Гай Юлий Цезарь (1/1)

Мартовские иды (15 марта 44 г. до н.э.)Я уходил из дома с тяжёлым сердцем, понимая, что истерика Кальпурнии не пустой звук. С ней ничего подобного никогда раньше не случалось. Раз уж ей приснился кошмар?— значит, всё плохо. Значит, все плохие предзнаменования были не случайны.Неужели все и впрямь думают, что я такой самоуверенный осёл и совершенно не разбираюсь в людях? Да, едва получив пожизненный титул диктатора, я не удержался и поиздевался над сенаторами. Как их всех перекосило, когда они встали перед началом заседания, а я остался сидеть на месте. Понимаю, что перегнул палку, но желание дать щелчок по носу зарвавшимся сенаторам и консулам пересилило. Один Марк Антоний оценил насмешку.Вот и сейчас я прекрасно видел, как неестественно ведёт себя Децим Брут, человек, прошедший со мной многие битвы, видел, как омрачился Марк Антоний. Я шёл в сенат неторопливо, собирая вокруг себя толпу зевак, просителей и прочих людей.На одной из улиц ко мне торопливо подбежал, воровато оглядываясь, один из сенаторов?— Артемидор из Книда?— и затолкал мне в руку свиток.—?Великий Цезарь,?— срывающимся голосом проговорил он. —?Ты должен это прочитать. Обязательно.С трудом подавив желание швырнуть жёгший мне руки свиток на камни мостовой, я кивнул головой и, расточая улыбки согражданам, двинулся дальше. Позади меня недовольно вздохнул Марк Антоний. Знаю-знаю: надо было развернуть свиток и прочитать, но я боялся увидеть имена тех, кто был мне дорог, кому я доверял. Да, я боялся. Великому Цезарю страх так же присущ, как и всем остальным. В голове внезапно стало пусто, словно там был бычий пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Этого мне только не хватало?— пасть ниц и биться в конвульсиях перед глазами и под ногами римлян.Почти пришли. Театр Помпея и курия, где проходили заседания, гордо высились над площадью. Однако вместо того, чтобы идти в сенат, я развернулся и двинулся в сторону здания регии. Меня встретили жрецы и весталки. Как Верховный понтифик я приветствовал всех. По мере приближения к регии становилось видно, как вибрирует копьё Марса. Кто-то из жрецов шептал, что в здании колеблются все двенадцать щитов бога войны. Хотелось расхохотаться в голос: то ли богам не нравится заседание, назначенное на сегодняшний день, то ли им не нравятся мои попытки начать очередную войну с парфянами.Но я должен отомстить за Красса, потому что прекрасно знал причину, по которой он отправился на ту войну. Триумф победы над восставшими рабами во главе со Спартаком ему пришлось разделить с Помпеем, прибывшим в последний момент, когда силы рабов и так были на исходе. Красс проглотил это, всецело занявшись моей политической карьерой. А у меня не было денег, я был должен всем подряд. Моя самовольная война в Галлии дала мне и славу, и богатство, но она же вызвала чувство зависти у Красса?— и в итоге я потерял не только друга и его сыновей, но и одного из триумвиров. После гибели Красса между мной и Помпеем пролегла трещина, и смерть моей дочери Юлии и двух внуков её только расширила.Очнувшись от плохих воспоминаний, я почувствовал, как в воздухе разлилось тревожное ожидание. Я, приняв решение, направился в сторону курии. За моей спиной разочарованно вздохнули несколько человек, что-то пробурчал Антоний, а Децим Брут стремительно ушёл вперёд.Подойдя к курии, я увидел у ступеней того старика, что предсказал мне смерть в мартовские иды?— а ведь иды уже начались…—?Как видишь, провидец, мартовские иды уже наступили, а я ещё жив,?— не удержался я от высокомерного слога.—?Но они ещё не закончились,?— с мудрой усмешкой возразил провидец.По мне скользнул его цепкий взгляд. Я пожал плечами и поднялся на первую ступень. Оглянувшись, увидел, что Марк Антоний отстал?— в него мёртвой хваткой вцепился его друг Требоний. Скривив губы в ухмылке, отвернулся и начал медленно подниматься по ступеням. Децим Брут едва ли хвостом передо мной не мёл, расталкивая толпу просителей с улицы.Наступил момент истины?— я вошёл в прохладный сумрак курии. Тоги сенаторов белели в темноте, освещаемой лишь несколькими светильниками.Вот сейчас я и узнаю, что смогут сделать заговорщики: попытаются убить или просто договориться?Придав лицу надменное выражение, я тяжёлой поступью поднялся к своему курульному креслу, встал рядом и обвёл взглядом сенат. Свиток, который я продолжал держать в руке, жёг мою ладонь, словно раскалённый уголь. Мне не нужно было его разворачивать?— я и так всё увидел. Суровый Кассий, чей взгляд был устремлён куда-то вверх, что-то сжимал в руках. Стилус? Нож? Марк Юний Брут, бледный как полотно, старался не смотреть мне в глаза. Мальчишка! Если задумал дело, не стоит праздновать труса. Подскочивший ко мне Тиллий Цимбор протянул прошение о помиловании его брата. Взял из его рук бумагу, сел, делая вид, что читаю. Бросив исподлобья взгляд на сенаторов, заметил, как несколько человек пришли в движение. Я продолжал сидеть, напрягшись как струна и ожидая удара. И он не заставил себя ждать. Подошедший первым и вставший за мою спину Каска со всего размаху?— так он думал?— вонзил мне в основание шеи нож. Я отреагировал молниеносно?— сказались годы военных кампаний.—?Что ты делаешь, Каска? —?зашипел я, перехватывая рукой его нож.Тот от неожиданности шарахнулся назад, и тут с заговорщиков словно спало оцепенение: они толпой побежали ко мне, окружая со всех сторон. Бросив короткий взгляд на двери, я понял, что Марк Антоний не успеет или не захочет прийти на помощь. Значит, надо самому.Удары ножей посыпались со всех сторон. Я крутился на месте, стараясь всё время быть в движении?— так было больше шансов, что убийцы не достигнут своей цели. Кто-то проехался ножом по моему лбу, и глаза тут же застило кровью. Децим едва не попал мне в глаза стилусом, но я успел увернуться, вовремя подставив руки.Спина уже вся горела от ран, которые кровили, стягивали кожу, ткань стала сырой. Извернувшись, я всё-таки смог прижаться к постаменту, на котором высился памятник Помпею. Внезапно приступ нервного смеха чуть не согнул меня пополам: умереть у ног бывшего друга и соратника Помпея. Чую, Помпей так же смеялся на том свете, взирая на израненного меня.Силы начинали таять. Мне было не двадцать лет и даже не сорок. Свой стилус я выронил из мокрой ладони почти сразу же. Тяжело дыша, вытер рот, из которого текла сукровица?— мне несколько раз проткнули грудь. Дышать становилось тяжело из-за наполнявшей рот кровавой мокроты.Убийцы, окружавшие меня, сами все легко израненные, вдруг расступились, и вперёд буквально вылетел Марк Юний Брут, с ужасом глядя на меня. Хотелось выругаться, наорать, но я понимал, что принципы стоиков Марку важнее, чем любой живой человек. Он словно брал пример с того Брута, который казнил даже собственных сыновей, что пошли против него. Да, ему нужно было нанести последний удар, чтобы показать?— он не трус и ничего не делает чужими руками, но я видел, что ему очень страшно. Ну, давай же, глупый! Ноги перестали меня держать, и от слабости я начал сползать на пол. Брут судорожно вдохнул воздух и попытался замахнуться ножом. Да что ты будешь делать?! Нормально нанести удар и то не может! Я постарался прикрыть лицо, ибо смотреть на душевные терзания Брута было выше моих сил, словно он не меня, а себя приносил в жертву.Нащупав рукой ткань тоги, я потянул её наверх, но не выдержал и прошептал:—?И ты, дитя моё…Наконец мне удаётся закрыть лицо краем чёрной от крови тоги, и тут же я почувствовал, как мой пах пронзила адская боль. Перед глазами всё вспыхнуло, и я провалился в спасительную тьму.Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг понял, что мои глаза открыты и видят перед собой застывшее от горя лицо Марка Антония. Успел, или мне всё примерещилось? Антоний что-то говорил, но я не слышал ни звука. На меня вновь навалилась темнота.