Часть 4 (1/1)

Автобус поворачивает направо, сбавив скорость, а затем возвращаясь к прежней, максимально допустимой на этом участке дороги. Салон, кажется, практически пуст. Пассажира лишь два, одного, сидящего у окна, не увидишь с места в конце. Он устроил голову на груди второго, дремлющего время от времени, откинувшегося на спинку кресла. Эта сторона салона затенена. Из приоткрытой створки окна веет прохладой. Аварийный люк вверху тоже приоткрыт. Находиться здесь комфортно, и оттого клонит в сон. Спереди, оттуда, где сидит водитель, доносится тихая музыка. Гитара и скрипка звучат почти вкрадчиво. Вокалист напевает о пыли на ветру.1Пассажир, которого видно сидящему сзади, коротко окидывает взглядом сидения рядом, поправляя собранные в низкий хвост тёмные волосы, смотрит в окно немного дольше, затем вновь позволяет себе задремать.Светлая макушка мелькает над сидением. Парень ёрзает, кладёт голову на плечо своему попутчику, ненадолго замирая, после выпрямляется и сонно смотрит на человека рядом, тоже проснувшегося. Пальцы скользят по щеке, сидящий у окна блондин приближает своё лицо к другому, закрывая глаза…Они стукаются зубами. Мимолётная улыбка от неловкой ситуации практически мгновенно исчезает. Двое вылетают в проход между сидениями, не успев ни за что ухватиться — выброшенная вперёд инстинктивно рука хватает воздух и вскоре опускается. Брюнет боком налетает на кресло с другой стороны, сдавленно выдыхая, даже, скорее, выплёвывая воздух. После жёсткого приземления на спину он хватает навалившегося невольно на него спутника, приподнимаясь и сжимая того в объятьях.Автобус вылетает на обочину и сносит ограду, после по инерции въезжая на подскочившей скорости на возвышение. Водитель, перепугавшись, вдавливает в пол педаль газа, после резко тормозя. За эти мгновения два пассажира, сцепившись, летят назад, кто-то из них глухо вскрикивает и тут же замолкает. Удар.Боль искрит, будто при скольжении грани алмазного круга по металлу. На мгновение этот диск наполовину погружается прямиком в голову.Темно.Радио хрипит, прерывисто выдавая затихающий голос и переливы музыки. Водитель сидит, сжав руль до побеления костяшек. Он сам бледен, как полотно. Первое, что он делает — смотрит в зеркало заднего вида на напряжённый комок двух прижавшихся друг к другу тел. Один человек не двигается; второй, захлебываясь вдохами и подавляя панику, поднимает голову, медленно, боязливо открывая глаза и пытаясь отодвинуться. Руки, крепко сжимавшие до сих пор блондина, расцепляются через пару мгновений.— Вы в порядке? — почти пропавшим голосом произнесён вопрос с другого конца.Тишина в ответ. Ещё не отошедший от произошедшего парень не решается что-то сказать. Он дрожащими пальцами сжимает запястье спутника, с замиранием сердца думая, не остановилось ли другое вовсе.Водитель поднимается, вытаскивает аптечку и, держась за спинки сидений для пассажиров, маленькими шагами движется в сторону двоих. Он бормочет про то, что не хотел, чтобы это произошло, что ему очень жаль.По светлой пластиковой обшивке, имитирующей деревянную панель, бегут тонкие алые струйки.— Он жив,— обрывают его на полуслове.Водитель подаёт аптечку блондину и садится рядом. Они усаживают нормально находящегося в бессознательном сознании и поверхностно дышащего пострадавшего, начиная заниматься кровоточащей раной на затылке. Потом пассажир, оставшийся практически невредимым, поднимается, опираясь на кресло, вытаскивает мобильный телефон, едва не выронив его. Набирает в скорую. Когда возникает вопрос о месте, где они находятся, он беспомощно опускается на сидение и смотрит на водителя. Тот после паузы указывает наиболее точное расположение места аварии, торопливо перечисляя все знаки, все приметы, которые он успел запомнить.Когда водитель и пассажир сделали всё возможное для пострадавшего, они усаживают не пришедшего в себя брюнета на заднее сидение. Первый выходит из автобуса и приваливается к боку транспортного средства, закуривая. Блондин выходит немного погодя, всё ещё отчаянно борясь с паникой, тошнотой, страхом, думая, что свежий воздух приведёт его немного в чувство. Он смотрит на дорогу, стараясь разглядеть машины вдалеке, делая это скорее бездумно. Их силуэты плохо видны за запылёнными окнами автобуса изнутри.Оставленный ненадолго мужчина какое-то время полулежит на кресле неподвижно, потом морщится от боли, хватается за спинку кресла и встаёт, пошатываясь. Боль снова рассыпается искрами, трещит в голове. Он проходит к выходу и в последний миг оборачивается.Бледные веки закрыты. По щекам бегут кровавые слёзы.Я кричу и вскакиваю с постели, весь трясусь. Паника душит меня, хочется, безумно хочется убежать дальше, как можно дальше ото всего, не важно куда, совершенно не имеет значения. Я судорожно прижимаю ладони к щекам — они влажные, горячие, липкие. Я снова готов заорать. Несусь со всех ног в ванную, распахиваю рывком дверь, хлопая ею о стену, бросаюсь к раковине, к зеркалу… И понимаю, до чего гнусную шутку сыграла со мной привычка.Андреас уже здесь. Он хватает меня за руку, я слабо отмахиваюсь, а после, вновь крича, захлебываясь, спрашиваю:— У меня кровь? У меня кровь из глаз?!— Нет. Нет никакой крови,— он напуган, но находит в себе силы ответить.В следующий миг я оседаю на пол, чувствуя ужасную головную боль снова. Она словно перетекает в глаза, внутрь глазных яблок, и мне хочется проорать, чтобы он не смел меня обманывать, ведь я совершенно точно истекаю кровью, мои щёки… Он умывает меня; я вдыхаю судорожно пару раз и проглатываю фразу, которую секунды назад бы точно выдал. Андреас старается угомонить меня, спрашивает, что произошло и что болит. Я принимаю лекарства и успокоительное, а после снова ложусь.Засыпаю, попросив у него прощения и чувствуя себя невероятно виноватым из-за несказанного, но спокойным.Днём мне приходится вспомнить свой кошмар и ощутить скользкую, холодную руку ужаса, которая сжала моё сердце снова, но на этот раз не настолько сильно. Я уже осознаю границу между сном и реальностью, уже не чувствую потребности бежать без оглядки. Рассказываю об этом немного подрагивающим голосом, но не срываюсь на крик под конец. Я отпиваю горячий шоколад из большой чашки, которую дал мне Андреас, договариваю и замолкаю, стараясь сосредоточиться на приятном вкусе, тепле, осознании того, что я не один, что есть те, кому не безразлично моё состояние, всё, что случается со мной. И у меня достаточно более важных забот, нежели дурной сон, будь он хоть сколько угодно устрашающим.Андреас, дослушав меня, выдерживает паузу. Для него самого это было страшно, без сомнения. И почему-то его голос звучит немного удивлённо, когда он говорит о первой части сна. Потом я понимаю, что я достаточно точно воспроизвёл события того дня после частичной потери памяти в результате травмы. Большая доля воспоминаний вскоре была восстановлена, но эти моменты я никогда прежде не мог описать, когда меня спрашивали об этом врачи. Но больше удивления у него вызвало то, что я описал моменты после аварии, притом даже верно воспроизвёл сказанное им водителю. Конечно, сходилось далеко не всё, например, то, что я очнулся вскоре после оказания мне первой медицинской помощи и даже смог пойти куда-то (я пришёл в себя только в больнице, до этого совершенно ничего сам не помню), но отдельные моменты… Будто я был очевидцем этого всего, а не лежал без чувств на полу с затылком в крови. Мне кажется, я мог некоторые фразы выхватить, возвращаясь на короткое время в сознательное состояние, а после эти подробности пропали с остальными воспоминаниями лишь на время. И моё подсознание нашло самый отвратительный способ напомнить мне обо всём, что было в этот день.Я не мог избавиться от тяжёлых дум. Кошмар на меня произвёл слишком сильное впечатление. И я осознавал, каково это было для моего возлюбленного, более впечатлительного, импульсивного, более тонко чувствующего, нежели я. Тем не менее, что сделать для того, чтобы как-то смягчить последствия пережитого шока, я придумать не мог. Андреас вскоре постарался отвлечь нас обоих от наших страхов. После завтрака и разговора о моём сне мы отправились в комнату, где я оставил гитару. Я подключил инструмент к комбику и проверил, помню ли я расположение регуляторов звука на коробке — такое изменение звука годится, в основном, для репетиций дома или в студии, когда оборудование на расстоянии вытянутой руки. Пока я возился со всем этим, увеличивая и уменьшая distortion, reverb, снова пробуя прочие эффекты, Андреас пошёл за своим синтезатором, на время им позабытым из-за множества забот, связанных со мной. Вынув его из чехла — понял это по звуку расстёгиваемой молнии,— он установил подставку под клавиши рядом со мной, на небольшом расстоянии.— Ты готов, Ханнес? Что мы будем играть?— Может, что-нибудь из старого? — бездумно отвечаю вопросом на вопрос, думая, что именно можно было бы взять.— Можно, конечно, но… Насколько старого? — его голос звучит немного странно. Я настороженно поворачиваю голову в его сторону и по привычке стараюсь разглядеть его лицо прямо сейчас. Результатов мои попытки не дают никаких.— Со времён нашей группы. Мы оба эти песни знаем и помним, так? Да и обыграть по-новому будет интересно,— я до сих пор взглядываюсь, различая смутно очертания глаз и рта. Я вижу их как два белых пятна с бледными голубыми разводами и слабо выделяющуюся розовую полосу. Когда я отдаляюсь, эти нюансы исчезают. Нос хоть как-то определить я могу лишь в профиль у любого человека. Всё в силу привычки.— Хорошо.— Андреас вздыхает и замолкает снова.— Если ты не хочешь что-то из тех песен, мы не…— Всё в порядке,— он резко меня обрывает, после одёрнув себя и говоря уже мягче:— Я хочу.Как-то чувствую, что ему не по себе от воспоминаний об этом времени. Обычно он так на упоминание нашего прошлого проекта не реагирует. Для него это всегда был… поучительный и яркий этап. После распада он не раз говорил и мне, и тем нашим бывшим согруппникам, с которыми мы продолжали общаться (то есть, Марселю и Киро), фанатам в социальных сетях — забавно, они ведь до сих пор спрашивают, вернёмся мы или нет,— что он скучает по группе. И это чистая правда. Я сам порой хочу вернуться в это время ненадолго порой. Например, сейчас. Но вернуться к Cinema Bizarre теперь для нас уже невозможно, все эти насыщенные событиями годы, полные побед, поражений, разногласий и попыток достичь компромисса, свершений, невероятно важных для нас как музыкантов… Это пройдено. Не забыто, но оставлено позади ради движения вперёд, индивидуального развития каждого. И вот теперь я ощущаю его напряжение, тревогу, которая раньше не проявлялась.— С тобой всё в порядке? — не выдерживаю уже я, спрашивая с нескрываемым волнением.Андреас молча, как мне кажется, кивает. Я встаю с дивана, на котором, как вчера, решил расслабиться, пока играю. Пара шагов, и вот я напротив, гитара повисла на ремне, гриф привычно лежит в руке. Прибавившийся вес я почти не ощущаю — свыкся с инструментом за многие годы, он больше не воспринимается, как что-то чужеродное.— Играй, чтобы я поверил,— выдыхаю, приготовившись к импровизации для того, чтобы, независимо от песни, присоединиться позже.Конечно, мы попытаемся сейчас это сделать без барабанщика и басиста, без ритм-секции, даже без метронома. Драм-машины у нас нет. Что ж... Думаю, корпус гитары вполне подойдёт для этой цели. Мияви обходится без такого оборудования прекрасно.Он начинает играть песню с нашего первого альбома. ?Escape to the stars?. Она выходила и отдельным синглом, но я отчего-то связываю её именно с ?Final Attraction?. Партия Люминора постепенно меняется, и вот я узнаю мотив, который слышал в студии однажды. Мы ждали, когда наладят оборудование для звукозаписи, а он играл свою версию уже на клавишах отошедшего за кофе Ромео. Я сидел на табурете в углу и тихо подпевал ему, даже не сообразив, что можно было взять гитару. Сейчас я решаю это упущение исправить.Прижимаю струны на нужном ладу и поочерёдно ударяю медиатором по трём, повторяя пока то, что мы играли в оригинале. Затем тоже нанизываю дополнительные звуки, усложняя партию.Мы растягиваем интро, идя уже вместе. Проходит раза в два больше времени, чем в оригинале, прежде чем я слышу его хрипловатый голос, от которого у меня… сейчас мурашки по коже. Едва не прекращаю играть, затаивая дыхание от того, как он спустя долгие годы исполняет эту песню.Мои пальцы двигаются почти по наитию, хотя я не могу поднять голову и не смотреть на гитару вовсе. Время от времени я закрываю глаза, чувствуя вновь какое-то воодушевление. Что и говорить, я получаю удовольствие от игры, ни с чем, наверное, несравнимое удовольствие.Сердце замирает, когда Андреас надрывно, тихо поёт припев. Меня пронимает до дрожи. Я не осознаю до конца, в чём причина такой реакции, да и, по-хорошему, меня это волнует мало. Более волнующим, эмоциональным кажется — нет, так и есть,— сам процесс, то, что мы создаём прямо сейчас.Слышал бы это кто-нибудь…В какой-то момент партия Андреаса, и вокальная, и клавишная, становятся тише. Я подстраиваюсь, слушая, как он, немного замедлившись, приглушённо, но при этом даже более чувственно воспроизводит припев вновь. Подаюсь, сам того не осознавая, вперёд и прижимаюсь лбом к его лбу, склонив голову. Нас разделяет немногим большее расстояние, чем раньше, когда мы выступали на одной сцене, но это не мешает мне повторить то, что мы делали когда-то. Я не вкладываю в это какого-то особого смысла, не отдаю себе даже отчёта в том, что делаю, просто закрываю вновь глаза и едва слышно пою с ним, продолжая мелодию, вновь следуя за ним, когда его голос с новой силой околдовывает меня. Я без сомнения и страха поддаюсь этим чарам, потому что знаю, что эти целительны для моей истерзанной души.Мы играем другие песни, в перерывах не разговаривая, общаясь лишь посредством музыки. Она говорит нам больше сейчас, чем можно передать словами.И когда мы заканчиваем, я произношу лишь одно:— Спасибо.Андреас повторяет это слово едва слышным шёпотом и запускает пальцы в мои волосы, заглядывая, как мне кажется, прямо в глаза. Я могу лишь предполагать и использовать воображение, чтобы понимать происходящее вокруг меня лучше. Он солёными, горячими губами прижимается к моим, неловко целуя и обнимая за шею, зарываясь носом в волосы и всхлипывая. Меня передёргивает от звука. Машинально протягиваю руки, глажу его по спине, стараясь успокоить, хотя я с собой справиться не способен.Как не способен вообразить, насколько же ему тяжело сейчас. Должно быть… А он точно выдержит? Сколько ещё он сможет вынести все эти бессонные ночи, отсутствие помощи со стороны, то, что жизнь зациклена теперь на поисках врача для меня, способов излечиться для меня, вариантов дальнейшего существования при таком состоянии — для меня… Он мог сейчас заниматься музыкой не только для того, чтоб отвлечься от проблем, но и для дальнейшего карьерного роста, для утверждения себя в качестве самостоятельного артиста.Если бы я мог его отпустить… Нет, я не смог бы. И он сам не отойдёт от меня, пока сможет это терпеть. Андреас — не тот человек, который может вот так просто отступить, тем более, когда дело в его чувствах к кому-то или чему-то. Он сдаст позиции лишь тогда, когда будет совершенно сломлен. А такого с виду хрупкого парня чрезвычайно трудно сломать. И пусть кто-то хоть посмеет…Вынуждаю его выйти из-за синтезатора и веду в ванную. Мой черёд проявить заботу.