах! Хотя бы мысленно. Думаю, в ее воображении, эта машина уже давно горит где-нибудь на безлюдном отшибе с женщиной, которой сейчас летят нагоняи, внутри.
- Успокойтесь, дамочка! – поспешила пресечь упреки в свой адрес оппонентка Тани. – Знали бы вы, сколько ?прекрасных? замечаний и идей мне приходится выслушивать на вызовах, вы бы понимали, почему я просто пропускаю их мимо ушей.- Но это не оправдывает вас! Вот сейчас вы спрашиваете у меня то, что могли бы знать уже давно.На некоторое время воцарилась тишина. Правда, относительная тишина: все вокруг продолжало греметь, и сирена не унималась. А потом Таня заговорила, но уже не тем боевым голосом, в ее словах практически физически ощущалась боль, черная, густая боль.- У нее опухоль мозга. Последняя стадия, - она замолчала. – Ей недолго осталось. Она уже давно не может закрывать один глаз, потом начались проблемы с руками, теперь она ходит, опираясь на тросточку, но, честно говоря, это не особо-то помогает, - я слышу всхлип. – А сейчас вот это, судороги.И снова тишина. Я лежу, не в силах пошевелиться и сказать, что все нормально, и понимаю, что все совсем не нормально. И мне страшно. А вдруг – это конец, и свои недолгие дни я буду доживать овощем на аппарате? Да какая разница?! Я же умираю. Все равно умираю – сидя в кресле или лежа в больничной палате. Этого не исправишь. Стоит признаться, признаться себе самой, что до последнего я надеялась на чудо. Молилась о том, чтобы все прекратилось, чтобы мой мозг перестал плавиться. А потом в ответ на все мои мольбы и надежды появлялся новым симптом. Но и тогда я не переставала просить Бога, матушку-природу и всех, всех прочих. И сейчас, что я имею? Только страх, шум и боль. Я не могу найти в себе даже самого маленького, завалившегося за угол зернышка надежды. Судороги вытрясли из меня все. Подчистую. Я устала. Устала бояться и приспосабливаться. Устала ждать смерти или исцеления. Я хочу, чтобы все закончилось. Не важно, как….Я лежу неподвижно, насколько это возможно, смотрю одним не закрывающимся глазом в серый потолок медицинской ?горбушки?, слушаю вой серены и вдруг начинаю кашлять. Легкие сжимает спазмом. Вдруг я снова ощущаю свои ноги, руки, я могу оглядеться и вижу устремленные на меня две пары глаз. И все это, заходясь припадочным кашлем, словно мой организм пытается изгнать что-то из моей груди. На глазах выступают слезы, и дышать становиться трудно.Дальним краешком сознания я ощущаю укол в руку, приступ отступает, и я снова погружаюсь в дремучую бессознательность.
В этот раз меня выводит из приятного медикаментозного забвения яркий свет, ударивший по глазам. Я часто моргаю, пытаясь привыкнуть к освещению и отогнать остатки бессознательности, все еще тянущей ко мне свои мягкие лапы.Я слышу разговор. Таня и та женщина, с которой она спорила, рассказывают мужчине, но не тому, что раньше, что произошло в ресторане. А я не слушаю, а знаю, что случилось – часы отбивают свои последние удары.Я тихо приподнимаюсь на локтях и осматриваюсь. Мы в больнице, приемный покой неврологического отделения. Белая обвалившаяся штукатурка, плиточный холодный пол, решетки на окнах, тяжелые двери. Здесь промозгло, неприятно. Здесь пахнет болезнью, старостью, смертью…. Я слишком хорошо изучила это место, эти стены. Я здесь не останусь. Они не смогут меня заставить.Я свешиваю ноги с каталки. Мне требуется пара минут, чтобы разогнать черные точки, которые кружатся перед глазами, мешая видеть. Я слушаю вопросы, которые задает врач, и ответы, которые ему дают Таня и фельдшер со ?скорой?. Интересно, они действительно не заметили, что я пришла в себя? Я поднимаю на них глаза и вижу три спины – как не предусмотрительно со стороны больницы.- Дайте мне, что надо подписать, чтобы уйти отсюда, - тихим хрипящим голосом говорю я.Три пары глаз устремились на меня, мгновенно оборвав все разговоры.- Боюсь, я не могу позволить вам уйти, Полина Игоревна, - мягко отвечает мне врач. – Я настоятельно рекомендую вам остаться в больнице. Мы сможем сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Может, сможем провести еще один курс химии, - осторожно добавляет он.- Нет, вы не можете заставлять меня. Я могу делать то, что хочу. И я хочу уйти.- Вы сами не понимаете, чего хотите. Это вполне нормально после приступа судорог.- Может быть, если бы эта мысль пришла ко мне только сейчас, вы бы и были правы. Но я-то уже давно решила, что не умру в больнице. У меня есть дом, а в нем спальня с огромной мягкой кроватью. У меня есть балкон, с которого открывается прекрасный вид. Вот где я хочу быть в последний момент. И никак не в холодной зловонной больнице, пропитанной страхом и отчаянием, лежа на жесткой кушетке, когда никто не обратит на меня внимания.- Но, Полина Игоревна…- Нет. Дайте мне бумагу и ручку. Я ухожу домой, - я говорю это громко и уверенно, но, к сожалению, не могу так же уверенно встать с каталки.Ко мне бросается Таня, она обхватывает меня за талию, помогая удержаться на ногах. Она громко дышит и смотрит на меня своим пронзающим оценивающим взглядом.
- Ты точно уверенна, что не хочешь остаться? Может, еще один курс химии поможет? – шепчет она мне на ухо.Эти ее слова впиваются мне в сердце, как раскаленные иголки. Неужели она не слышала того, что я сказала ей в ресторане, неужели не поняла ничего из того, что я сказала сейчас? Я не останусь здесь, она должна меня поддержать! Чувствуя, как внутри закипает ярость, я отстраняюсь от подруги насколько могу.- Мне уже ничего не поможет. Слишком поздно, - шепчу я, вместе со словами изливая злость. – Отвези меня домой, пожалуйста, - чуть громче добавляю я.Через полчаса уговоров и заполнения разнообразных бумажек, я все-таки выхожу на улицу. Я опираюсь на трость, но продолжаю бояться, что упаду, если сделаю малейшее неосторожное движение. Мне тяжело. Таня замечает это, она снова хватает меня за талию и помогает дойти до машины.Еще через полчаса и сижу одна на своей кровати. В квартире темно, и видны только точечки-огоньки от окон против стоящего дома.Таня пропала после инцидента в ресторане. Примерно через неделю, я получила от нее письмо – она улетела в Испанию, у нее уже были куплены билеты, и она решила, что правильным будет не возвращать их, а лететь. Что же, мне было очень обидно, когда читала ее письмо – она бросила меня, она сбежала от своей умирающей подруги. Но с другой стороны, я ее понимаю, как ни странно. Иногда, когда я смотрю на себя в зеркало, мне тоже хочется убежать. Хотя бы от зеркала, чтобы не видеть то, кем я стала. Впалые щеки, темнее круги под глазами, выпирающие ключицы. Я как древняя немощная старуха, заключенная в труп двадцатидевятилетней меня. От такого не грех сбежать.
Но мне все равно обидно, сколько бы я не говорила, что не хочу, чтобы родные и близкие видели те самый страшные мгновения моего ухода. Одно дела наблюдать, как человек угасает, другое – видеть, что от него остался только пепел. Больно – и мне, и окружающим.