Глава 7. (2/2)

Саске не боялся; он не понимал этого чувства, он был в шоке, в полном непонимании всего происходящего.- Моя проповедь сегодня будет посвящена тому, что я расскажу вам на примере, как на нас влияет общение с ебаными неверными. Давай, сукин сын, поднимайся ко мне, - священнослужитель медленно, словно неохотно подвинулся. Толпа снова зашевелилась. Саске неотрывно смотрел на центр всего сумасшествия. В его глотке заклокотало какое-то странное чувство, скорее, предчувствие, сковывающее что-то трепещущее внутри.Рядом с Хиданом, медленно пройдясь по ступеням, встал человек в черном плаще. Он опустил глаза вниз, как и руки, повисшие вдоль тела.И у Саске из-под ног ушла земля.Пришлось схватиться рукой за стену, чтобы не упасть, чтобы не закричать, чтобы не набросится и не убить, не размазать по стенке эту дрянь, предавшую то, что считало ее самым святым в этой жизни.Значит, правда.Это не может быть он! Он не может быть здесь, здесь, где творится все это! Он не такой, не безумец!Но это так. Это не иллюзия.Вот как оно, по-настоящему ненавидеть. Это не просто бросаться словами и кричать, топать ногой и хлопать дверями. Это молча смотреть на человека напротив, убивая его своим презрительным и ледяным взглядом; это желание уничтожить, стереть в порошок, раздавить; это когда хочется выжить любой ценой, чтобы перегрызть глотку того, кто тебя предал; так сильно можно ненавидеть только тогда, когда безумно любишь.Эти два чувства в долю секунды соединились в Саске. Они клокотали, рвали сосуды, жилы, ударяли в голову, уничтожали. Саске готов был рыдать от злости, горечи и бессилия, кричать, от переполняющих его эмоций; хотел убить Итачи, растерзать за то, что посмел предать существо все прощавшее, все терпевшее, все любившее: и недостатки, и достоинства.- Это сукин сын, которого вы видите, - Хидан хлопнул Итачи по спине, - не приходил к нам из-за своего ебаного младшего брата, чья грязная и неверная душа уничтожала нашего брата. Его отец принес себя в жертву! Это пример нам всем и тебе, сука, - Хидан опять своими малиновыми глазами покосился на Итачи, - истинной любви к Дзясину. Итачи, грохни своего брата или обрати уже его.

Дверь громко хлопнула. Но прихожане даже не обернулись, своими безумными и восторженными глазами, горящими животным огнем, прожигали священнослужителя. И только один он возмутился:- Какого хуя тут творится?! Достали ходить туда-сюда.

Итачи же лишь прикрыл глаза.Узнал.***Саске не помнил, как вышел, как вновь очутился на промозглой улице, где царила темнота и сводящая с ума капель, сговорившаяся с тиканьем секундной стрелки часов. Не помнил, когда свежий и влажный ветер с силой ударил ему в лицо; не слышал шороха и хлюпанья снега под ногами, гул далеко проезжающих машин; не видел темноты, не видел домов вокруг. Ничего вокруг себя не видел и не понимал; словно все подернулось туманом, который царил в голове у Саске.Он просто шел, опустив руки, едва сдерживая себя, чтобы не побежать.Шел, пока не замер, пока не остановился.Изо рта вырвался клубок пара, губы дрогнули, зубы скрипнули от силы давления челюсти. Холодные пальцы сжались в кулак так, что фаланги побелели от этой силы. Ногти оставили ярко-розовые, едва ли не глубокие кровавые отметины на замерзших ладонях.Саске не понимал, почему не остался там. Просто когда жгучие слезы перестали давать возможность все четко видеть, а в глазах потемнело, он понял, что больше не сможет находиться там ни секунды. И теперь, опустив свое лицо, под все таким же безразличным, темным и давящим небом Саске впервые за много лет плакал.Его крупные слезы текли медленно, без рваных истеричных вздохов, всхлипов и судорог. Огибали напряженные скулы, поблескивая в темноте; текли по бледным щекам и, наконец, срывались с острого подбородка, теряясь где-то внизу, на земле. Соленые капли боли, ненависти, непонимания, отчаяния, неверия.Саске понимал Итачи. Он понимал, что его старший брат зависим. То, что не мог простить его предательство – это другое, но понять - он его прекрасно понимал. Что бы Саске сказал своему брату, если бы он был тем прежним младшим братом, а не нынешним Саске? Пару обидных слов, первая волна горечи прошла бы. Поругались бы, может, подрались, но нашли бы в итоге общий язык. Да, не стал бы больше доверять. Постоянно подозревал бы, но примирился бы в итоге. Это не было бы прощением, это было бы просто пройденной ступенью, которая как кошка пробежала бы между отношениями этих двух людей.

Но сейчас - нет.Это стадо безумцев, нелюдей, марающих себя; искаженные лица, крики, треск рвущейся на груди в приступе фанатизма одежды – если существует ад, то Саске в нем уже был. И Итачи, его Итачи, любимый брат – там? Среди них? Променял тепло, променял ласку, променял все – прощения, клятву, семью – на это? На ночь безумия и нечисти? Саске не мог этого понять, этого простить не мог. Простить то, что ты и твоя семья оказались на последнем месте, после этого маскарада.И не просто узнать о предательстве - черт с ним -, а узнать, что существо, давшее жизнь, невинное в этом ужасе, убито на глазах сына, почти его руками.Ублюдок, выродок!Это то, что Саске не мог оставить просто так. То, что наполняло легкие ледяным ужасом и горячей ненавистью. То, из-за чего надо мстить и убивать, стирать в порошок и уничтожать. Кровная месть – то, что много тысячелетий назад принимали люди.Но, черт, брат, родной брат, который прожил бок о бок с тобой всю жизнь, который спал с тобой, который улыбался, сердился, которого зачали твои же родители, которого вскормила грудью твоя мать – ее фактический убийца?

Как такое возможно?! Вообще, возможно ли такое? Почему? Как он мог смотреть на все это? Принимать участие в убийстве, для Саске означало, быть убийцей. Поверить? Принять этот факт?Боги, если вы есть, то вы очень жестоки. Вы не добры, вы – злы.Губы Саске вздрогнули, поджавшись; плечи дернулись, как от удара плетью. Больно, больно, больно!Ярость и отчаяние от охватившего горя, от ужаса.

?Ненавижу!?.Бешеный нечеловеческий гнев, сметающий все пережитые воспоминания, все чувства, все эмоции.Кулаки сжались сильнее, колени подкосились, и Саске упал на них, зажмуриваясь. Слезы потекли сильнее. От горя, от боли, от ярости, от ненависти.

Тонкая преграда треснула, накренилась и рухнула.Внутри что-то надломилось, с грохотом оседая вниз.

Саске очнулся от пустых и глупых мыслей о будущем. Очнулся от иллюзии, которую мастерски создал Итачи. Увидел всю реальность, всю ее грязь и мерзость, столкнулся с ней лицом к лицу.И конечным итогом этого стал душераздирающий крик. Громкий, протяжный, с хрипом, выходящий из самого дна души, переходящий в вой, захлебывающийся слезами. Руки сжали снег, разрывая его, ломая ногти, ковыряя заледенелую корку, сдавливая ее в ладонях, несмотря на то, что пальцы дьявольски замерзли; горло надрывалось, и Саске хрипел.

Никто никого в жизни так не ненавидел, и не будет ненавидеть, как Саске своего брата.Тишина, резко наступившая после судорожного и булькающего вздоха. Саске медленно поднялся с коленей, раздраженно оттирая с лица слезы и проклиная себя за них.

Что ж, Учиха Итачи, это был твой и только твой выбор. Ты прекрасно знал, что будет, если Саске узнает правду. Но ты не предал этому значения, а может, и сам хотел, чтобы так все обернулось. Кто знает?

Только Саске больше не хотел криков, скандалов, душевных разговоров, истерик. Не хотел прощать, не хотел понимать, не хотел слушать, не хотел поддаваться иллюзии темных глаз напротив.Этот человек, которого он любил, которому отдал всего себя, который был всем – предал, растоптал, отнял женщину, любимую Саске до гроба. Не важно, убивал он ее или нет, кто теперь поверит.Саске лишь хотел уничтожить то, что любил; то, что посмело предать.***Коридор наполнил едкий сигаретный дым. Серый хрупкий пепел небрежно падал на линолеум. Яркая тлеющая папироса из дешевого ларька маленьким красным огоньком вспыхивала в темноте. Саске вытянул свои ноги вперед, прижавшись спиной к стене с гладкими холодными обоями. Еще раз глубоко затянулся. Выдохнул клубок сизого дыма, растворившегося во мраке коридора.Какую по счету сигарету курил Саске – он и сам не знал. Купил по дороге сразу две дешевые пачки и начал курить, не задумываясь, одну следом за другой, третью, четвертую. Горло драло и першило, глаза слезились от дыма и с непривычки, губы, пару раз обожженные, потрескались, то и дело, искажаясь жестокой и холодной усмешкой, огорченно опуская уголки.

Сухой надрывный кашель вырвался изо рта. Сигарета прожгла очередную корявую дыру, расплавляя линолеум на полу, служившим пепельницей. Саске плевать, ему все равно тут больше не жить. Никогда.Он поморщился, подгибая под себя затекшие от долгого и неудобного сидения ноги. Палец стукнул по сенсорному экрану телефона. Три ночи.Снова щелчок и яркий трепет языка пламени огня, желтыми бликами играющий на стене и освещающий неестественно белое лицо Саске. Прямые и четкие тени упавших на лицо волос, отражающийся оранжевым цветом переплетающийся танец искры – все это освещает мрачное лицо, сейчас особенно бледное.

Саске откинул голову назад, закрывая глаза, в которые лезла жесткая челка. Пламя погасло, сигарета медленно тлела в его руках: Саске к ней так и не притронулся.Руки больше не дрожали, сердце, словно замороженное, медленно и ритмично билось. Полное спокойствие и холод, безразличие и уверенность. Максимум сосредоточенности. Саске не любил показывать себя слабым перед кем бы то ни было, особенно сейчас, особенно перед ним, в его глазах, и так было всегда, всю жизнь. Фаланги левой руки хрустнули, когда Саске резко сжал кулак: сегодня не до сопливых обещаний.- Черт, - Саске отдернул руку, сбрасывая папиросу на пол. Та, тлея, обожгла пальцы и теперь дымилась на полу, прожигая еще одну дыру в линолеуме. Саске раздраженно придавил сигарету смятой пачкой.

Клубок тошнотворного дыма, и окурок рассыпался.В это время до слуха дошел аккуратный щелчок открывающегося замка. Саске нервно поежился, напряженно вслушиваясь в осторожные звуки.Наконец, дверь открылась, дав возможность яркой полосе света на пару секунд заглянуть в потонувший в кромешной тьме коридор, на полу которого сидел Саске в обществе дешевой пачки сигарет. Темный силуэт вошел в прихожую, запер за собой вход и начал раздеваться, словно вовсе не замечая младшего брата.- Чем пахнет? Ты курил? – но голос Итачи между тем звучал на удивление спокойно и холодно, подтверждая то, что он все-таки заметил своего брата.- Курил.- Плохо, - Итачи скинул обувь, мягко шурша своим черным плащом.- Где ты был? – ледяной и громкий голос, в котором не осталось ни единого намека на робкую нежность и осторожное добродушие при обращении к старшему брату. Итачи включил бра, другой рукой вскидывая на крючок свой плащ. Потом снова повернулся к Саске и посмотрел на него так, как будто ему надо было объяснять что-то сотый раз; смотрел снисходительно, как на глупого и недалекого ребенка, который не понимает самых простых вещей. - Не сиди на полу. Это первое. А второе: зачем спрашиваешь, если знаешь ответ? – голос и взгляд Итачи слишком спокойные и отрешенные, до того нереально невозмутимые, что у Саске пробежался мурашками мороз по коже, который на секунду ввел его в немой ступор. Но и в тот же миг взорвавшаяся ярость так же не исчезла бесследно.

Саске, оперевшись рукой о холодную и гладкую стену, встал на ноги, взбешенно смотря на Итачи из-под растрепанных прядей челки.- Ты, - едва ли не задохнулся от гнева, - знаешь?- Видел тебя. Ты зря приходил, мог бы тут подождать, - тон, которым говорят каждый день ?доброе утро? тем людям, которые уже порядком поднадоели; ни намека на какую-либо серьезность, вину, отчаяние; совершенно равнодушная интонация и усталый взгляд, в котором лишь иногда проскальзывал легкий напряженный холодок.- Что?..Саске тяжело дышал, сжав губы в тонкую и суровую линию, которая исказила лицо яростной гримасой. Но Итачи абсолютно спокойно смотрел во взбешенные глаза напротив.О, теперь вся кровь Учиха, настоящая кровь вскипела в Саске как по зову. Этот надменный, упрямый и гордый взгляд черных глаз, самоуверенность и сила в каждом жесте и движении, повороте, слове; голос, который не допускает собеседнику ни малейшей попытки возразить. Вот, кто настоящий сын своего отца, упрямая копия Фугаку. Тот же взгляд, тот же тон, манеры, взгляд. Итачи мысленно усмехнулся: отец больше любил не того ребенка.

- Ты бросил меня, променял нас с мамой на стадо дикарей, Итачи. Я никогда не прощу тебя, ублюдок, - прошипел Саске. Холодный голос, но нарастающие искры гнева то и дело атакуют старшего брата. – Я не прощу тебе смерть матери, я убью тебя!

Саске накинулся на Итачи, не понимая, что он творит, где, как. Он что-то бил, слышал тяжелое дыхание и бил кулаками, бил, оставлял синяки, ссадины, кровоподтеки. Перед глазами все горело красным цветом; бешенство, затуманившее разум и сознание, не давало ни секунды передышки. Саске надломлено хрипел, бил брата, пока они оба не свалились, потянув друг друга.Но и тут Саске забрался на грудь Итачи, со всей силы ударив его в челюсть.- Почему? Почему ты мне лгал? – крик, громкий, срывающийся на рев; отчаянный, пронизанный болью и непониманием. – Я любил тебя, я прощал тебя, Итачи. За что ты так ко мне? За что?! – Саске схватил Итачи за воротник, резко притягивая к себе. – Ответь!Саске едва ли не бился в истерике. Ему хотелось кричать, хотелось бить и бить, хотелось громко рыдать, подобно скорбящей женщине; хотелось разгромить к чертям собачьим все вокруг.Итачи, тяжело дыша, даже не сопротивляясь, смотрел на брата своим неизменным взглядом, только уже морщась от тяжести на груди и от боли. С разбитого уголка губы стекла кровь, соскальзывая с подбородка вниз, на черную рубашку.- Почему? – голос вышел хриплым. Саске бил сильно и безжалостно; после его ударов даже говорить было тяжело.- Я должен платить за грехи, Саске.- Что? А почему я тоже должен… почему… я… за что… Я за что должен платить за твои грехи! – Саске отпустил смятую ткань рубашки и снова ударил его. Послышался тихий хрип.И молчание в ответ.- Почему это сделал ты? Ты участник ее смерти. Почему? Именно ты? Итачи, отвечай мне или я тебя убью!Но Итачи, как будто издеваясь, молчал, своим спокойным и мягким взглядом, чуть грустным, смотрел на Саске, не делая попыток вырваться.Так не должно было быть, но он не хотел что-либо менять. Потому что только сейчас понял, что никогда не сможет вырваться из секты, и терзать этим Саске – пусть лучше убьет, только сам не мучается, не надеется, не будет унижаться перед Орочимару, прося за старшего брата. Пусть летит вольной птицей, пусть хотя бы он останется свободным, разорвет все связи, и уже ничего не будет его держать от стремительного и независимого полета.- Ненавижу тебя, слышишь?! Ты меня вообще слышишь?! – Саске встал и потянул за собой Итачи, заставляя его встать. Прижал к стене и ударил в живот.Саске не соображал, что он сейчас делает. Не помнил, кричал он что-то или молчал; плакал или заходился в безумном смехе; что-то говорил или плевал в любимое лицо. Он только помнил, как бил брата, бил, бил, безжалостно ломал его кости, наслаждаясь хриплым дыханием и едва слышимыми стонами боли, больше похожими на глубокие вздохи. Саске лишь хотел, чтобы Итачи чувствовал ту муку, что его брат; чтобы так же страдал, как сейчас Саске; так же молился, чтобы это было сном, как молился об этом его младший брат.Саске не чувствовал, что его кулак уже испачкан в крови из разбитого носа и треснувшей губы.Он впивался, как сумасшедший, губами в губы брата, целовал, кусая и раздирая до крови, до адской боли, и в это время жестоко бил, выплескивая всю боль, всю обиду, ярость, гнев, злость, ненависть.Ненависть.Весь мир завертелся в голове, все краски и звуки смешались в единый неясный силуэт. Жар, который несся по крови, ослеплял Саске, превращая его в дикого, ничего не понимающего зверя.Кто угодно мог его предать, кто угодно обмануть и подставить, но не старший брат. Поэтому именно его предательство будет стоить дороже всего в мире.Саске не понимал, сколько прошло времени; не понимал, что Итачи уже едва ли не потерял сознание; не слышал, как старший брат просил прекратить. Эти мольбы, едва слышные сквозь толщу безумия, только подогревали Саске, который, хоть и отпустил брата с глухим стуком сползать вниз, как коршун слетел за ним, снова сминая в руках его одежду.И тут замер.Итачи почти не шевелился и не дышал. Засохшая кровь на подбородке и губах оттеняла бледную, почти синего цвета кожу. Тело, внезапно безвольно обмякнув, распласталось на полу, беззащитное и недвижимое.Но глаза Итачи все так же смотрели на брата, все таким же взглядом: глубоким, пронзительным, спокойным. И Саске понял, едва немного пришел в себя, что никогда не убьет этого человека, никогда, что бы тот ни сделал.

Он нагнулся к Итачи и резко, нарочито причиняя ноющую боль, схватил его за волосы, притягивая к себе.- Слушай внимательно. Я любил тебя, Итачи. Несмотря ни на что. Я не убью тебя, хотя после этого буду ненавидеть себя за свою слабость. Живи, мучайся, гори в своем аду при жизни, ты ведь веришь в бога, ты ведь выбрал его вместо меня, вместо семьи? Выбрал то, чего нет, променял меня на это? Вот и сдохни со своим Дзясином. Итачи, живи и вспоминай обо мне, о том, как ты сломал мою жизнь. Каждый день, час, секунду вспоминай меня и мучайся, а ты ведь будешь, я тебя хорошо знаю. Я бы плюнул, если бы это сделал кто-то другой, но ты… нет, этого я не мог оставить. Я слишком тебя любил, чтобы так просто простить. Умри при жизни и помни о том, что на твоей совести. И забудь, что у тебя есть брат. Ты его убил своими руками, уничтожил все самое лучшее и ценное в его жизни. Для тебя Учихи Саске нет, заруби себе на носу. Встретимся в другом месте, в другое время. Тогда, когда я посмотрю в твои глаза и пойму, кем стал я, а в какое ничтожество превратился ты.Саске вглядывался в родное лицо, в родные глаза, в родные губы. Как он это любил, и ненавидел, и боготворил, и проклинал. И хотел разрезать ножом, и хотел взять, и убить, и целовать.Ненавидел или любил? Что сильнее, что больше? Саске и сам не знал.Он яростно впился губами в брата, одновременно сжимая, сдавливая его шею. Тело Итачи дернулось, он что-то помычал, попытавшись вырваться, но Саске крепко обхватил горло, надавливая на адамово яблоко.Наконец, Итачи сдался, потеряв сознание. Саске отпустил его, вставая с пола.Пачка сигарет хрустнула, когда он небрежно на нее наступил. Выключил свет, неторопливо дрожащими руками надел куртку, едва ли справляясь с душевной усталостью.

Итачи не дышал и не шевелился. Было вообще не понятно, умер он или нет?Но Саске искренне надеялся, что нет. Иначе он бы себе этого не простил. К тому же, Итачи еще должен намучиться за эту жизнь, ему рано уходить.Тяжело волоча ноги, без сил, едва ли не падая, Саске вышел на улицу, дрожащими руками набирая номер такси. Чемоданы он уже отправил в небольшую гостиницу, теперь осталось только добраться туда, сваливаясь замертво на холодную постель, и лежать, смотря в потолок, пока холодный серый рассвет не напомнит о том, что жизнь продолжается как ни как.

В таксопарке ему пообещали, что машина подъедет через десять минут. Саске холодными пальцами засунул телефон в карман, доставая попутно пачку сигарет.Холодно. Очень холодно. Тонкая пыль снега кружится в воздухе, оседая на лицо. Мелкая противная пыль, едва заметный намек на снег, но такой же холодный и противный.Яркий огонек горящей папиросы. Саске нервно затянулся, хрипло с кашлем выдыхая дым. В горле который раз поднялся комок тошноты и отвращения к вкусу, к запаху, которым насквозь пропахли вся одежда и волосы. Саске ненавидел сигареты, ненавидел их дым и привкус, но сейчас это было просто спасением от того, чтобы не чувствовать, как в глазах что-то щиплет, а уголки предательски слезятся.Саске сплюнул, морщась.Он ненавидел эту жизнь. Он ненавидел Итачи и себя. Так же сильно, как и любил его.***?Курить запрещено?.Темные глаза мрачно прожигали взглядом красную табличку, которая матовым металлическим блеском серебрилась в свете лампочек. Монотонный женский голос, транслирующий объявления на двух языках, снова что-то торопливо объявлял.Саске положил ногу на ногу, разваливаясь на твердом сидении зала ожидания аэропорта. Багаж давно сдан, талон на него сиротливо лежит на коленях, вместе с посадочным. В руке полупустая пластиковая бутылка с водой.Тройной сигнал, эхом отдающийся в здании, где копошатся тысячи людей, шумя, как осиное гнездо.?Внимание! Пассажиры рейса восемьсот двадцать три А ?Осака – Барселона?, просим Вас пройти к выходу номер восемь для посадки на рейс. Спасибо?.Саске поморщился.

На таможенном контроле отобрали пачку сигарет. Жаль.Орочимару дал свои инструкции, расписав все, что надо, куда пойти, к кому обратиться. И попрощался, напомнив, что Саске ждет место профессора в его университете.Но телефон между тем покоился на коленях, как будто Саске чего-то ждал. Чего – он и сам не мог понять. Просто мрачно кидал взгляды с темного дисплея на огромное окно до плиточного пола, из которого открывался вид на взлетную полосу.Саске впервые был в аэропорту, но самолеты и прочие детские мальчишечьи страсти ничего не вызвали, даже намек на удивление. Как будто изо дня в день Саске слышал гул рейсов, видел взлеты и посадки, ощущал прохладу зала ожидания.Как будто все так и должно быть.Орочимару обещал позаботиться об Итачи.Внутри что-то опять сжалось, как будто кто-то сдавил чувствительную нитку внутри Саске. В таких неопределенных и противоречивых чувствах он еще никогда не находился.Ему было жаль Итачи. Он не убийца, он просто зависим, как Наруто. И так его избить, а может и убить, Саске не знал, что с ним. Он оставил его без помощи, без сознания, разбитого вдребезги с кровоточащими ранами. Тогда ему было слишком плохо для малейшего порыва жалости, а сейчас - странное чувство вины, за которое Саске себя ненавидел.Но та улыбка, последняя улыбка брата, которую Саске почувствовал во время поцелуя и увидел, за секунду перед тем, как Итачи потерял сознание, - эта улыбка будет преследовать его вечно. Усталая, искренняя, теплая.Блять.Почему? Он должен был отвечать, должен был так же плеваться колкими словами, тогда бы Саске сейчас не метался бы в мыслях, как последний идиот, раздумывая: забыть или кусать локти от досады? Но почему он все так же печально и спокойно смотрел, улыбался и не сказал ни единого укора? Какого черта? Почему это так мучает и не дает покоя? Родной брат – почти убийца, почти…Брат. И да, именно почти убийца. Почти.?Внимание! Пассажиры рейса восемьсот двадцать три А ?Осака – Барселона?, просим Вас пройти к выходу номер восемь для посадки на рейс. Посадка кончится через пятнадцать минут. Спасибо?.Саске снова покосился на телефон.Остывшая ярость все же осталась, но уже охлажденная укором совести. Саске гневно спрашивал себя: ?Почему? Я, как сын своих родителей, обязан был это сделать?. Но ответа не получал. К тому же судорожно цеплялся за мысль, что Итачи возможно нет.Больно? Еще как. За это Саске себя ненавидел.Легкая вибрация. Саске, вздрогнув, взял телефон, раздраженно пытаясь разглядеть надпись на экране.?Входящий звонок.Итачи?.Итачи?Ярость. Как он мог после всего?И облегчение. Невероятное облегчение. Теперь можно идти.Саске не стал отвечать, не сбросил. Телефон продолжил звонить, жужжа в кармане.Ботинки скользили по плите, глаза искази табличку с надписью ?Выход восемь?.Нашел.Еще одна короткая вибрация. Саске остановился.Сообщение. От него.Саске перевернул телефон, открыл крышку, вытащив батарею. Взял в руки маленькую сим-карту и разломил ее пополам, выкинув в ближайшую мусорку.Вот и все.

Прощай, Итачи.