1.1 Дорога к боли (1/1)

Выходя каждое утро на работу, Шань редко смотрел по сторонам, ограничиваясь однотонным серо-коричневым весьма живописным пейзажем под ногами. Вон кусок арматуры валяется, частично вколоченный в землю. Там труп кошки одиноко лежит на покое, впрочем, каждодневное истязание детьми палкой этой туши сложно назвать покоем. Но теперь ей не приходится думать, где взять еды, ловить отравленных, но продолжающих жить крыс, или же искать место для ночлега, а то и просто уголок для зализывания новых ран. Ранее неаккуратно прилизанная, но блестящая черная шерстка с красивым, именно белым, галстучком на груди теперь измазанная в потемневшей слизи и свернувшейся кусочками крови, проглядывала то тут, то там. Все недели, пока разлагалась эта тушка несчастного животного, Гуаньшань шел в обход по тропинке, а не через дворы как обычно. Лишь бы не вдыхать тошнотворно сладкий запах. И не смотреть… Не смотреть в эти покрывшиеся странной пленкой глаза. Зеленые. Хитрые. Которые ранее так снисходительно смотрели, не смотря на их положение снизу вверх. Да. Пейзаж был весьма разнообразен. Где-то расколотый бордюр, а где-то потерянный кем-то запачканный в коричневых пятнах голубовато-серого оттенка мишка. А вот притоптанная от многочисленных прогулок собачников трава. Местами через землю прорываются зеленые островки, но в целом пожухшая желтоватая зелень. А от главной дороги отделяла только приподнятая вся в песке плитка, под которой так прекрасно расположились постаревшие от времени трубы. Кажется, опять не будет воды. Не в первой. В этом районе она хотя бы есть, и не приходится неделями ходить грязным или же закупаться огромными баклажками, тратя драгоценные монеты. Дальше проще, весь в трещинах асфальт, который явно проигрывает природе, пропуская тоненькие маленькие упорные зеленые веточки. Темные узоры трещин, словно под действием волшебной кисти сумасшедшего художника, живописно складываются в общем виде в картину. И все они тянутся и тянутся вперед, красиво оплетая приоткрытый люк. Ржавая крышка покачивается в такт шагов бесстрашных, а может, отчаявшихся, из раза в раз наступавших на нее. Шань порой тоже думает, а не встать ли? Зачем делать два лишних шага в сторону? Он так спешит… Но там, где-то за холодными светлыми стенами больницы его ждут. Его любят. И он делает каждый день этих два шага. Одни из самых тяжелых. Теперь-то никто не схватит его за руку в последний момент. Никто не притянет поближе к живому телу, до боли сжимая кисть. А в щеку не уткнутся холодным носом. И не будет больше снисходительного хитрого взгляда серых глаз…Тик-так. Тик-так. Тик-так. Болванчик в машине продолжает отмерять время, непрерывно покачивая огромной головой. Тихое гудение мотора усыпляет, и Рыжий готов уже вот-вот впасть в забытье. Тук-тук. Продолжает дождь колыбельную. И Гуаньшань уподобляется болванчику. Голова то безвольно падает, то приподнимается вновь. Тук-тук. Отзывается сердце. И шумный выдох сбоку, словно напевает: ?Спи, Шань. Спи?. Налившееся свинцом тело медленно теряет связь с действительностью. Оно потеряно в пространстве, хотя руки сильнее прижимаются к груди в попытках согреться. И неожиданный щелчок уже не способен разбудить. Салон медленно наполняется теплом. ?Спи, Шань. Спи?. Кто-то из раза в раз повторяет эту фразу в самом мозгу Рыжего. Но мало ли что чудится? Верно. И голова, поддавшись законам физики, уже не пытается приподняться, окончательно повиснув. Тик-так. Тик-так. Мутная пелена образов похожа на тяжелый смог. Он давит. Давит. Ни один образ не прорывается через эту занавесу. ?Спи, малыш Мо?. Чей-то шепот насильно прорывается в ушные раковины. Холод больше не беспокоит Рыжика. Смутные очертания каждодневного маршрута, словно колыхающийся пар очертаниями предстает и растворяется впереди. И шаг за шагом, Шань продвигается, пытается ухватиться за серый поток настоящего, но никак не может достать. Мурашками покрывается кожа. Рядом кто-то есть. Кто-то оставляет горячий выдох у самого лица. И еще один на шее. Что-то прохладное ложится на тело, утяжеляя его раза в два. Светло-карие глаза вмиг в ужасе распахиваются. Тело резко дергается и одна рука на одних инстинктах хватает чуть тепловатую грубую ладонь, другая – с силой упирается в плечо, сильно натягивая ткань черной водолазки. Серые глаза награждают в ответ тяжелым взглядом. – Дыши, Мо Гуаньшань. Я просто накрыл тебя своей курткой. Ты весь дрожал. Да и… – хриплый голос выдает звук похожий на усмешку и губы ломаются изгибаясь в странную ранее незнакомую линию. Напряженная тонкая линия все же расслабляется, и чуть побелевшие губы складываются в следующую тут же целую фразу, – тебя нет в моем списке заказов. Так что расслабься. Тяжелая рука дергается, словно Чен хотел было что-то сделать, может, потрепать по волосам, словно неразумное дитя, но тут же сжимается в кулак. Будучи близко к Рыжику, Чен отодвигается. Шань после короткого сна с трудом заставляет мысли складываться во что-то разумное. Он видит за окном паршивую погоду, и хотя дождь уже прошел пока он дремал, но гадкое чувство осталось. Прояснившийся взгляд цепко хватается за детали и медленно, но верно, до Гуаньшаня доходит, что остановились они вовсе не у его дома. Значит, поездка еще не окончена. Правда, Шаню плевать на то, какие дела сюда привели Его брата. Он знает, с чем связано их семейное дело, и не имеет никакого желания вынюхивать подробности. Лучше держаться от всякого мафиозного дерьма подальше. Поэтому, единственное, что выдает Рыжик, посильнее кутаясь в нагретую ткань куртки, это: – Ну и как бы ты избавлялся посреди оживленного района для мажоров от моего трупа?Не менее ужасная, чем у самого Чена улыбка, кривым изломом показывается на лице. И чуть прищуренные светло-карие глаза с вызовом и упорством смотрят в не Его глаза… Хэ Чен, который секунду назад собирался выбраться из автомобиля, а сейчас уже принимая этот поединок глазами, жутко скалится:– Поверь мне, Гуань Шань, ты не хочешь этого знать. Хлопок двери раздается чуть позднее, оставляя Рыжика наедине со своими мыслями, мирным гудением и покачивающим из стороны в сторону огромной головой болванчиком.***Когда машина припарковалась недалеко от жилища Шаня, Мо предупредил, что Хэ Чен может не найти своего автомобиля на прежнем месте или в прежнем виде. Должного впечатления эта фраза не произвела. Хотя в мыслях Рыжего возникла глупая догадка о том, что те, кто посмеют что-то сотворить с его тачкой, больше никогда не посмеют сделать нечто такое вновь, и возможно даже больше их вообще не увидят. Нигде. С другой стороны, Рыжего это не касается. В этом районе его никто не трогает. Уже давно не видать Ше Ли, хотя казалось бы идеальнее момента для самых стремных предложений с подставой не придумаешь. Но Шань один. И хорошо это или плохо, он давно перестал понимать. Во-первых, электрический чайник с грохотом опускается на подставку, – никто Гуаньшаня не донимает предложениями погулять, выпить и прочее и прочее. Во-вторых, щелчок раздается громко в установившейся тишине на кухне, – нет друга с которым можно было бы напиться и излить душу, что Рыжик делать впрочем бы и не стал. В-третьих, сильная струя обжигающего пара находит выход через носик, устремляясь вверх, – нет человека, который вывел бы из этого эмоционального анабиоза, ввергая Рыжего в пучину жизни. В-четвертых, вода с характерным звуком мощной струей наполняет кружки: одну с черным кофе без сахара, другую – с черным чаем, – не зная вкуса другой жизни, Шань ограждает себя от новых разочарований: он в них живет и разницы не видит. В общем, плюсов предостаточно. Поэтому, когда ножки стула с тихим скрипом скользят по полу, Рыжик приходит к умозаключению: меньше людей – меньше проблем. И отгоняет предательскую мысль: а ему не нужно много людей. Хватило бы одного, от которого больше всего проблем. До побелевших костяшек стиснув горячую чашку, Шань наклоняется и неосторожно делает глоток и тут же жалеет об этом. Кипяток, кажется, прожигает насквозь все ткани во рту, расплавляя волокна щек, языка и десен. Поэтому спасительный вдох прохладного воздуха встречается с радостью и облегченным: ?Блять?. Темные глаза с усталостью взрослого человека смотрят и словно посылают мысль: ребенок. Но это определенно должно звучать осуждающе потому, что Мо Гуаньшань давно уже не ребенок. Он сын и опора матери. Он, в конце концов, мужчина! А не какой-то там молокосос. Впрочем, Шань не замечает этот самый взгляд и просто усталым голосом тянет такое простое:– Ну? – язык все еще странно ощущается во рту. Неприятное ощущение оставляет осадок: вкус чая теперь совсем не разобрать.И за этот миг, пока Чен думает, что ему сказать, а Рыжик просто задолбался уже и ждет хоть чего-то понятного в своей жизни, сломанные часы отмеряют свое кривое время, тикая уверенно и невпопад. Любимая тюль мамы колышется под давлением холодного порыва воздуха, подгоняя случайно залетевшую пушинку вперед. За этот момент Шань успевает моргнуть, собирая на своих ресницах лучи неожиданно выглянувшего солнца, которое разукрасило серые облака в уродливые ржавые оттенки. И хотя тонкие волосы ресниц светятся, словно подпитываясь самим солнцем, кривая темная полоса тени прокладывает на лице Рыжего свою траекторию. И покрасневшие из-за кипятка губы успевают в это время сжаться, и брови складываются в своей привычной манере и тонкая складка пролегает между ними, создавая на молодом лице агрессивное выражение. В это же время Хэ Чен успевает заметить и свет от солнца, и тень, и пар, поднимающийся из кружки. От него не укрывается и едва заметный скрежет зубов, и пылинка, по воле случая, сорвавшаяся черт знает откуда, и на мгновение сверкнувшая в пространстве преграждая путь лучам. Даже прозрачная капля не убегает вниз из крана незамеченной. Грудь наполненная воздухом едва меняет свое положение и теплый выдох вырывается через приоткрытый рот. Чен смотрит на чашку горячего чая пока не смея прикоснуться к своему кофе. Однако прежде, чем начинается разговор, темная жидкость вливается в чуть приоткрытый рот. Она медленно перекатывается во рту языком, принимая комфортную температуру и уже после скатываясь по горлу в пищевод. Один момент, который мог бы растянуться на долгое-долгое время, но в силу своей деятельности Чен не привык тратить время понапрасну. Как только кружка с глухим стуком опускается на исцарапанную мелкими полосами поверхность стола, его грубый и жестковатый голос разрывает мгновенье затишья:– Он скучал по тебе, – мужчина тут же замолкает, но лишь для того, чтобы, успев заметить, что Шань хочет возмутиться, заставить одной лишь выставленной вперед ладонью, призвать к молчанию и продолжить свою речь, – это правда. И он никогда не говорил об этом мне прямо. Ехидный смешок таки нарушает речь Чена:– Так ты что ж, Его мысли читал? Мало ли почему Он там скучал? Может по толпе баб, что крутилась рядом, или по своей безвкусно обставленной квартирке? А может?.. Но череду ехидств, прерывает все такой же жесткий, не терпящий возражения голос:– Прекрати.И Чен так смотрит на Мо Гуаньшаня, что в рыжей голове даже закралась мысль о неловкости. Шань ощущает себя так, будто бы сейчас насмехался над памятью покойника прямо на глазах у горюющих. И почти что стыд, – а может он и есть, – перехватил дыхание и заставил заткнуться. Хэ Чен продолжает:– Отвечая на твой вопрос: нет, не читаю, но я знаю достаточно своего младшего брата, чтобы понимать по ком он так вздыхал. Из-за мыслей о ком он проводил свое свободное время не среди элитных проституток, а в темноте комнаты с очередной сигаретой и стаканом виски в руках. – Новый глоток черного, наверняка, по мнению самого Шаня, отвратного дешевого кофе становится глотком воздуха утопающему, правом на перерыв и на возможность собраться с мыслями. – Я видел кого-то, кого не видел уже очень давно в зеркале. Но я думал, раз я смог, он тоже справится. А школьные привязанности… отболит, уляжется в сердце и отложится новым шрамом. В конце концов, у нас нет выбора, Гуаньшань. Даже если бы отец не был для нас злом, тем, на кого можно переложить всю вину за свои действия и судьбу, то нас бы раздавили. – Сжатые кулаки, наученные выверенными движениями наносить удары в самые безопасные и болезненные места, лишь секунду спустя ослабляют свой напор и разжимаются. – Это другой мир, Шань. Ошибка стоит жизни не только оступившемуся, но и всем, кто ему дорог. Вздумай мы все оставить, и Хэ было бы стерто с лица земли. Ты бы не нашел ни одного упоминание о нашей семье.– И что же ты хочешь? Как я должен себя чувствовать, когда… когда вы отобрали у меня Его? Может, помахать платочком? Обещать дождаться? – не скрывая своей злости, Мо продолжает, говоря сквозь зубы:– Что я должен чувствовать?!– Я понимаю…– Не понимаешь! – Рыжик вскакивает со своего места больше не сумев совладать со злостью, со своей собственной лавой в крови, сжигающей все внутренности и распространяющей свой жар по всему телу. Чен замолкает на какое-то время, и пока Шань с грохотом швыряет в мойку свою чашку и устраняет собственноручно устроенный беспорядок, вытирая разлитые жидкости из чашек, старший из братьев Хэ решается продолжить, сохраняя невозмутимое выражения лица:– Так или иначе, он выполнял работу. За короткий период времени он сумел достичь определенных успехов: отец обещал, что если и на съезде в Гонконге все пройдет гладко, то он отпустит Тяня к… к тебе. Рыжик не решается обернуться на Чена и продолжает, сжимая упрямо губы, слушать, впрочем, этого и не требовалось, самому старшему из братьев так было даже проще. Проще не видеть того, ради которого Тянь пожертвовал своей человечностью. Но для их семьи это вполне нормально. Обычно, старшие братья учат кадрить девчонок и как не облажаться на первом свидании, учат играть в волейбол или футбол. А Чен по всем фронтам облажался. Потому что даже ценности жизни его учил младший брат, когда все должно быть наоборот. – Он не появился на встрече в Гонконге. Это была бы одна из самых выгодных сделок, принятие такого качества товара по весьма удобной цене… Если бы он появился на этой закрытой встрече, то я лично мог бы гарантировать, что в ближайшие три года он бы сидел в своем уютном гнездышке с тобой и только на расстояние бы дергал бы за нужные ниточки. Как раз в этот момент Шань оборачивается с чашкой Чена в руке и с недоумением смотрит на его нахмуренное лицо ни за что особо не цепляясь взглядом. Гуаньшань просто с недоверием осматривает его, подмечая и изогнутые брови, и опущенные уголки губ и вмиг утратившие всякий блеск глаза. Его лицо в свете серого, после вновь ушедшего солнца, кажется осунувшимся. Тяжелое молчание грозило раздавить их обоих, но Хэ Чен смог взять себя в руки. Он посмотрел прямо на Рыжего, чтобы тот видел, что он искренен в своих словах, что он не скрывает ничего. Он – раскрытая книга. Его голос, грозивший сорваться и разнестись по помещению драматическим баритоном, все же смог низко, но весьма слаженно прозвучать, оставляя за своим обладателем право на эту маленькую защиту, не давая прорваться такой значительной детали. Чен волнуется:– Нигде. Его больше нигде нет. В квартире, где он проживал, все вещи на месте. Отсутствует мобильный, но понять местонахождение Тяня невозможно. Сигнал идет из центра Гуанчжоу. Там, где еще остались трущобы. Я нанял лучших специалистов. Поверь, я ни разу в жизни не перерывал такую кучу мусора как тогда, но его нет. Я стоял посреди обломков и своими глазами видел, как в том самом месте горит сигнал. Я даже думал, что он под землей. Я… думал, что хотя бы захороню его тело. Но там, как раз в том самом месте идет целая система водопровода. Только если его не закрыли теми плитами, но даже в этом случае, Шань, ты понимаешь, что я испытывал тогда? – слова кажутся Рыжику излишне. Он оплакивал Его уход. Но он не искал Его тело без надежды. Жестокая усмешка касается тонких губ Чена, и его выражение лица внушает страх за его психическое состояние. – Я думал, схожу с ума, когда сигнал начал перемещаться по всему району трущоб. Я поверил, что он жив в тот момент, когда уже готовился распрощаться с ним навсегда. Я гонялся по всему Гуанчжоу. Но… предсказуемо, да? Но его не было. Я до сих пор не знаю, было ли то помешательством, но я не один видел это. И я не понимаю. Также как и отец, который думал, что он у тебя. Ты, вероятно, не замечал слежки, но только месяца два назад, снайпер перестал искать себе место поудобнее, чтобы выстрелить в тебя, Шань.Рыжик смотрит со страхом, пялясь в темные, чуть прикрытые глаза. У Гуаньшаня действительно было странное чувство, что за ним следят. Но в виду его странных снов, галлюцинаций наяву, это казалось еще одним бонусом в его копилке нестабильности. Выходит, те два шага в сторону могли быть совершенно бессмысленны.– Тебя буквально спасло только то, что Тянь так и не появился. Отец был в таком гневе, что не побоялся бы отобрать тебя у него. Но даже он ввиду последних событий находится в замешательстве. Лучшие специалисты разводят руками: ни камеры, ни какие-либо следы появления в глобальной сети, все карточки неактивны, словом, ни-че-го. Хэ Чен наконец выдыхает, и его могучая фигура странно смотрится на этой маленькой кухне: чуть сгорбленная спина, локти на столе, а лоб утыкается в сцепленные ладони. Он устал. Шань видел это. Он чувствовал насколько вымотал его этот разговор, но не мог чем-либо помочь. Он и сам был разбитым на части, изголодавшимся по человеческим радостям. Он тоже медленно сходил с ума…– Теперь ты знаешь, Гуаньшань. Ты знаешь правду. И я знаю, что лучшие из лучших не могут обнаружить моего брата, но между вами всегда была особая связь. И хотя это глупо, я жду чуда, Шань, я жду, что ты его найдешь.Чашка, так удачно позабытая в ладонях Рыжего, который все вытирал ее от давно высохшей влаги и вытирал, моментами сжимая посудину так сильно, что рукам становилось больно – выпала из рук со звоном разбиваясь вдребезги. И в памяти у Шаня всплывает момент из прошлого, как он с Ним сбегали от кучки негодяев, которые, на несчастье Рыжего, успели его хорошенько огреть битой по спине. И то мгновение, то оцепенение, а после боль охватившая – вот, что происходит сейчас. Еще одна секунда и до мозга дойдет смысл слов. Совсем чуть-чуть, и бедное сердце пустится в пляс, через боль прогоняя ускорившую свое движение кровь. Капелька до сковывающей всю грудь тяжести. Увы-увы, против нее нет обезболивающих. Увы-увы, Рыжего снова поджидает его маленькая смерть. – Уходи.Все, что вырывается изо рта Шаня. Он делает несколько глубоких вдохов, ловит глазами встревоженный взгляд и понимает, если Чен сейчас сам не уйдет, то как бы Рыжий не старался, он его не одолеет. Но Гуаньшань чувствует подкативший к горлу комок, он ощущает каждой клеточкой своего тела, как все в нем готовится к взрыву, эмоциональное потрясение требует своей разрядки. Шань прикрывает глаза, больше не желая смотреть на Его брата и искать в нем Его. Он больше не вытерпит новые складывающиеся в его мозгу сравнения. Невероятно медленно и тихо, но Шань заставляет себя говорить, не смея открыть глаз и все так же не делая попыток убрать осколки чашки:– Иначе въебу.И Чен знает, что Гуаньшань не шутит. И Рыжик знает, что при большом желании его сложат не то что вдвое, в пять погибель, и он больше не разогнется. Но в этом ?уходи? кроется его маленькое сумасшествие, а в этом ?иначе? великая добродетель на право выбора: раньше бы Шань в одно мгновение вспыхнул и въебал, а не предупреждал. Но это раньше, а сейчас от одного лишнего действия, от одного неосторожного слова Рыжий расползется на части. Только одной Вселенной ведомо, какими усилиями он удерживает свое тело.Дверь настолько незаметно закрывается, настолько непривычно тихо, что даже Шань не сразу понимает, что его оставили, а как только понимает, то срывается с места, бежит к двери, чтобы проверить, а вдруг только показалось. Но Чена нет, поэтому Рыжий в припадке закрывается на несколько замков и из-за этого же не сразу совладает с пальцами. Механизм запущен и теперь, когда он едва осознает, что сидит на холодном полу и испытывает на прочность свои волосы, вся спираль терпения, наконец, раскручена. Резкой пружиной чувства отскакивают и вырываются наружу. И нервно покачиваясь, Шань неожиданно начинает долбить по полу кулаками, и тихий скулеж вырывается из его рта. Ведь в груди так больно и вместе с тем легко. Больше ничто не сдерживает его. Поэтому он все бьет и бьет ни в чем неповинный пол и руки отзываются временным онемением. Шань не чувствует ничего, кроме гнева и отчаяния. Он так устал быть бессильным, устал быть сильным, устал, устал, устал... Агонизирующая боль расползается по всему телу. Душа, такая обнаженная и беззащитная, болит. Кажется, что лоскуток за лоскутком срывают кожу и вот-вот должно наступить забытье. Вечное. Долгожданное. Но пытка, мучительная и беспощадная растянулась сначала на минуты, потом на недели, на месяцы и… Навсегда. Пронизывающее насквозь отчаяние, иглами впивается в мозг. А горькие слезы удерживаются внутри, вместо них неровными дорожками стекает с разбитых костяшек отравленная болью кровь. Забыть бы все на свете и не вспоминать горечь будней. Забыть бы себя и свое имя. Оставить пустоту и больше не возвращаться. Вновь схватившись за волосы окровавленными руками, он пытается сжать уже свою голову, лишь бы мерзкий голос заткнулся и воспоминания прекратили проноситься перед глазами на красочной ленте памяти. Холодный пол кажется благословением свыше для горячего лба. В один миг из головы пропадают все мысли. Шань перегружен и может теперь лишь ощущать. Вот, что значит лови момент. Ни чувств, ни эмоций, ни идей, – пустота и тело. Дрожащие влажные губы неосознанно шепчут: ?Нет, нет, нет?. Голова наполняется гулом, грозящим перейти в пульсирующую боль, а косточки на руках, наконец, начинают болеть, и раны на них – щипать. Громкое дыхание продолжает со свистом и изредка стоном вырываться из груди Гуаньшаня, но теперь буря позади. Пружина вновь становится на свое законное место, и былые чувства запираются на новые замки. Шань переживет это. Он сможет. Он взрослый. Он мужчина. А то, что Его серые глаза везде преследуют Рыжика, так это ничего. Стоит ли об этом беспокоиться, ведь право, в этом мире все немного не в себе.