3. Старые товарищи, демон и песня под лютню (1/2)
Они часто теперь ездили кататься вчетвером – Рудольф,Гисфрид, Алиса и Мод. Игреневая покладистая кобылка, которую где-то добыл для Алисы Гисфрид, привязалась к юной своей хозяйке, хотя заметно было, что Алиса все еще тоскует о своем погибшем берберийце. Однако молодой начальник стражи, который вдруг стал относиться к девочке покровительственно, как к младшей сестренке, наотрез отказался дать ей в пользование жеребца. И самым удивительным было то, что Алиса беспрекословно его послушалась, как послушалась бы старшего брата.
Рудольф, амбициозный, всегда точно знающий, чего он хочет, и старающийся просчитывать все шаги, всегда немного презирал более легко относящегося к жизни приятеля. Тот от любых жизненных невзгод вставал, отряхивался и шел дальше – и, казалось, даже не давал себе труда набраться ума-разума. Даже сейчас у Гисфрида, ни-кола-ни-двора не имевшего рыцаря, лишенного наследства, не имелось никакого сколько-нибудь пристойного плана по упорядочиванию своей судьбы. То, как неуклюже он старался добиться расположения леди Мод, могло только рассмешить – Гисфрид в присутствии ее и баронессы буквально терял дар речи, предпочитая отмалчиваться и отвечать односложно.
Гисфрид вначале был более удачливым – так, во всяком случае, казалось Рудольфу: именно его взял к себе Симон де Монфор, в войске которого они, оруженосцы Гилберта де Клера, графа Глостера, находились вместе. Неважно, говорил себе Рудольф, что в тот момент, когда его заметил граф де Монфор, пятнадцатилетний Гисфрид де Борн лежал с разбитой головой и переломанным носом - просто потому, что ему повезло броситься под моргенштерн* высоченного длиннорукого гасконца, нацеленный на их сеньора. После этого Монфор собственноручно отнес к своему обозу истекающего кровью, скулящего от боли мальчишку – сейчас-то Рудольф понимал, что граф Лейстер отлично знал, как произвести впечатление на солдат. Его забота о юном отважном оруженосце добавила графу популярности. И не важно, что чудо, позволившее Гисфриду снова увидеть белый свет и не превратиться в слепого уродливого калеку, совершил монфоровский лекарь-мавр. А то, что граф Лейстерский сделал спасенного им юношу своим оруженосцем, а потом досрочно возвел в сан рыцаря – как раз перед Ившемской битвой** - добавило в его коллекцию еще одну преданную душу.
Однако Рудольф умел выжидать – и это ему помогло. Он остался при Глостере, и даже добился благосклонности его молодой жены – Рудольф рано понял, что привлекательная наружность может стать хорошим капиталом, если ею умело пользоваться. Даже в том походе с де Клером ему всегда удавалось устроиться в тепле и сытости, тогда как остальные (и Гисфрид в том числе) дрожали от холода и засыпали полуголодными – граф Глостер был скуп как жид и считал, что в походе оруженосец вполне способен сам себя прокормить. А после Ившема Рудольф еще более убедился в своей везучести – его господин вовремя переметнулся от Монфора на сторону короля. Рудольф в битве не участвовал – Глостер оставил под его присмотром замок. И графиню. И неважно, что затем ему пришлось спешно ретироваться из владений Глостера – он ушел оттуда не с пустыми руками.Теперь везение переметнулось к нему – он стюард, он пользуется благосклонностью баронессы, он сможет завоевать ту из дочерей барона Монтгомери, которой положено будет большее приданое. Его не беспокоили даже ревнивые взгляды леди Марианны, которые та бросала на Рудольфа, вовсю беседующего с ее младшей дочерью.Когда я говорю с леди Мод, баронессу это ничуть не беспокоит, подумал Рудольф.Приданое, такое богатое приданое – Рудольф изо всех сил старался побольше думать о богатом приданом леди Алисы, чтобы не подпадать под власть ее сейчас волшебно сиявших черных глаз. Однако все его рациональные рассуждения о приданом и выгоде рассыпались в прах, как только за окном его комнатки собиралась тьма. Как он сразу не заметил, насколько сильна и грозна ее красота? Рудольф не видел сейчас прежней худенькой девчушки – теперь он видел чарующую, околдовывающую расцветающую женскую прелесть, властную, как налетающая на каменистый берег буря. Он не мог преодолеть завораживающей власти, которую обрел над ним взгляд этой странной девушки, почти девочки. В ней он сейчас видел всепобеждающую чувственность, в ней угнездился порок и плотское желание. Чувственное древнее женское естество- вот что читал Рудольф в ее слишком ярком, словно сожженном страстью лице с белоснежной кожей и ярко-красными губами вампира. И это древнее женское, почти змеиной красоты лицо, думал он, сложилось преждевременно, до познания греха самим телом Алисы.… Первая ночь с Алисой – она сама пришла в его комнату, не спросясь, не стучась – откуда она знала, что его дверь открыта? Лицо ее было страшно бледно, длинные черные ресницы опущены, вся она казалась сотканной из того тумана, который поднимается по ночам от мертвящих болот Девоншира. Она скользнула под покрывало и обняла его, просунув руки под камизу, скользя гибкими прохладными ладонями по вздрогнувшим и мгновенно покрывшимся гусиной кожей груди и плечам. И это не было объятием хрупкой невинной девочки – ее тело прямо под его руками теряло хрупкость, бедра становились распутно округлыми, а груди стали тяжелы и чувственны. А утром на простыне не было и следа крови. Но Рудольфу и в голову не пришло удивиться этому.
Она приходила каждую ночь… Рудольф холодел в ее объятиях, но ее яркие горячие губы жгли его, клеймили, словно породистого коня. Рудольф чувствовал, что с каждым поцелуем она пьет его жизнь полными сладострастными глотками, что каждое его движение в этом роскошном теле ввергает его в такие бездны, из которых нет выхода... Это страстное, мучительное колдовство, это страшное блаженство продолжалось до самого предрассветного часа, до тех пор, пока в изнеможении Рудольф не проваливался в тяжелый сон без сновидений... Приходило утро, и Рудольф почти забывал все, что случалось с ним ночью, и в то же время с нетерпением жаждал вновь оказаться в темноте своей спальни…Рудольф чувствовал, как завладевают его сердцем темные страсти – словно какое-то жуткое ядовитое, злое, коварное существо освободилось из оков Тьмы, чтобы затем присосаться к нему и погубить. И все же он шел навстречу этому злу, и лицо Алисы иногда казалось ему лицом демона, злобно смеющегося над ним.
И наряду с влечением к Алисе, словно обнажаясь, просыпаясь, росло другое – ненависть ко всем, кого Алиса впускала в свой ближний круг. Особенно – к Гисфриду. В той простой, как дыхание, дружбе, которая неожиданно возникла между жестким и угрюмым начальником стражи, поборником железной дисциплины, и молоденькой девчушкой, в которой все было противоречие и дерзость, Рудольф не мог усмотреть никакого подтекста – и оттого еще более бесился. Дружат в его понятиях только для взаимной выгоды, и если этой выгоды не видно – значит, она просто глубоко запрятана.Но вот уже несколько дней, как ему удавалось занимать Гисфрида дополнительными обязанностями – этот болван, неспособный двух слов связать в галантной беседе, был на удивление преданным другом. И соглашался подменить Рудольфа в выполнении его обязанностей стюарда, в то время как Карантэн упражнялся в остроумии в компании двух очаровательных юных леди.
Рудольф ожидал своих спутниц, однако сегодня к его неприятному удивлению ими стали баронесса и леди Мод. Не терпящим возражения тоном баронесса заявила, что желает покататься.
- Лошадь Алисы захромала, - сообщила Мод, словно это была невесть какая радостная новость. А по улыбке леди Марианны Рудольф понял, что захромала игреневая кобылка не без ее участия.
***Выгнать из своей постели и из своей комнаты надоедливую вертлявую Урсулу. Встать и натянуть отсыревшую за ночь котту. Проверить посты. Осмотреть оружейную, наскоро перехватить ломоть хлеба с холодной говядиной и глоток воды (с вина он день не начинал, даже после вечерней попойки).Почти никогда он теперь не садился за общий стол за завтраком – вплотную занявшийся вначале баронессой, а затем леди Алисой Рудольф по-дружески просил подсобить в целой куче неотложных мелких дел, которых в большом и сложном хозяйстве замка Торкилстон было немало.
Потом – учения. Как недовольны были эти ленивые саксы, когда он только завел обычай ежедневных занятий мечным боем и верховой ездой! Пришлось вызвать каждого из них на бой – конечно, ему, рыцарю, не пристало проводить поединок со смердами, но тут он убеждал себя, что это происходит в качестве ратных упражнений. Он вызвал всех и победил – спасибо мавру милорда де Монфора, обучившему его кое-каким необычным для этих мест приемам обращения с мечом.Однако уже месяц спустя они поняли, что от упражнений есть толк – тверже лежали в ладонях короткие мечи и сами смерды стали держаться в седле гораздо увереннее.
А после занятий с солдатами обычно полагалось вместе с Рудольфом сопровождать на прогулке баронессу и леди Мод. Иногда, когда прогулка предполагалась долгой и дальней, Гисфрид брал с собой небольшой отряд и испытывал почти детскую радость от сознания того, что весь бравый и уверенный вид его людей есть дело его рук.Однако в основном прогулки с леди Мод и баронессой не доставляли Гисфриду никакого удовольствия. Конечно, ему нравилась леди Мод, он любил наблюдать за тем, как она порхает по залу в танце, как она старательно перебирает тонкими пальцами струны лютни. Она была очень хорошенькая и живая, рыжие волосы матери у нее перешли в цвет каленого ореха, гордое лицо со светлой нежной кожей и большими карими глазами было очень красиво, однако чего-то в ней не доставало – и Гисфрид никак не мог понять, чего. И все, что она говорила, было всегда и умно, и правильно, однако производило на него до странного неуместное впечатление.
Однако с тех пор как к ним стала присоединяться леди Алиса, прогулки приобрели новую прелесть. Он словно переносился в отцовский замок, где когда-то играл с младшей сестренкой и старшим братом – и словно и не было смерти маленькой Матильды, и его полуголодного существования в качестве пажа де Клера. И не было страшной резни при Ившеме – Гисфрид до сих пор не мог решить, трусостью или благоразумием было то, что он, восемнадцатилетний свежеиспеченный рыцарь, тогда затаился, притворившись мертвым. Возможно, ему надо было драться до конца над мертвым телом Монфора, а не смотреть, оцепенев от ужаса, как королевские солдаты отрезают голову человека, спасшего ему жизнь, как надевают эту красивую гордую голову на конец копья…
И словно не было отречения от него собственных родителей и лишения наследства – единственного, что могло спасти семью сторонника мятежного графа Лейстера от отчуждения их скромного поместья в пользу короля.
С тех пор мир вокруг него стал холоден. Но с появлением Алисы словно пришла весна, Гисфрид чувствовал, как он оживает. Алиса все время подбивала всех на шуточные, дурацкие поединки – кто больше съест взятых с собой груш, кто дальше зашвырнет огрызок, кто лучше всех попадет сливовой косточкой в укрепленную вертикально мишень. Самым удивительным было то, что все охотно и покорно соглашались принимать участие в этих дурачествах. И, не желая в том признаваться даже себе, Гисфрид перестал относиться к прогулкам как к утомительной обязанности.Но сегодня он снова был занят - с оружейником и шорником, которые не выполнили вовремя заданной работы. Прикидывая, сколько розог стоит дать по такому случаю, Гисфрид отчитывал подчиненных – не повышая голоса, холодно, однако отнюдь не выбирая выражений. По большому счету, они были не очень-то виноваты – просто Рудольф забыл вовремя передать им задание, однако Гисфрид считал, что не стоит давать людям расслабляться. Когда Гисфрид закончил разнос, решив, что можно сегодня обойтись и без розог, он увидел только закрывающиеся ворота – дамы и Рудольф уже уехали на прогулку, а ему надо было еще зайти на конюшню и посмотреть, как разместили новых лошадей.